Расправляя крылья

Священная Римская Империя, Кёльн, 1212 год. Крестовый поход детей. На берегах Рейна. Фестер, 12 лет.       Звук колокола церкви Святого Гереона, перемежаясь с несколькими колоколами других местных храмов, величественно наполнил восточную часть Кёльна, созывая жителей на утреннюю литургию, но посетить её в будний день мог далеко не каждый, а только состоятельные жители. Простым работягам, мелким торговцам, конюшим и ремесленникам было чем заняться и без того. В будни они прославляли имя Христа своим трудом. Иначе и не могло быть, ведь если как следует не потрудиться днём, то вечером семьям нечего будет есть. Потому, даже в шесть утра Кёльн шумел и кишел людьми, как неугомонный муравейник. Весенний ветерок, ещё влажный и прохладный в конце марта, доносил запахи свежей выпечки, рыбы, выловленной ночью в Рейне, и вместе с тем зловоние нечистот, выплёскиваемых прямо на дороги в узких жилых улочках, смердение немытых и больных тел, затхлого прелого сена и навоза. По каменным дорогам цокали копыта, месилась и хлюпала грязь, скрипели колёса перегруженных телег, которые частенько останавливались на центральном рынке, доставляя на продажу худую недокормленную домашнюю птицу из окрестных деревень, а иногда отменную дичь, выловленную в окрестных лесах.       Двенадцатилетний ученик местного кузнеца — Фестер — обычный подросток, которому однажды посчастливилось встретиться на пути городского мастера Ульриха и приглянуться ему нетипичной для ребёнка силой. Больше мальчишка оказался ничем не примечателен, разве что своей далеко не привлекательной внешностью. Даже родной отец подумывал оставить его на съедение зверям в лесу. Впрочем, об этой детали Фестер мог догадываться только из пьяных возгласов отца, бесконечных тумаков и презрения, которое выказывал родитель каждый раз, как обращался к малолетнему сыну. Но, было это несколькими летами ранее, до новой шумной городской жизни юноши.       Фестер родился в семье Густава-охотника и женщины, которую многие в округе принимали за ведьму, но всё же не поносили, а уважали, за то, что она чудесным образом, с помощью неведомых снадобий и добрых слов исцеляла их гнилые раны и неизвестные болезни, которые, согласно поверью, исходили от грехов и дьявола. У охотника и знахарки до Фестера родилось двое сыновей и не было недостатка ни в пище, ни в средствах. Жили они счастливо, хоть и довольно аскетично. Дом, расположенный неподалёку от лесной дороги, посещали местные жители с окрестных городов и деревень, случайные путники, паломники, и приносили дары за приют и помощь.       Пока муж-охотник отлучался за добычей, жена с малолетними сыновьями оставалась одна, и тогда проезжие путники не всегда были добры к женщине. Случилось так, что однажды через лес шли около десятка рыцарей, коих тогда называли крестоносцами. Шли они после неудачного рейда, злые, голодные, немытые и усталые, долгое время не знавшие мягкого женского тела и тёплого домашнего очага. А жена охотника — Марта, была приветлива ко всем, да ещё и довольно хороша собой. Муж её как раз удалился на охоту. И не было ничего удивительного в том, что ей пришлось вытерпеть от толпы этих «воинов божьих», пока пресытившись, они не решили двигаться дальше. Марта лишь успела позаботиться о том, чтобы запереть детей в сарае, дабы им не пришлось наблюдать, а чего доброго на себе испытать жестокость этих людей. Отказать таким означало верную смерть, а посему женщина предпочла мирно дать мужчинам удовлетворение и сохранить целым кров и жизнь себе и детям. Супругу об этом она не рассказывала, боясь, что в порыве гнева тот пойдёт за ними ради мести, да сгинет, оставив её совсем одну с малышами. Мужа Марта очень любила, да и со временем научилась принимать эту мелочь жизни как меньшую плату за их семейное счастье. «Ничего ведь в этом мире не бывает за просто так» — любила она поговаривать. А то, что с месяц не позволяла мужу к себе прикасаться, объясняла недомоганием, которое обязательно вскоре пройдёт. Тот терпел, так как любил жену пуще всего на свете.       Спустя немного времени Марта обнаружила, что отяготела третьим ребёнком, и дитя это было явно не от мужа. Поначалу она пыталась избавиться от плода, но ничто не смогло вытравить его из её чрева. Время шло, и чтобы муж не заподозрил её в измене, она стала к нему ласкова, и с охотой придавалась близости целую неделю, улучая всякую свободную минутку, чему тот был и рад. А ещё через несколько недель сообщила, что у них родится третий ребёнок. Всё в семье вошло в прежнее мирное и счастливое русло до тех пор, пока не пришла пора женщине разрешиться от бремени, а поскольку повитухи в округе кроме неё не было, в третий раз Марта рожала, прибегая к помощи мужа, который уже точно знал, что и когда делать. Вот только в этот раз всё пошло совсем не как обычно. Плод оказался очень большим, даже для опытных в родах бёдер Марты, и желал выбраться наружу так яростно, что разрывал лоно своей матери изнутри. Крики Марты растревожили даже лесных зверей, птицы слетали с ветвей и летели прочь. А когда она разрешилась, то, издав последний глухой стон, тут же скончалась в озере собственной крови. Охотник держал на руках сына — крупного, измазанного в крови своей матери, верещащего от холода мира, но смотрел на застывший взгляд мёртвой жены. В этот самый миг он и возненавидел малыша. Сначала неистово разъединил мать и ребёнка, отсекая пуповину, затем, не заботясь о чистоте, завернул дитя в тряпки и понёс в лес. Шёл Густав долго, желая зайти глубже и дальше, чтобы плач оставленного новорождённого сына не был слышен за многие мили от дома. Без сожаления, отчаявшийся от гнева и скорби мужчина, уложил ребёнка на трухлявый пень и не оглядываясь пошагал обратно.       Так бы и сгинул маленький Фестер, если бы по совершенно мистическому случаю его не принесла дикая собака обратно к дому охотника. На следующее утро, ещё не похоронив жену, Густав услышал плач во дворе, а выйдя из дома увидел, как черношкурый пёс бережно укладывает узел с младенцем у ворот, а затем скрывается в густых порослях как ни в чём не бывало. Так и застыл охотник в изумлении, но не смог больше отказаться от ребёнка. Впрочем, и полюбить его тоже. Густав дал ему имя — Фестер, что буквально значило «от леса». Похоронив жену, Густав предоставил заботу о младенце своим сыновьям-погодкам, старшему из которых только исполнилось восемь.       Одному богу известно, как выжил младенец в таких условиях. Факт в том, что Фестер не только остался цел, но и окреп куда больше своих старших братьев. В семь лет он не уступал им ни в росте, ни в уме, а по силе в разы превосходил. Фигурой он был широк и несуразен для своего возраста. Кости его были толстые и тяжёлые, брови густые и чёрные как смоль, нависали над глубоко посаженными глазами. Ноздри широкие и чуткие к запахам, что не раз помогало мальчику, когда отец брал с собой на охоту вместо собаки. Он безошибочно шёл по следу и отыскивал норы, гнал зверя и даже прытко настигал. Но никакие успехи и заслуги не давали ему признания отца. Густав называл его отребьем и убийцей, считал не лучше дворового пса и относился так же. Такое отношение к Фестеру прививал он и старшим сыновьям, потому Фестер хоть и был при семье, но всегда оставался в ней изгоем. Спал в хлеву, ел не за столом со всеми, а на полу, вместе с собакой из одной миски; выполнял самую тяжёлую и грязную работу в хозяйстве, но ни на что не жаловался. Настолько Фестер привык быть виноватым во всём, что принимал это как должное. «Ничего ведь в этом мире не бывает за просто так» — частенько напоминал ему теперь отец-охотник.       Так бы и жил Фестер, и умер в покорном пресмыкании, не случись однажды, что мимо их дома проезжал некий Ульрих-кузнец из большого города Кёльна, что на несколько десятков миль восточнее их захолустья. Ехал он на крытой повозке совсем один, и когда колесо угодило в размытую после дождя выбоину на лесной дороге, а волы не смогли вытащить повозку, большой и сильный мужчина оказался совершенно беспомощен. Фестер в это время собирал хворост для очага и тащил уже гружёную корзину в сторону дома, когда услышал отменную громогласную брань кузнеца. Выйдя из пролеска на дорогу, он увидел несчастного путника, красного и потного от потуг вытащить воз.       — Эй, мальчишка! — окликнул, заприметив Фестера, мужчина. — Нет ли у твоего отца двух крепких волов или четвёрки лошадей?       Фестер замер и отрицательно помотал головой.       — Эх… — сокрушался незнакомец и вновь принялся пыхтеть. — Подойди-ка.       Мальчишка осторожно и нерешительно уложил свою ношу на землю и подошёл.       — На вот, — мужик протянул мальчику кнут, — бей этих ленивых скотин, а я буду подталкивать воз сзади.       Фестер, по привычке покорный, и не думал ослушаться, и стал делать, как ему велит незнакомец. Повозка разок другой дёрнулась вперёд-назад да так и осталась на месте.       Обессиленный и отчаявшийся мужчина, пыхтя, как загнанный конь, застыл, упёршись мозолистыми ладонями в колени, переводя дух.       — Может у тебя есть крепкие братья, и отец твой ещё не стар? Мне бы не помешала помощь. — Пробухтел кузнец.       Фестер молча задумался. Братья у него действительно есть, и уже достаточно взрослые и сильные, а вот отец уже не в рассвете сил. Да и все они нисколько не сильнее семилетнего Фестера. Вместо ответа мальчик протянул кнут кузнецу, предлагая ему стимулировать и вести волов, а сам встал позади повозки и упёрся в неё грязными ладонями.       — Немой местный дурачок что ли… — буркнул под нос кузнец, проклиная свою судьбу, за то, что вместо крепких деревенских мужиков в этот момент ему встретился только глупый мальчишка. — Что ты такое делаешь? Думаешь, у тебя сил поболее, чем в руках кузнеца Ульриха? — усмехнулся мужчина.       Мальчик только невозмутимо кивнул и поустойчивее упёрся ногами в землю.       — Бедняга, похоже, ты столь же глуп, сколь обделён красотой, — вздохнул Ульрих, но мальчик упрямо стоял на своём, ожидая, когда кузнец возьмётся за волов. И тот без всякой веры, а развлечения ради решил потешиться над потугами самоуверенного мальчишки, и принялся за свою часть.       Не прошло и минуты, как воз не только сдвинулся с места, но и запросто проехал на некоторое расстояние вперёд, выбираясь из глубокой ловушки. Ошеломлённый произошедшим, кузнец выпустил из руки кнут и поспешил к задней части повозки, чтоб удостовериться, что там мальчик, а не пяток крепких мужчин. Но тот только отряхнул ладошки и, увидев молчаливое лицо мужчины с выпученными на него глазами, довольно улыбнулся, оголив крупные неровные зубы.       — Иисусе, — прошептал кузнец. — Говорить умеешь? Как тебя зовут? Откуда ты такой взялся?       — Фестер, сын Густава-охотника, — кивнул мальчик, — я из леса, тут неподалёку живу с отцом и братьями.       — А я Ульрих — кузнец из Кёльна. И что, все твои братья такие же сильные?       — Нет, им и не нужно, ведь всю тяжёлую работу выполняю я.       — Христос всемогущий… — удивлённо бормотал кузнец и принялся ощупывать и осматривать руки мальчишки. — Крепок, как железо. Сколько тебе?       — Семь вёсен исполнилось. Я теперь взрослый.       — И впрямь, на вид тебе не меньше тринадцати. Говоришь, живёшь поблизости?       — Да, чуть дальше по дороге, в глуби стоит наш дом. За монету, Ульрих-кузнец, можем предоставить тебе ночлег. У нас многие останавливаются. Скоро стемнеет, и хотя отец вытравил с этой дороги всех разбойников на несколько миль вперёд, будет небезопасно ехать, лес полон волков, а твои волы хоть и старые, но сгодятся им на пропитание.       — Да ты и не дурак, я смотрю. Смышлёный и сильный. Что ж, веди меня, монетка у меня найдётся, а может, и не одна для твоего отца, — они двинулись в путь, как только забрались на повозку. — Скажи, а ты не мечтал покинуть эту чащу? — как бы невзначай поинтересовался кузнец.       Мальчик недоумённо воззрился на Ульриха, сдвинув густые брови.       — А зачем?       — Ну-у, — протянул Ульрих, — Господь одарил тебя талантом, который вполне мог бы пригодиться в более полезных делах.       — Ты ошибся, Ульрих, у меня нет талантов. Отец говорит, что я не лучше собаки, а умом как баран. Будь я красив, как мой старший брат, то отец смог бы меня продать какому-нибудь проезжему, и тогда я принёс бы ему пользу. А так, я совершенно бесполезный нахлебник.       Кузнец только хмыкнул, а про себя подумал, как удачно сложилось его путешествие, и как несчастное детство мальчишки может сыграть на руку. Когда они добрались до немного покосившегося домика, с замшелой крышей, и небольшим хозяйством, их встретил мужчина средних лет, который без лишних церемоний принялся разгневанно орать на мальчишку, будто и не замечая его спутника:       — Ах ты прожорливый никчёмный плешивый пёс! — орал Густав-охотник, со звоном отвешивая оплеухи Фестеру, а тот терпел и покорно жмурился. — Где хворост, за которым я тебя послал?!       Только теперь Фестер вспомнил, что оставил корзину у дороги. А Густав никак не унимался и колотил мальчишку, пока кузнец не остановил его руку, словив в свою широкую и крепкую ладонь.       — Довольно. Твой сын мне помог на дороге, и потому я виноват в том, что он забыл забрать хворост.       — А ты ещё кто таков?       — Я Ульрих-кузнец из Кёльна, слыхал? — он отпустил руку охотника, приметив, как тот заметно присмирел, и явно узнал его имя.       — Уж не тот ли мастер Ульрих, что гнёт подковы голыми руками?!       — Он самый, — усмехнулся кузнец, — было дело.       — Мой никчёмный сын смог чем-то угодить такому человеку!       — Ещё как! И предложил мне кров на ночь в вашем доме.       — Конечно, конечно! Есть постель и ужин, проходи.       Так, Ульрих-кузнец не только познакомился с Фестером и его отцом и братьями, но на следующее утро без труда и уговоров забрал мальчишку с собой в Кёльн, купив у Густава-охотника необычного сынишку. Тот, в свою очередь, был только рад избавиться от живого напоминания о смерти любимой жены, да ещё и подзаработать на этом.       С того памятного дня прошло пять лет, и ровно столько Фестер трудился учеником известного в этих краях мастера кузнечного дела. Благодаря своей необычной силе, мальчик, который теперь уже был юношей и по возрасту и внешне, легко освоил тяжёлый труд и ковку металла. Ему хорошо удавались обычные изделия, вроде инструментов и подков, гвоздей и котелков, но спустя столько лет ему предстояло сделать некую особенную вещь, положительно оценив которую, Ульрих мог бы дать ему звание подмастерья. Быть учеником Ульриха-кузнеца мечтали многие мальчишки, ведь это сулило не только деньги, но и славу. Позволяло найти себе достойную жену и содержать семью. Ну а так как у Ульриха не было сыновей, одна лишь дочь на год младше Фестера, то женись он на ней — сразу станет прямым наследником великолепной кузни и всех её секретов. Шутка ли! Теперь-то стало понятно даже Фестеру, какая невиданная удача произошла с ним на лесной дороге пять лет назад.       Фестер уже давно вошёл в тот период жизни, когда кровь закипает в жилах при виде прехорошеньких девиц, а уж когда под самым носом Фестера начала расцветать дочка кузнеца Вилда, он неизбежно и безответно влюбился. Безответно, потому что, несмотря на нежный возраст в одиннадцать лет, девочка приобрела саркастичный нрав и вела себя совсем нескромно. Ясно прознав о чувствах простоватого Фестера, наивного и так сильно не соответствовавшего её вкусу даже внешне, она без зазрений совести использовала его, играла, кокетничала и оставляла с носом, уделяя внимание другим, более обеспеченным и симпатичным мальчишкам. Фестер был удобен, когда нужно допереть неподъёмные корзины с овощами и рыбой к обеду с рынка или разнести заказы жителям Кёльна. Тогда она задействовала своё очарование, и Фестер был готов на всё, чтобы премилое личико улыбалось ему. Им овладела обманчивая мысль, что если он пойдёт в подмастерья к кузнецу, и сможет хорошо зарабатывать, то Вилда не откажет, когда он попросит дозволения у её отца и заговорит о помолвке. Чтобы стать подмастерьем, ему нужно было создать нечто исключительно качественное и искусное, и предъявить на оценку Ульриху. Что это будет за вещь? Подковы, ножи да прочие инструменты для этой цели не годились. Их производство он уже давно освоил. Требовалось нечто прекрасное, удивительное, подстать его любви к Вилде.       Несколько месяцев втайне он пытался сделать этот предмет. Сначала нужно было вылепить форму, потом собрать достаточно серебра и меди. Последнее было непростой задачей, приходилось подворовывать материалы из ежедневных заказов. С каждого по чуть-чуть. Но за полгода удалось собрать достаточно, чтобы вылепить пригодную форму из глины. Пришлось обратиться к местному гончару, который умело создавал самые затейливые в силу своего таланта. Дальше растопить металлы, соединить их в нужной пропорции, залить в форму, а из тонкой серебряной проволоки создать детали. В конечном счёте, после долгого и кропотливого труда, Фестеру удалось сотворить безупречную, изящную заколку в виде тонкой фигурки бегущего оленя. Рога животного были сделаны из завитков серебряной проволоки, и крошечные круглые колокольчики на них тонко, будто ручеёк, звенели при малейшем движении. Такая вещица украсила бы волосы и знатной фройляйн, но Фестер хотел, чтобы заколка скрепляла только густую тёмную копну Вилды. Теперь оставалась самая волнительная часть — представить изделие на суд Ульриха и попросить руки его обожаемой дочери.       Фестер хотел и боялся показывать заколку своему наставнику. Вдруг это совсем не то, чем можно похвастать перед таким искушённым мастером, как кузнец Ульрих? Другие ученики, что тоже хотели попасть в подмастерья, наверняка расстарались, вдруг у кого-то из них поделка вышла более искусной? Сомневаясь в себе, Фестер медлил, пряча своё сокровище в лоскут засаленной тряпицы среди немногочисленных вещей, откладывая всякий день суд кузнеца на завтра. Но дни шли, Ульрих ждал его работу и злился, что мальчишка до сих пор ничего ему не показал, тогда как множество желающих уже явили ему свои работы, и надо сказать, что все они были посредственными и грубыми, и именно на несуразного ученика кузнец возлагал главные свои надежды, зная о его несомненном таланте.       — Вот что. Даю тебе сроку в три дня, — как-то вечером сказал Ульрих, глядя на своего ученика, — или мне придётся взять сына мельника: он предлагает мне три дюжины мешков с отборной мукой за то, чтобы я взял к себе в подмастерья его Карла, этого потного противного поросёнка.       Фестер невольно вжал голову в плечи, стыдливо заливаясь краской. Он кивнул, пообещав, что завтра же представит наставнику свою работу, но сперва, решил показать украшение Вилде, уж если ей понравится, то её отец точно будет доволен его работой!       Он подловил её у конюшни и тихо подойдя, коснулся плеча, чем страшно напугал.       — Ох, Фестер! Нельзя же так страшить невинную девицу! — нахмурилась Вилда, недовольная тем, что мальчишка отвлёк её от приятного зрелища: сын конюха — Дитрих, только что снял свою рубаху и, красуясь перед Вилдой, объезжал молодого скакуна.       — Вилда…       — Ну чего тебе?! Не видишь, я занята, — она отвернулась и мило улыбнулась Дитриху, тот ей подмигнул. Щёчки Вилды порозовели, и она как будто забыла о присутствии несуразного ученика кузнеца.       Фестер же был слишком взволнован и поглощён ею, чтобы позволить Дитриху испортить такой момент.       — Мне нужно тебе кое-что показать, — тихо произнёс Фестер.       — Чего я не видела? — фыркнула девушка.       Фестер замялся, покосился на Дитриха, уже приближающегося к ним верхом. — Идём. — Фестер схватил девушку за руку и поволок за собой, несмотря на её возмущения.       Впрочем, она не сильно сопротивлялась, давно привыкнув к грубоватому любимцу отца, над которым обожала невинно подшучивать, не замечая, что острым словцом могла глубоко ранить юношу. Но тот всё спускал ей с рук, и это нравилось девчонке ещё больше.       Заведя Вилду в сарай, в котором хранилось сено и запасы, Фестер установил её перед собой.       — Неужели не знаешь, грубое ты животное, что с девушками так не обращаются! Вот я расскажу отцу и тогда…       — Погоди, — прервал её гневную речь Фестер, — на днях я сделал одну вещь, которую хочу представить Ульриху на оценку. Но…       — А, решил узнать моё мнение? — это заметно потешило самолюбие Вилды, и она тут же подобрела, сверкнув васильковыми глазками. Фестер кивнул и очень смущённо и бережно достал свёрток ткани из-за пазухи.       — Я это… в общем, — он мялся и не спешил раскрывать, — сделал эту вещь для тебя. — Фестер покраснел как рак, а Вилда развеселилась его реакцией, и игриво поправила чепец.       — Решил за мной поухаживать?       Фестер так и застыл, не в силах сказать и слово, когда она положила свою ухоженную нежную ладонь на свёрток с заколкой в его руке.       — Значит, это подарок мне? — спросила Вилда.       — Эм… это… это… — он даже стал заикаться, когда кончик её пальчика игриво прошёлся по его запястью, а потом соскользнул вместе со свёртком с его руки, как проворная мышь. — Осторожнее, прошу!       — И что же там такое, подкова? — девушка с саркастической ухмылкой развернула ткань и застыла на месте с раскрытым ртом. То, что она увидела, поразило, ведь такая тонкая красота и несомненное изящество никак не вязались у неё с тем, кто её создал. — Ты сам это сделал? — засомневалась она, пребывая в глубоком потрясении.       — Да, я старался много дней.       Она во все глаза рассматривала оленя, и крошечные колокольчики премило звякнули, когда девушка покрутила заколку. Клейма мастера нет, стало быть, Фестер не врёт, сделал сам.       — Поразительно! Какое чудо! — Вилда мигом стянула чепец, распуская длинные тёмные волосы, и воткнула заколку над правым ушком, светясь от радости. Мальчишка наконец-то угодил капризной красавице.       — Эй! — Дитрих бросил поводья, и пегая лошадь с длинной чёлкой сама пошла в своё стойло. — Что тут у вас происходит? Вилда, этот неотёсанный мужлан тебя обижает?       — Дитрих! Смотри, что Фестер сделал для меня! — мигом похвасталась Вилда, повернувшись так, чтобы заколка была лучше видна. Ей хотелось, чтобы Дитрих непременно оценил заколку и понял, что именно ей нравится: быть может, и он тоже что-то подобное ей подарит!       Дитрих нехотя подошёл, косясь на сжавшегося Фестера. Заколка ему понравилась, но он нарочито поморщился.       — Подумаешь. Тоже мне подарок. К тому же откуда у него деньги? Да ты, верно, украл её!       — Нет, я сделал сам.       — Говори громче, я не слышу!       Фестер окончательно растерялся, тем более что его возлюбленная вместо того, чтобы защитить его, стояла улыбаясь.       — Сам сделал, — попытался произнести он чётче, но голос дрожал. И надо же было Дитриху появиться так не вовремя. Заколка понравилась Вилде и так красиво смотрелась на её волосах, сверкая, что звёзды в ночном небе.       — Да, и сделал её для меня, а значит, Дитрих, он хочет претендовать на мою руку! — Вилда загадочно улыбнулась, прекрасно понимая, что подбивает мальчишек на соперничество.       Если она не безразлична Дитриху, то он непременно подарит ей что-то получше и подороже, и укажет Фестеру положенное место.       — Да он же страшнее разделанной козы! К тому же без гроша! — Дитрих разразился смехом.       — Но я стану подмастерьем и буду получать жалованье! — вдруг пылко отозвался Фестер.       — Вот только рожи твоей это не исправит. — Дитрих заржал пуще прежнего, и к нему присоединилась Вилда.       Фестеру совсем подурнело. Он ощутил, не то обиду, не то злость, сам толком не разобрался, но хотелось поскорее уйти отсюда. Вот только…       — Отдай мне заколку, — потребовал Фестер, протянув руку к девушке.       — Вот ещё! Теперь она моя! — Вилда отпихнула его ладонь и отошла назад.       — Нет, отдай! Я должен показать свою работу твоему отцу!       — Если ты сделал её сам, то и вторую сотворишь. Гуляй отсюда, уродец. — Дитрих толкнул его в сторону выхода, а Вилда продолжала потешаться. — Ишь что удумал, грабить фройляйн средь бела дня! Пшёл отсюда!       Фестер никогда прежде не был так расстроен и зол. Разочарование, страх и боль обиды клокотали в нём. Впервые в жизни он не отступился, не спрятался, а решил отстоять себя. Он потратил столько времени и сил, чтобы создать для Вилды эту вещь, так хотел порадовать её, и вот чем та отплатила ему?!       — Никуда я не уйду! — рявкнул Фестер, да так громко, что лошади в стойлах начали опасливо ржать и переминаться. — Верни немедленно! Она больше не твоя! Капризная, наглая девчонка! Ты недостойна этой вещи!       — Что?! — оскорбилась Вилда и, чтоб посильнее задеть зарвавшегося наглеца, она сорвала заколку с волос, швырнула на пол и с силой наступила каблуком новенького башмачка, ломая тонкую работу так, что теперь было никак не починить. Крошечные колокольчики со стоном погнулись, а один из них, под возглас ужаса Фестера, подкатился к его ногам и навсегда затих.       — Что ты наделала?! — Фестер кинулся собирать остатки своего творения. По его щекам полились горькие слёзы.       — Так тебе и надо! — вздёрнул нос Дитрих и повёл обозлённую Вилду прочь. Он наслаждался унижением мальчишки, и, проходя мимо, не забыл пихнуть его посильнее, чтобы тот непременно растянулся на полу, среди пыли, сена и конского навоза, где, по мнению Дитриха, ему было самое место.       Что-то вспыхнуло внутри Фестера в этот момент. Совсем незнакомое, слепящее взор, жгущее, требующее немедленного действия. Чувство было настолько сильным, что заполонило юношу целиком, перекрыло всё — и дыры, и даже чувство к Вилде, занимавшее доселе некоторое пространство его сердца. А уж последнее он не мог вытравить из себя уже несколько лет, как ни старался.       Новое, куда более сильное чувство было вспышкой. Яркой как молния, и точно так же быстро исчезло, оставляя после себя последствие, о котором Фестер сначала ужасно пожалел. Обломок серебряной заколки, тот самый острый кончик, что недавно вонзался в прекрасные волосы Вилды, теперь воткнулся в шею Дитриха, аккурат под ухом. Сам же Дитрих оказался на полу, корчась в предсмертных конвульсиях, истекая кровью и не в силах вымолвить и звука. В немом ужасе стояла и Вилда. Она вдруг захотела закричать и убежать, но Фестер сгрёб её в охапку и зажал рот. Девушка не могла вырваться из железной хватки, но пыталась отчаянно кричать сквозь грубую ладонь Фестера.       — Не ори. Я же не хотел этого делать. Он вынудил меня. Слышишь? Я не хотел. — Шептал Фестер ей в ухо, ощущая аромат трав и утреннего луга, который исходил от её кожи. — Тихо, не двигайся, не кричи.       Девушка остолбенела в страхе. На секунду Фестер прикрыл глаза, чтобы погрузиться в этот тёплый успокаивающий запах. Где-то снаружи послышались далёкие голоса торговцев, разбредающихся после длинного дня с рыночной площади, каждый по своим домам, и Фестер на мгновение отвлёкся, вслушиваясь в шорохи и звуки. Вилда притихла и присмирела, и он невольно ослабил хватку. Девушка тут же воспользовалась этим, вывернулась из его рук и побежала на выход, громко крича и зовя на помощь, но Фестер не мог позволить ей сбежать, она же доложет отцу, и тогда его поймают и убьют! Он нагнал её на выходе и с силой навалился, а чтобы она не кричала больше, сжал ей шею.       Девушка забилась в его железной хватке, пыталась сопротивляться. Фестер отвернулся лишь на миг, чтобы проверить, не слышал ли кто её воплей и не спешат ли сюда люди, но вокруг было тихо, и он уже хотел было договориться с ней, может припугнуть, чтобы она помалкивала, но ему в висок с силой ударился камень, и он едва не лишился чувств. Перед глазами поплыло и начало проваливаться во тьму, звуки стали глухими, ватными. Фестер не смог больше удерживать девушку, и она вырвалась, побежала что было сил, снова начала кричать во всё горло, срываясь на хрип, и голос её звенел как колокол в голове Фестера. Он подхватил камень, которым она его ударила, и, собрав все оставшиеся силы, швырнул ей вослед, почти не целясь, наугад. Фестер услышал, как Вилда вскрикнула, смутно увидел её хрупкую фигурку, падающую на землю, прямо посреди городской дороги под колёса телеги.       Он не мог услышать, как хрустнул её позвоночник, и разошлись рёбра от давления, но ему показалось, что он почти ощутил это вопреки гулу и туману в пульсирующей голове. Больше Вилда не издавала ни звука, зато вокруг неё стали толпиться и жужжать другие люди. Страх, стыд, ужас пришли на смену ненависти, они-то и подвигли Фестера выбежать из амбара и броситься куда глаза глядят из этого города.       Бежал он как загнанный зверь, несмотря на то, что за ним не было погони, да и быть не могло. Смерть юной Вилды сочли случайностью, а мёртвого Дитриха обвинили в том, что он приставал к девушке, которая, защищаясь, воткнула ему в шею свою заколку и попыталась сбежать. Многие ведь слышали её призывы о помощи, прежде чем она замолкла навсегда, и никто не заметил бегущего прочь Фестера. Потому бежал он только от себя. Долго, отчаянно. А когда сил не осталось, то упал на лугах за десяток миль от Кёльна и горько рыдал, вырывая молодую траву с корнями, будто хотел и из себя вынуть все нахлынувшие чувства. Одно из них было ему знакомо с детства — вина. И теперь он жаждал наказания как никогда прежде. Но не было ни отца, который бы его ненавидел и как следует одарил бы тумаками, ни погони во главе с Ульрихом-кузнецом, жаждущим расправы над убийцей. Был только пронзительно тихий весенний закат, над бескрайними лугами, едва взрастившими первые травы. Была влажная земля и запах, так похожий на аромат кожи Вилды, въедавшийся в широкие ноздри Фестера горьким раскаяньем.       Фестер сам не заметил, как крепко уснул и проспал до самого рассвета, когда трава уже покрылась прохладной росой, и прямо над его ухом гудели старательные пчёлы. Юноша разлёгся на спине, тело одеревенело и продрогло. Небо просветлело и теперь простиралось над ним бездонной синевой, сладко пахло клевером, вереском и горицветом. По его щеке кто-то полз, но ему было всё равно, сонный разум кутал покой и умиротворение. Всё испортил женский оклик.       — Эй! Ты живой?!       — Да. — Фестер поднялся, виновато потупив взор. В его сторону шла молодая женщина в застиранном чепце и дешёвом платье, весь подол которого был щедро вымазан мукой и жиром.       — Ох, чуть не померла со страху! — раскраснелась женщина. — Думала убили кого, да мне на луг подкинули.       — Простите, фройляйн. Я не хотел вас напугать.       Женщина смягчилась, наблюдая его раскаяние.       — Кто ты? Прежде я тебя здесь не видала. Стало быть нездешний?       Вопросы застигли его врасплох, Фестер припомнил события прошлого дня, и слезы сами покатились по щекам.       — Ты чего это удумал, реветь? — удивилась женщина.       А Фестер не мог ничего ответить.       — Я Марта. — Вдруг вымолвила женщина.       — Марта? — Фестер тут же затих, помня, что именно так звали его матушку. По крайней мере, так называл её отец, по пьяни часто проводя время в слезах на её могиле, проклиная рождение третьего сына.       — Ну да, Марта из Берга. А ты?       — Фес… — он запнулся, а потом выпалил. — Мелькарт.       Имя он выдумал, памятуя, что слышал подобное от одного из клиентов кузни, прибывшего издалека. Своё настоящее имя Фестер раскрывать не решился, опасаясь, что находится слишком близко от места своих преступлений. Женщина заметила этот момент, и то, как парень густо покраснел. Она догадалась, что тот соврал, но заострять внимание на этой мелочи не стала.       — Чужеземец значится. — Марта улыбнулась, отчего на немного пухлых щеках образовались глубокие ямочки. — Может ты паломник?       Мелькарт лишь пожал плечами.       — В последнее время здесь много таких проходит, в основном сопливых детишек. Нескольких вот приютила у себя недавно на ночь, да всё одно, как полоумные утром помчались за сворой дурачка Николаса. Жаль. Своих-то у меня не было и нет. Да и где тут найдёшь годного мужика для энтого дела. За несколько миль одни козы да разбойничий сброд, у которых из твёрдого только дубинка и более ничего. А мой Фридрих помер от горячки пару лет назад, так и не подарив мне дитя. — Женщина оценивающе осмотрела юношу. Он не выглядел ребёнком, скорее довольно возмужавшим юношей лет восемнадцати, с пушком над верхней губой и по вискам. Широкая челюсть, грубоватые черты, крепкие кости и достаточно высокий рост — всё это делало Фестера многим старше его двенадцати лет.       — Ничего не знаю о паломниках. — Признался юноша.       — Уж не разбойник ли ты тогда? И не хочешь ли воспользоваться беззащитностью слабой, одинокой женщины? — Марта изобразила испуг, но скорее то было сладострастное кокетство. Слишком долго она жила без мужчины, а юноша оказался куда более привлекательным и главное молодым, в сравнении с теми немытыми и больными, что встречались в округе.       Мелькарт снова молча пожал плечами. Был ли он теперь разбойником или учеником кузнеца, а может просто убийца и не достоин больше топтать эту землю? Ответа Мелькарт не знал.       — Ладно, смотрю, ты неболтливый, но и не выглядишь отребьем. Идём, так и быть, накормлю тебя, обогрею, а взамен ты мне немного поможешь по хозяйству. Согласен?       Конечно, Мелькарт согласился, и был очень рад тому, что судьба, наконец, благоволила и вместо сырой земли и пустого желудка его ждёт соломенная постель да тёплый ужин! Работы он не боялся, трудясь в кузне много часов кряду, а после помогая наставнику по хозяйству, юноша научился разному: починить крышу, ходить за скотиной, даже молоть хлеб.       Марта отвела его к себе в одноэтажный домик, что был прямо на окраине луга, окружённый с трёх сторон густым лесом. Добротный, но старый белёный дом с деревянными раскосыми балками, выглядел вполне ухоженным, даже для такой глуши. Сада у Марты не было, зато были куры и гуси, а возле дома лениво щипала траву чёрно-пёстрая корова, на шее которой висел здоровенный медный колокольчик-болтарь.       К удивлению, Фестера, хозяйка отвела ему отдельную комнату и даже дала кое-что из одежды, накормила, была любезна и мила. Такого обращения юноша не знал. Даже кузнец не был с ним так ласков, хотя тоже относился с уважением и теплотой.       Несколько дней пронеслись быстро. Фестер брался за любую работу по дому, чтобы отблагодарить свою сердобольную хозяйку за приют и доброту, а та всячески баловала его и нахваливала за усердие. Мальчишка был страшный, как судный день, но зато рукастый и хваткий, не ленился и делал всё, что она только ни попросит. Такого мужика она себе и искала. А уж что рожей не вышел, так это не беда, она и сама была далеко не красавицей. С лица воду не пить.       Как-то он захмелел от вина, коим она его напоила за ужином, а уж Марта постаралась, чтобы он хорошенько приложился к кружке, пошли поцелуи да ласки, а утром Фестер проснулся с хозяйкой в одной постели, почти ничего не помня. Он глянул на спящую Марту и обомлел: всю её окутывало разноцветное, словно живое полупрозрачное медно-изумрудное облако. Испугавшись, Фестер подскочил с постели, разбудив женщину. Стоило ей разлепить глаза и увидеть его, как она вдруг изменилась в лице, истошно закричала, и красивые переливы цвета вокруг её тела мигом поблекли, став похожими на дорожную грязь после проливного дождя.       — Прочь! Прочь, дьявол! Нет! Не трогай меня! — женщина вопила так громко, так истошно, что у Фестера закладывало уши.       — Фройляйн Марта, что с вами? — он потянул к ней руки, не узнав собственный огрубевший низкий и хриплый голос.       Марта протяжно взвизгнула, стоило ему сделать к ней шаг, и потеряла сознание. Фестер увидел свои руки, покрытые грубой бугристой кожей, острые, как у горного льва, когти.       — Боже, что со мной?! — Фестер попятился, но что-то большое и размашистое шевельнулось у него за спиной: два огромных кожистых крыла раскрылись во всю свою величину с неприятным глухим звуком, заполонив собой всю комнату от стены до стены.