Это была тень Ким Хонджуна

Сонхва читал дневники двоюродной прабабки вперемешку. После работы ему нечего было делать, если он возвращался домой. За окном угасали огни города; он бездумно листал потрёпанные страницы, сверяя даты с тем, что помнил из школы, и немногочисленными фактами из рассказов матери.       

февраль 1940

Губернатор издал указ о смене имён. В городе возмущения. Читаем в газетах о том, что некоторые японцы тоже недовольны, потому что считают нас недостойными носить их имена и фамилии. Папа сказал, что мы должны сменить. Мы уже довольно не хотели подчиняться, и поэтому папину редакцию закрыли. Он так считает. Я думаю, её закрыли бы в любом случае. Скоро все газеты закроют. Я не хочу, чтобы меня звали по-японски, и мои сёстры — тоже, но папа говорит, что у нас нет выбора.

март 1940

Дорогой дневник, теперь ты принадлежишь девушке по имени Умэхара Чоу. Я другой человек. Пока-пока, Пак Сольми. Сонхва мог ориентироваться только по месяцам — верхние уголки страниц, в которых могло быть написано число, когда-то попали в пасть пламени. Его прабабка хранила этот дневник не так трепетно, как Евангелие — толстый том лежал тут же, на столе. Качество письма и иллюстраций не выдавало в нём то, что он издан был почти сто пятьдесят лет назад. Сонхва продолжал читать дневник, не отвлекаясь. Он перелистнул немного — записи Умэхары Чоу, в которых говорилось о единственном брате, отправленном в японскую армию, и о том немногом, что юная девушка осознавала из причин и событий войны.

сентябрь 1941

Со мной познакомился молодой мужчина. Он очень красив. Он не хотел говорить своего имени, может быть, он посчитал это забавной ловушкой? Как бы там ни было, у него получилось попасть в мои мысли. Теперь я знаю, что его зовут Юнсу. Он из забастовщиков. Я две недели искала этот дневник, чтобы написать об этом, но теперь почему-то так трудно собрать слова и описать хоть что-то значимое о нём. Он обещал мне такое, о чём я смущаюсь даже думать. Он не похож на других мужчин. Сейчас мне кажется, что все, кого я знала до этого, меркнут перед Юнсу. Я хочу называть его своим. Он доведёт меня до сумасшествия. Я люблю его. О да. Это оно.

ноябрь 1941

Сестра рассказала мне, что говорят о Юнсу. Он красив как бог, его темперамент сражает каждого человека, он способен забрать себе любую девушку. Мне говорят, что я не должна видеться с ним, потому что, не ровен час, на него положит глаз какая-нибудь другая, которая будет решительнее и хитрее меня. Юнсу взрывает транспортные пути со своими товарищами, он из тех немногих, кто не собирается менять имя. Он опасный человек. Я люблю его.

декабрь 1941

Дорогой дневник, вчера был лучший день в моей жизни. Япония напала на Перл-Харбор. Войне нет конца. Юнсу со своими товарищами сотрясает японцев диверсиями. Я кое-как дождалась, пока уйдут из дома мать с сёстрами, чтобы сделать запись, потому что мне всё кажется, что кто-то подглядывает за тем, что я делаю и даже думаю. Я приходила к Юнсу. Вернее, он сам забрал меня, уговорил всеми правдами и неправдами. Я увидела мужское тело. Мне всего семнадцать, ко мне приходили мысли о том, что это может быть неправильно. Но Юнсу неземной. Когда он доставлял меня до дома, я говорила с ним и он словно ничего не помнил. Это странно. Я никогда не забуду нашу ночь. Я люблю его. Тусклый крест с обложки Евангелия смотрел осуждающе. Сонхва нечем было оправдать себя; он криво улыбнулся священному писанию, хранившемуся в семье более ста лет, и вернулся к строчкам дневника.

январь 1942

Я ничего не знаю кроме плотского наслаждения. Я столько времени потратила впустую, потакая матери и отцу, когда мне давно нужно было встретить Юнсу. Он открыл мир для меня. Мы познали друг друга — он говорит, что никого нет лучше меня, и это всё, чего мне достаточно слышать, — и вокруг пусто, есть только я и Юнсу. Я хотела бы съесть его полностью, если бы могла, и я пускаю его внутрь себя до тех пор, пока он может пробраться. И я люблю его.

март 1942

В последние недели мне делается хуже и хуже. Юнсу не пускают ко мне домой. Моя семья как только не проклинает его. Я беременна. Мама говорит, что закопает меня заживо. Меня лихорадит, и я едва не роняю ручку. Сложно есть в последнее время. Я сгораю от любви к Юнсу и мне кажется, что я умру, если не увижу его, но я не могу сделать и шага из своей комнаты. Папу тоже хотят забрать. Я помню как было с братом — сначала его увезли работать на Сахалин, а потом отправили на войну. Я не знаю что с ним сейчас. От этого очень горько. Воспоминания о безмятежной улыбке Юнсу греют меня. Он часто читал мне стихи. Мне только теперь думается, что это удивительно: в один день он обнимал меня, пока мы вместе напевали песни, а в другой день поджигал японские части, не боясь ничего. В нём будто бы сидят двое. Бывало, он не мог вспомнить моего имени и не понимал где находится. Он удивительный. Но я люблю его.

июнь 1942

Теперь я уже не могу сказать, что мне известно, будто Юнсу человек. Поди узнай теперь. Он погиб, когда они пускали под откос японский эшелон. Жизнь таких людей не бывает длинной, он всё испытывал судьбу, а я, глупая, надеялась, что мы сыграем свадьбу, когда война закончится. Кем бы он не был, теперь его нет. Если бы он остался жив, мне думается, он когда-нибудь убил бы меня. Я хочу видеть его в своём ребёнке. Я люблю его, будь он в любом из миров. Далее следовали обрывки, собранные из мелких дневников, которые Умэхара Чоу пыталась вести, когда её жизнь превратилась в сущий кошмар. Сонхва захлопнул дневник. Эта часть биографии двоюродной прабабки ему никогда не нравилась. В стопке книг под Евангелием нашелся второй том «Унесённых ветром»; вечер был ещё не потерян. Сонхва не помнил, это в дневниках было написано или рассказывали родные: будущая мать придумала имя для сына, Рё — далёкий. Сведённая с ума, Умэхара Чоу не вспомнила даже фамилии своего ненаглядного Юнсу; но вписать в его документ японскую фамилию не успели. Мать погибла при родах; мальчик смеялся, появившись на свет. Мало известно было о том, что творилось в голове у этой сумасшедшей женщины. То, что она начеркала в нескольких записных книжках, никому не помогало понять её, даже одной из сестёр, которая больше всех любила её, — родной прабабке Сонхва, благодаря которой эти записи сохранились после японской войны. Умэхару Чоу похоронили как Пак Сольми; тайно. Её сын вскоре лёг рядом; сущность внутри него, увиденная его бабкой, которая на дух его не переносила, донимала мальчика, делала его слабым и болезненным. Заботиться о нём как следует не было возможности; половина семейства Пак оказалась в метрополии — принуждали ехать в качестве рабочей силы и в бордели. Сложно было с лекарствами. Кажется, Сонхва разобрался в этой истории. Он старался, потому что она имела личное значение для него. После смерти матери он забрал дневники в свою квартиру, и вечернее чтение их снова стало для него чем-то вроде увлечения. Теперь, добравшись до конца записей и закончив ещё и главу «Унесённых ветром», он собрался ложиться спать. Общего с прабабкой у них было больше, чем можно подумать; Сонхва казалось, что её дух всё время висит над ним. Её — потому что у рождённого ею сына не было человеческой души.

Бог предоставил чёрту больше власти в области полового соития, чем в других областях человеческих действий. Вот его рассуждение: первое греховное падение человека, приведшее его прямо под ярмо чёрта, произошло из-за полового акта.