Иная судьба

— Сдохни! — Будьте вы все прокляты! — Ненавижу! — Я так голоден… — За что?! — Обманщик! — Атакуйте! — Держите вора! — Дайте мне лекарство! — Боги нас бросили! — Убийца! «Хватит, прекратите!» — держится за голову молодой мужчина, которого одолевают, мучая, посторонние голоса. Его волосы растрёпаны, спутаны и местами слиплись от крови. Он не помнит, откуда взялась кровь и кровь ли это вообще? Но запах, как ему кажется, характерный — он пропитал собой всё и забился везде. Вокруг него лишь темнота и руки собственной не видно. Нутро пребывает в агонии от бурлящей энергии, и сила — её становится всё больше — пульсирует могуществом. Но для него это не могущество — это проклятие. Столько ненависти и боли… Невозможно выдержать атакующий его плачь и злорадный смех, агрессию и безысходность. Он бы всё отдал, чтобы стать к этому равнодушным, если бы знал, что нужно предложить за прекращение этих мук. Различные источники сливаются в один, от них никак не оградиться, всё проходит через него. Собственное тело будто притягивает каждый негативный момент бытия, словно его телесная оболочка — почва благодатная, чтобы посеять зёрна боли, горя, разочарований, предательства, смерти, болезни, голода, войны… Этому конца и края нет, оковы, которые не скинуть. Не заткнуть навязчивые и непрошеные голоса. Ни мгновения покоя. И сколько это уже продолжается — мужчина не знает. В конце концов, спустя бесконечное количество времени или по прошествии абсолютного ничего — он путается, относительно того, сколько на самом деле это длится — мужчина не выдерживает всего этого потока. Так ненавидят, так хотят умереть и так разочарованы друг в друге? Что ж, умрите все! Всё, что накопилось он выплёскивает в одночасье. И это как взрыв сверхновой. Рушится всё в округе, и тьма наконец-то рассеивается, становясь потёмками, которые освещаются бурлящей под ногами лавой, голоса разом вздрагивают в предсмертном крике в его голове, но ему становится неимоверно легче. Улыбка облегчения расплывается на окровавленном лице. Мужчина наконец-то может встать и осмотреться. Вокруг него какая-то унылая разруха — место, похожее на сгинувший дворец, который видоизменяется под его взором. Белый и другие светлые оттенки окрашиваются чёрным и красным; золотые драконы, обвивающие колонны, сыпятся, обращаясь в пыль, оставляя после себя чёрный мрамор со зловещим узором, а одинокий трон под величественной статуей шестирукого существа с мерзкой мордой теряет лоск лепестков, те изменяются и становятся похожими на оголённые вены, в конце уходящие в остроконечные иглы. Лава отступает, открывая почерневший камень пола, скапливается в углах, за неровными выступами и устрашает ещё больше место его рождения. Проходит к трону и без сил буквально падает в него. Почему он появился? Но не дают времени подумать и осознать, что происходит. Вновь всё повторяется — голоса, их страдания, их плачь и… их жестокость. Но он знает, что делать. Выплёскивает, возвращая всё. Он не знает кто он или что он. Только одно крутится на языке. Имя. Шанди. Это его имя? Или оно принадлежит кому-то другому? Отчего ему кажется, что он знает всё, но только не себя? По наитию призывает отражающую золотистую поверхность и разглядывает себя, впервые содрогнувшись от ужасных глаз, которые на него смотрят. И выглядит он действительно жутко — весь в крови. Взмахивает рукой, удивляясь, как легко ему удаётся заставить исчезнуть всю эту красную жижу. У него бледная кожа, какой-то нездоровый оттенок, но тот становится лучше, а ссадины, из которых как раз и сочится его собственная кровь, начинают заживать. Получается, он сам себя ранил. По прошествии небольшого количества времени, мужчина в полной мере видит свою недурную внешность и всё равно не узнаёт, кто он такой. Шанди… Злится! Зачем ему это красивое лицо? Оно бесполезно! Выставляет вперёд руку, сжимая жилистый кулак и отражающая поверхность меняет форму на золотую маску, которая с лёгкостью закрывает всё лицо. И снова повторяются голоса. — Бедам конца и края нет… — Это происки злой силы… — Боги нас наказывают… Боги? Так он бог? — Да когда же это прекратится? Он виноват в их страданиях? — Хи-хи, маленький воронёнок, что — не можешь летать? Хи-хи… Ты выпал из гнезда прямо мне на голову! Было больно! Кто за это ответит? Хватит! Силой желания перемещается к источнику последнего голоса. Пугает чумазого мальчишку, который практически замучил в отместку птенца. Значит, стоит только захотеть, и он может увидеть воочию виновников, которые не дают ему покоя? Только этот незнакомый мир пугает его — слишком ярким светом для глаз, привыкших к темноте; посторонними звуками и усиливающимися голосами, которые гулом лишь нарастают, до звона в ушах. Мужчина в золотой маске падает на колени, обхватывая ладонями голову. Мальчик пытается убежать, но мужчина вытягивает руку и с кончиков его пальцев сочится сила, которая опутывает мальца. Маленький мучитель птиц задыхается, дёргает ручками, пытаясь выпутаться, а мужчина только сильнее удерживает его. Он понимает, что, наверное, сейчас ничем не отличается от этого бессильного существа, который из-за превосходства над другой жизнью подвергал ту мукам, но ему интересно, что же будет с этим ребёнком и с его голосом в его голове. Все попытки маленькой жизни тщетны, и обмякшее тело застывает в воздухе, а потом ухает на землю, когда держать перестают. Пожалуй, мужчина разочарован, только не понятно в ком — в этом существе за то, что оно такое хрупкое, или же в себе, за несдержанность против слабой, по сравнению с ним, жизни? Но убивать ему не очень понравилось — эта смерть, словно проникшая под кожу игла, врезается в сердце. Чем ближе он к смерти, тем чувствительнее она аукается внутри. Он забирает ровно столько страданий, сколько душе необходимо, чтобы очиститься от бренных терзаний и спокойно уйти для продолжения своего бесконечного цикла перерождений. Маленького птенца берёт в руку. Несчастное существо умирает на его ладони. — Живи, — приказывает он и не успевший покинуть тело мертвого мальчика дух перемещает в воронёнка. Вместе с птенцом он возвращается в своё мрачное, но привычное логово, продолжая испытывать муки от одолевающих голосов и потрясений в их жизни. Но теперь ему есть кому жаловаться на эту несправедливость, которая с ним происходит. Есть с кем делиться сокровенным, тем, что сила пугает и тем, что он не знает, как избавить мир от страданий, а себя от всей той боли, которую ему приходится выносить. Он подпитывает птенца своей энергией, чтобы тот не зачах и не исчез, оставив его одного. Птенец растёт и становится прекрасным вороном, с тёмно-красным оперением на иссиня-чёрных крыльях, а потом обретает человеческую форму. Отныне ворон является глазами и вестником смерти от того, кого молва нарекла Богом Зла — источником катастроф. Но разве он зло? Он лишь возвращает всё то, что они заслужили. Тем более, они сами просят покарать всех своих обидчиков и недругов. Именно краснопёрый ворон приводит к нему тех, кто не желает следовать праведным путём совершенствования. Половина кричащих голосов в его голове принадлежат им: их преследуют и уничтожают за неподчинение, за путь, который они избрали. Мужчина даёт им убежище, укрывая их тенью своей силы. Он, как это ни странно, ценит свободу, которую новоприбывшие желают. Но лишь одно правило устанавливает для тех, кто ему присягнул — никогда не предавать его. — Господин, слышал, что боги могут исполнять желания, тех, кто ниже рангом, если назвать их имя… — однажды говорит ему его ворон. — И что же ты хочешь? — вздыхает тёмный властелин, смотря усталым взором на своего протеже. Мужчина уже чётко знает, что он бог и вся вселенная у его ног, но только он до сих пор испытывает мучения и страх от одолевающих бед и с завистью смотрит на процветающий и далёкий Шанцин, обитатели которого не страдают, выслушивая агонию живых, они не забирают их горести, чтобы тем дышалось легче, и не чувствуют их боль посмертия. Вообще не понятно, что они там делают в своём Небесном царстве. Ах точно, ему сказали однажды, что мир защищают. Больше смех вызывают, защитнички. Это он старается удержать всё в равновесии, пока они собирают лавры и незаслуженную любовь. Придаются радости, когда всюду полным-полно горя. Тем далёким богам, судя по всему, легче игнорировать страдания других, чем пытаться что-то изменить. — Пока не знаю, у меня всё есть. Чего же мне ещё желать? — пожимает плечами ворон. На самом деле он скромничает, бог это чувствует, ведь тот практически его часть — столько в нём его силы. Краснопёрый ворон бы многое пожелал, но верное творение способно, как оказалось, на жалость и не хочет обременять своего создателя. — Нужно хорошенько подумать… — улыбается сильнейший из демонов, но его улыбка меркнет, как только он замечает хмурую тень, залёгшую на лице своего господина. Только ему ведома внешность повелителя, и только он знает, какое бремя тот несёт. — Не беспокойтесь, Владыка, ваше имя умрёт вместе со мной, — тот клянётся, а немного погодя, вспоминает ещё кое-что важное. — И, кстати, возможно Вам будет легче без Нитей любви. Все живые существа ими обладают, скорее всего Вам они даже мешают и именно из-за них вы страдаете. Ворон никогда его не подводил, но что-то ему подсказывает, что не стоит торопиться и избавляться от довольно важной части себя. Тем более, разве кто-то это делал ранее? Он никогда не покидает своих владений, укрывая в них всех желающих. Мир его не любит, а за что — непонятно. Ну да, он позволяет демонам убивать ради силы, но кто сказал, что так делать нельзя? Небеса? Если он захочет, то их не станет. Выбор каждого, как ему жить. У него выбора никогда не было. Он наблюдает за мирами глазами своего ворона и, нужно признать, несмотря на все несовершенства, которые безусловно присутствуют, ему нравится жизнь, которая кипит перед глазами. И пускай его ненавидят, но он старается поддерживать баланс. Пусть это и неимоверные муки, но он научился принимать все проклятия и беды, преобразовывая их в силу, которой делится с другими. Он создал демонический меридиан, что позволяет всем желающим следовать иным путём, минимизировав зависимость демонов от чужих жизней, а мирам избежать разрушительных бед. Теперь в меридиан уходят накапливающиеся в нём излишки сил. Только владения тёмного божества, прозванные Пустынной Бездной из-за того, что ни одна травинка там не приживается без вмешательства цветочных духов, которым не льстит оказаться в безнравственном логове демонов, не дают покоя бессмертным. Те считают себя во всём лучше демонов. Впрочем, и сами демоны — окрепшие из-за покровительства своего таинственного властелина, отвечают тем же. За пределами его владений на демонов охотятся, но вне своей территории он вмешиваться не будет. Может быть, так обитатели Шанцин поймут, что он им совсем не враг? Где-то внутри себя он желает, чтобы все пришли к компромиссу, чтобы другие боги приняли его, как равного. Если бы не его пропускная способность всех мировых страданий через себя, то он сам бы предложил им взаимовыгодное соглашение. Но если из-за какой-то войны, которую любят устраивать смертные, его скривит в ответственный момент, то будет как-то неловко перед собратьями-богами. И всё-таки он наивен… Как он мог вообще надеяться на то, что другие боги его примут и, возможно, даже поймут. Они считают, что всё его вина. Дурные поступки совершают все, а виноват он? Нашли крайнего. Если где-то хорошо, то только потому что где-то должно быть и плохо — иного не дано. Это и есть баланс, который, видимо не постичь светлым богам. В Шанцин решают его уничтожить. И даже зная это, сосредотачивается на своём божественном долге. Это считают слабостью и не воспринимают, как серьёзного соперника, думают, что он боится. А он всего лишь до последнего верит в возможность сосуществовать, ведь обитатели Шанцин не кажутся ему чужими. Ворон уже прекрасно осваивает чары сокрытия, но его Повелитель не против. Он всё ещё ценит свободу. Хотя, конечно, от него не утаивается, что тот, вопреки здравому смыслу, увлёкся светлой бессмертной. Что ж, если обожжётся, то пусть не плачется после из-за её подлости. Светлые винят демонов во всём, но своих поступков не замечают, а они под стать демоническим порой бывают. Но, несмотря на опасения и тревогу за своего пернатого друга, тёмное божество надеется, что такой союз возможен, и светлая отвечает демону искренней взаимностью. И в этом он тоже наивен. Он спокойно мог развеять эти чары, мог следить, что делает его творение, которым он дорожит. Но бог этого не сделал. Тот, кто знает каждый шаг своего господина и наносит ему удар со спины руками богов царства Шанцин. Что же бессмертная напевала ему в уши, что тот решается предать собственных соплеменников? Тень его силы, барьер, защищающий демонов, развеян, путь богам и легионам бессмертных открыт. Светлые крушат Бездну, не щадят никого. Они уверенны, что закончат всё, и мир, наконец-то, станет лучше, но нет — они только начали. Он их никогда не трогал, и не желал этой войны, которую те затеяли. Посчитали себя могущественными, раз осмелились войти в его царство. Что же, пусть не удивляются истинной силе. Бессмертные и боги не сразу понимают, что разом их товарищей убивает. Их тела, чем-то пронзённые, падают одновременно. А в заволоченными тёмными тучами небесах над ними появляется нечто с огромным красным глазом, вертикальный чёрный зрачок которого пронизывает своим взором каждого, кто в поле его зрения. И новый залп из тысячи стрел обрывает жизни. А потом непрошеные и уже нежеланные гости видят самого виновника всех бед. С двумя огненными ореолами за спиной, один из которых чуть меньше и находится в центре большого, Повелитель Бездны появляется перед ними в мрачном облачении и с золотой маской, скрывающей лицо. Но бессмертные настырными оказываются, сами идут на смерть, ведомые надеждами на свою победу и превосходящую демонов силу. Один бог против множества — как тут можно проиграть? Он ступает по телам бессмертных и сражённых демонов, поглощая не успевшие угаснуть сущности и ту силу, что они в себе несут. Да, пожалуй, этим он пугает начавших отступать богов. От его досады и гнева появляется монстр, имеющий два тела и одну рогатую голову с ужасающей мордой, который за него занят пожиранием мертвецов и ещё живых. Боги удивляются, почему же Небо не карает его за нарушение всех законов мироздания? Они совсем глупы? Как можно покарать саму Кару? Это он тут палач, а не Небеса. Боги могут его ранить, но это скорее царапины по сравнению с тем, как те сражённые падают у его ног. И раз уж они пришли к нему, то и он пойдёт к ним — истреблять всех тех, кто посмел напасть. Существующий с незапамятных времён барьер Шанцин разрушается лишь от одного его касания. Тут оказывается красиво и даже лучше, чем он себе когда-либо представлял. Но дворцы рушатся и всюду расцветает посеянный им хаос. Никому не по силам остановить его и затеянные им разрушения. — Хватит! — светловолосый ребёнок, который уже достиг наивысшего ранга бессмертного и почти стал полубогом, встаёт на его пути. Он пытается остановить само время, чтобы минимизировать урон, но то скорее замедляется, чем поддаётся заморозке. Этого ребёнка не было в Бездне, и ему нет никакой нужды вредить ему. Он ищет лишь тех, кто успел сбежать от него. — Пожалуйста, — тот цепляется в подол его развивающейся накидки. И ему приходится отшвырнуть мешающегося мальчишку. — А-Цзэ! — к нему подбегает девочка в пламенно-красных одеяниях. Дитя клана Феникса тоже не участвовала в нападении и не интересна ему. — А-Хуан, объединим силы, — обращается мальчик к девочке-фениксу с просьбой. — Пространство и время станут едиными, и мы сможем разбудить жемчужину Иллюзии. — Это опасно! Мы — всего лишь бессмертные на пути к божественному просветлению, как мы совладаем с силой жемчужины, которую даже боги подчинить не в состоянии? — О чём вы, дети? — игнорировать эти речи тёмное божество не может. И они тоже хотят ему навредить? Он же отпустил их, дал возможность жить! Малышня вздрагивает и жмётся друг к другу. Из-за страха они неосознанно используют свои силы, которые, как и хотел мальчишка, объединяются. Пространство, что подвластно фениксу, и время, что отвечает мальчику, переносят всех троих в иное измерение и там, окруженная таинственным светом сияет небольшая жемчужина в перламутровых бликах. — Цзэ, стой! — кричит феникс, но мальчик уже хватает желанную жемчужину. — Я Цзи Цзэ призываю силу древних! — кричит отчаянно бессмертный мальчишка. Только ничего не происходит. Мужчина фыркает. Ребятишки его отвлекли и пора возвращаться к задуманному. — Поигрались и хватит, — он щёлкает пальцами, чтобы вернуться в Шанцин, но только в этот момент жемчужина начинает сиять, будто бы импульс его силы её пробуждает. И появляется огромный лазурный дракон — таких гигантов отродясь на свете не было. Даже самый старый из ныне живущих не имеет демонстрируемых выдающихся размеров. Пространство меняется, и они вновь оказываются в полуразрушенном Шанцин. — Кто пробудил Хранителя Востока? — оглушает голос дракона. — Почтенный, я Цзи Цзэ, прошу спасти царство богов, — кланяется почтительно мальчик и после указывает на тёмного бога. — М? — огромная морда оказывается напротив Владыки демонов. Чего ждать от этого переростка с суровым взглядом — непонятно, поэтому на всякий случай он выставляет перед собой свой меч — часть него самого наделена немалой силой и способна оборвать существование бога. Но отчего-то в руке чувствуется дрожь, а глаза начинает щипать. Тёмному божеству начинает казаться, что он знает этого дракона. «Цинлун?..» — это имя приносит ещё больше боли, чем он испытывал до этого. Невосполнимая потеря — вот, что он чувствует, и сожаление по утраченному. — Разящий меч, способный сокрушить небо? — удивляется дракон, а взгляд его смягчается. — Нет, юный Цзи Цзэ, я не стану вредить Ему, — дракон, извиваясь всем своим не малым телом, взмывает выше. — Пока сияет полярная звезда — конец не придёт, пока существует нить — хаос не наступит, — последние слова дракона, который рассыпается на миллионы светящихся лазурных частиц, а те в свою очередь обращают вспять причинённый Шанцин ущерб. Жемчужина исчезает, как-будто и не было её, как и огромный дракон становится всего лишь наваждением. Дух Хранителя — иллюзия, но сила его реальна и последнее, что от неё оставалось, потрачено на восстановление. — Значит вот она — справедливость? — сгорая внутри от обиды, вопрошает мужчина. — Вам всё, а мне ничего? Хорошо… — бог смеётся — отчаянно и горько, его слёзы не видны под маской. — Отныне вините в своих бедах только себя! — выкрикивает он. — Сегодня вы хотели уничтожить меня, но я уничтожил вас, и выжившие пусть помнят об этом. Три мира и вы в том числе существуете только пока вам это позволяют. Живите и помните! Возвращается в Пустынную Бездну, в царство Смерти, которое устроили те, кого он не хотел считать врагами. Но они враги и те, кто ассоциирует его со злом. Что ж, он никогда больше не разочарует их убеждённость в этом. Но отчего же ему жаль, что всё так обернулось? Сегодняшние смерти не были им не замечены, каждая — будь то демон или бессмертный, аукнулась внутри него. Так массово сильнейшие в трёх мирах ещё не умирали. Он неплохо держался, виду не показывая, что чувствует всё. Но отныне он отречётся от всех чувств, которые в будущем могут только мешать. Он станет полноценным Богом-Дьяволом, тем, кем его хотят видеть. Бог вырывает Нити любви с корнем, развевая их в пыль и испытывает облегчение, теперь он абсолютно равнодушен ко всему. Его не заботят ни исчезнувший лазурный дракон, который мог бы знать — зачем он существует, ни то, что баланс может покачнуться. Это было больно, но теперь, когда этих нитей нет, любая боль притупляется, а голоса больше не тревожат своим звучанием. Но он упускает лишь одну из золотистых нитей, самую короткую и слабую внешне, но крепче других укоренившуюся и незаметную для него. — Я не хотел, чтобы всё было так… — охрипшим от отчаянья и горя голосом шепчет ворон. — Этого не должно было случится… — он так жалок в глазах своего господина. — Она меня обманула, а теперь мертва. Но странно, я не жалею, что знал её. Она делала меня счастливым, — глупо улыбается сквозь слёзы, смотря на высокомерие, которое исторгают изумрудные глаза Повелителя Бездны. Он видел золотые нити, которые тот извлёк из своей груди, а затем — как те обратились в прах. Ворон понимает: он обречён, но искренне не желает мести. Он лишь хотел увидеть хоть каплю сострадания, однако забыл, что сам предложил Владыке избавиться от того единственного, что заставляло его чувствовать. — Шанди, — устало прикрывает глаза, будто существование его утомило, и поднимается на ослабших от горя ногах, поворачиваясь лицом к господину, — я желаю, чтобы Вы полюбили! — тот не оставил ему выбора. И всё-таки он не верит, что именно такую глупость можно просить на пороге смерти. — Вот моё желание. Может быть, тогда я смогу простить себя за то, что сделал. И Вы сможете меня простить. Я хочу, чтобы у Вас был кто-то, кому Вы сможете доверять и кого сможете искренне полюбить. — Я уничтожил свои Нити любви, — Разящий меч входит в тело демона, а вся сила возвращается к тому, кто когда-то дал её ворону. Бог-Дьявол обнимает своё некогда дорогое творение. — Но я ещё помню, что любил тебя, Цзинь. Я никогда не прощу тебя, маленький воронёнок, знай это, — Владыка поддерживает оседающее тело демона. — Прощай… — Вот как… — кровь стекает из уголка рта. — По крайней мере, имя Шанди исчезнет вместе со мной. Спасибо, что когда-то спасли меня, и простите… Простите, что оставляю Вас. Дьявольский Бог закрывает глаза, а его руки держат пустоту. Сегодня умерла часть него самого и всё светлое, что когда-то было в нём. Боги и он сам убили того, кто был Шанди. Отныне и навсегда он лишь Бог-Дьявол — безжалостная Карма всего живого.

***

Сусу вскрикивает и крепко сжимает в кулачке жемчужину, когда демон впивается в её предплечья, а покрасневшие глаза не на шутку пугают. Её сердечко колотится, и вот-вот выпрыгнет из груди. — Цзинь, в чём дело?.. — опасливо спрашивает, замечая, как желваки на его лице начинают свою игру. — Кто тебе назвал это имя? — кричит на неё, а бессмертная в комок желает сжаться, ведь ни разу у друга не было такого срыва на неё. Он никогда по-настоящему на неё не злился, даже в моменты, когда та заслуживала, он не срывался до свойственной всем демонам ярости. — Мне больно… — кажется, что он доберётся до костей и переломит их, если продолжит так удерживать. — Кто? — встряхивает девушку. — Это? — он отпускает одну из рук и указывает на подвеску, которая излучает слабое сияние. Кажется, артефакт не знает — нужно ли защищать хозяйку или всё обойдётся? — Чунъюй молчит… — отрицательно вертит головой напуганная Сусу. — Чунъюй? И когда это имя у побрякушки появилось? — зловеще звучит вопрос из уст демона, будто она в чём-то провинилась перед ним. — Она мне сказала, когда рыб… дракона спасти пыталась. Я не понимаю… — Что ещё она говорила тебе?! — словно злой дух вселяется в мужчину, оголяя истинную демоническую суть, которой несвойственно относится к кому-то бережно. — Ничего, пусти! — толкает Цзиня, но это всё равно, что попытаться сдвинуть гору с места. Ничего у девушки не выходит. Демон не унимается, хватает девушку за затылок, зарываясь пальцами в волосы, и буравит её не менее цепким, чем его хватка, взглядом, как будто в мысли хочет влезть. Но Сусу искренне не понимает, что же происходит и почему он так себя с ней ведёт. И самое главное, как вернуть прежнего демона, который не хочет её… Убить? Жмурится, прикусывая губу, и терпит ту боль, которую причиняют его прикосновения. «Если демон неадекватен, сделай то, чего он никак не ожидает. Это, как минимум выбьет его из колеи, а как максимум спасёт тебе жизнь», — вспоминает совет от шицзе Сусу. Да что может выбить из колеи Цзиня? Он ей кости переломает быстрее, чем она что-то путное сможет придумать. Открывает влажные от слёз глаза — ничего не меняется. Подаётся вперёд и быстро обескураживает демона, хотя больше себя. Дурацкий совет Пянь Жань — жизнь он точно не спасёт, потому что Сусу теперь парализована от шока и совершённого ею действия. Она поцеловала Цзиня! Хотя это и поцелуем не назвать, скорее невесомое касание в уголок губ, но всё равно она это сделала! Оба уставились друг на друга широко распахнутыми глазами, будто случилось что-то абсолютно невообразимое. Кулак девушки разжимается, и жемчужина падает вниз. — Маленькое чудовище, что ты тут делаешь?! — кричит женщина в нарядной одежде. Эта госпожа занимает не последнее место в иерархии. Скорее, её положение одно из самых высоких в Небесном царстве. Все замершие в приветственном поклоне поднимают свои головы и начинается гул голосов — Верховного Владыки нет, вместо него маленький двутелый монстрик жуёт свою лапку и обильно пускает слюну на сиденье трона. Малыш замечает каким вниманием удостаивается и перестаёт сосать лапу, осторожно опуская её. Поджимает неказистые ушки, а его змеиные глазки внимательно наблюдают за собравшимися. — Я так больше не могу, — хватается за сердце впечатлительная и крикливая госпожа. — Он опять делает, что вздумается! То чудовище это создаёт, то фамильяр уготованный ему не тот, на избранных невест вообще не смотрит… Так унизить богов… Малыш спрыгивает с трона и ещё больший переполох наводит, когда, перепрыгивая ступеньки, бросается в толпу. — Таотэ, фу! Не жуй! Это ценный шёлк сумрачного шелкопряда! — Мои перья! — Это скипетр грома и молний, отдай! Ай, кто-нибудь дайте мне платок, он его заслюнявил… Маленький монстрик прыгает на девичьи руки и начинает жевать спадающие на плечи и грудь волосы их обладательницы. — Да он же безобиден! — девушка обращается к толпе обслюнявленных и помятых небожителей. — Урр, — издаёт звук малыш на руках, когда говорившая начинает поглаживать его за чешуйчатым ушком. — Цзинвэй! Прекрасно, ещё одно недоразумение… — шумную богиню трясёт. — Если оно тебе так мило, то забирай его отсюда! Может быть, он сожрёт тебя, и тогда хотя бы одной проблемой станет меньше. — Какая злючка… — бурчит Цзинвэй. Синяя птица впервые в Небесном дворце, она, как одна из лучших учениц, была приглашена на торжество, но оно идёт явно не по плану. — Н-да, Владыка умеет эффектно не появляться на собственном празднике. А ты чего на трон влез? — Урр? — Вот проблема… Малыш вырывается из её рук и куда-то бежит. Девушка за ним — не приведи Небеса ещё кого-то съесть попытается. Хорошо, что зубки у него ещё не выросли иначе бы проблем от него стало бы в разы больше. Цзинвэй замирает, вбежав на террасу. Монстрик опять слюнявит чьи-то одеяния — вот неугомонный. Мужчина стоит спиной к ней и совсем не реагирует на причмокивающие звуки, а маленькое чудище уже и лапками дерёт небесно-голубое сюаньи, грозясь порвать одеяния божества. Тоже, небось, какой редкий шелкопряд трудился над созданием этой ткани. — Оставь… — останавливают её, когда она хочет подозвать существо к себе. — У него зубки режутся, вот он и грызёт всё подряд. Хотя я не уверен, что это пройдёт. Кажется, он у меня обжорой получился, — мужчина так и не поворачивается, но она слышит, что он говорит всё с доброй улыбкой. — Владыка! — Синяя птица тут же встаёт на колени. — Давно не виделись, Цзинвэй. Как твои успехи? — интересуется он у неё, но вниманием обделяет. Даже не поворачивается. Что-то его гложет, но что именно молодая небожительница в толк взять не может. Ей и не дано этого. Пожалуй, никому не по силам постичь мысли Верховного бога. — Всё хорошо, но Божество Шанцин считает меня растяпой… — Старый цилинь всех считает растяпами. Идеалов не существует. Он и ко мне придраться может, дай ему только волю, — смеётся Верховный Бог. — Встань. — Да, Владыка… — Она опять хотела меня женить? — Что? — Хотела… — вздыхает Верховное божество и, так и не поворачиваясь к Синей птице, исчезает вместе с маленьким монстриком. Видение исчезает так же внезапно, как и появляется. И Сусу благодарна этим воспоминаниям из жемчужины: они отвлекли от поцелуя. И бессмертная надеется, что Цзинь о нём даже не вспомнит. — Да что ж мне с птицами так не везёт?! Вроде бы больше он не в плену злобных страстей, потому что отходит от Сусу и присаживается на поваленное дерево. Пальцами трёт переносицу. Девушка подходит к нему, она осознаёт риск того, что он может вновь вспылить, но почему-то ей не хочется, чтобы он выглядел таким потерянным, что ли. Кладёт руку ему на голову, как это делает всегда, когда хочет успокоить его при демонизации настроения, от чего демон вздрагивает и, выворачиваясь, перехватывает её запястье. Сердце девушки пропускает удар. И понимает его реакцию. Он думает, что она отомстит ему, тоже дёрнув за волосы. Безусловно, Сусу бы так сделала, если бы догадалась, если бы не боялась потерять его в этом огромном, незнакомом ей мире. Вообще, потерять. — Наверное, это того синепёрого чудища… — подаёт голос Сусу. — В жемчужине есть сила, она-то мне вероятно и сказала имя Шан… — демон приставляет палец к её устам. — Молчи. Сусу кивает. Это имя его раздражает, она понятлива, значит произносить больше не будет, но свои наблюдения озвучит: — Это видение какое-то странное. Зверёк точно похож на гиганта Повелителя, только увиденное как-то не вяжется с тем, что общеизвестно. В Шанцин же нет бога-цилиня… Он не знает никого, кого продемонстрировала жемчужина. А Таотэ слушается только его, древний дух был призван когда-то им же, но как тот появился на самом деле, он не знает — просто захотел, и прожорливое чудовище обрело форму. Таотэ в видении не злой, нет, его же монстру дай только волю — растерзает и сожрёт всех, ибо ненасытен. Тот, кого помнит Цзинвэй и есть Шанди, но он тогда кто? Почему те колонны в тронном зале так похожи на те, что он когда-то видел, пока золотые драконы с них не обратились в ничто? Притягивает жемчужину с земли — в ней явно присутствует ответ, но он, пожалуй, не готов его узнать. И вряд ли будет, потому что это бессмысленно. Он давным-давно убил Шанди, утраченного не вернуть. Так зачем ему вообще знать? Это ничего не изменит. Наверное, впервые за долгое время в нём проскальзывает что-то похожее на сожаление. Если бы эта жемчужина оказалась у него раньше, до того, как боги начали борьбу с ним, до того, как он уничтожил собственные нити… — Ну вот, теперь синяки будут… — вздыхают рядом и он протягивает жемчужину Сусу. Ей она нужнее, с этой древностью Бедствие хотя бы не будет напоминать тень бессмертного. — Ай, убери, это трогали птичьи лапки… — кривится девушка, отскакивая, словно ей тут мерзкую жабу предлагают принять в дар. Но теперь, когда Сусу знает, кто подложил ей эту вещь, в жизни не прикоснётся. Демон изгибает бровь — серьёзно? — У тебя у самой птичьи лапки! Десятки тысяч лет совершенствования, а она нос воротит! Где ещё такое сокровище найдёшь? — какая же она… вредная. Никто в здравом уме не отказывается от дара богов. Никто, кроме этого супового набора куриных мозгов. — Я же не демон, чтобы поглощать всё, что попадётся. — С ума соскочить, посмотрите, какая брезгливая гурманка нашлась. — Вот с ума сходить больше не надо. Я, пожалуй, ещё хочу пожить. — Тебе не нужно, мне тем более. Пускай Таотэ тогда жрёт, — он подкидывает жемчужину, которая тут же исчезает. В Пустынной Бездне на одного урчащего в довольстве монстра стало больше. — Вот и чудесно! — фыркает Сусу, отворачивается от мужчины и складывает руки на груди. — Какого демона я вообще с тобой тут нахожусь? — одна вспыльчивость сменяется другой. — Терпеть тебя не могу! — Ой, надо же какой честный! — Сусу понимает уже, что физически вредить он ей не собирается, а потому проснувшаяся смелость внутри не успокоится, пока демону нечего больше будет ей сказать. — Но придётся! — С чего это? — А мы с тобой парочка преступников, так что, дорогой Петух, в котле для супа вариться будем вместе. — Но-но, не впутывай меня! — Чего это я не должна тебя впутывать? На меня ни за что разозлился, вот и отомщу тебе за это, сказав, что цилиня украл именно ты, и помог мне с бессмертным. Я пока что ещё дочь Князя Тьмы, шанс, что мне поверят — выше, чем твоё оправдание, что ты не при делах, а вина только в том, что плохо опекаешь цилиней. К тому же, в Бездну мы не вернулись, а значит точно действуем на пару. — Вот уж не думал, что ты такая мерзавка! — диву даётся с неё. Да у него таланта к притворству просто не хватит, чтобы в истинной ипостаси поверить в такой абсурд. — С кем повелась, уж извини. Да, кстати, где мои извинения? «Сусу, прости меня, дураком был…» — очень жду. — Не дождёшься! — Ах, Владыка, это всё Цзинь, я его отговаривала, но он так упрашивал, так упрашивал… А Сы Ин меня и вовсе недолюбливает, ей только в радость на меня наговорить. Но настоящий предатель — Цзинь. Ему бессмертные по-сердцу, — отыгрывает саму невинность Сусу. — Думаю, после последнего словосочетания на одного демона в мире станет меньше. У демона аж бровь дёргается от таких слов. — Всё, пошли куда там ещё хочешь, — начинает двигаться, что называется, куда глаза глядят. — А где мои извинения? — Сусу, тем не менее, не отстаёт. А на лице её улыбка — довела демона до состояния «ой, всё». — В одном из желудков Таотэ. Вскрой по-возвращении, если осмелишься, — победно ухмыляется демон. — Так и запишем: подговаривал навредить питомцу Владыки, — не унимается Сусу. «Чу Хуан, воскресни, и забери это мучение от меня!» — чем не желание? Только никто его не исполнит, потому что его ранг явно выше и потому что он лично убил её мать, даже не поняв, что последняя просьба богини о защите была именно желанием, а значит возиться ему с Сусу до тех пор, пока не найдёт способа, как изжить со свету этого феникса-недоразумение. Как скинуть с себя оковы желания, обращённого к Шанди, чтобы вернуться к изначальному плану всеобщего конца? Бог не знает… А эта бедовая курица уже готова вертеть им, как той вздумается. Сущее бедствие. Могла бы стать идеальным демоном, если бы не её чистое духовное тело. Когда Цзэ озвучил ему причину, Дьявольский Бог всё понял. Только как богиня могла узнать? Она была ребёнком, когда они встретились впервые. Ди Мянь не знает этого имени, тем более, Князь Тьмы и не встречался с Чу Хуан, как в верности ему поклялся. Его отвлекают от дум стремительно приближающиеся всадники, а Сусу уж слишком собою довольна, чтобы понять, что те её затопчут. Она вообще внимания даже не обращает, что сзади что-то приближается. Не смертельно, конечно, для неё и ему повод позлорадствовать, указывая на её нерасторопность, но он вытягивает руку и спасает феникса от очередного бедствия, что могло бы с ней приключится, прижав девушку к себе. Всадники проносятся мимо, а у него сердце от чего-то стучит непривычно быстро.