Имени твоего ради

Ночью она просыпается от своего же кашля. Просыпается и вскакивает с кровати, ведомая лишь инстинктом самосохранения. Лидии кажется, что если она в два прыжка не пересечет свою крохотную квартиру и не достигнет холодильника, то все, что сейчас щекочет ее изнутри своими пластмассовыми ресничками, выйдет насухую. Дрожащими руками Дитц хватается за стекло бутылки и залпом опустошает то немногое, что осталось от некогда любимой ею содовой. Маленькие мерзкие шарики внутри едва слышно чпокают, будто дешевый мячик для пинг-понга, когда на покрывающую их облупившуюся краску попадает газировка. Пластиковые реснички подрагивают, не прикрывая до конца застывший в посмертии мутный зрачок, да это и не нужно. Лидия задыхается от смердящего внутри фантомного запаха трупа, и ее рвет, но она не чувствует облегчения. Экзорцист снова поднимает руку и хватается за недопитый пакет молока, вливает все содержимое в себя, чувствуя лишь омерзение и привкус слизи. Когда доходит черед до воды из под крана, перед глазами пляшут звезды, черные призраки светил в черной от искр комнате. Первый глаз выходит слишком болезненно. Распластанный на полу, он смотрит на нее с долей иронии. Удивительно, что эмоция, отраженная в зрачке, была так ярка и красноречива, что для нее не требовалось ни целое лицо, ни хоть половина. Дитц поморщилась, оперлась о кафельный пол одной рукой, а вторая была наготове со стаканом мутной хлорированной воды. Звонок телефона заставил перевести замутненный взгляд с содержимого желудка на кухонный стол. Неизвестный номер настойчиво пытался добиться внимания, но сказать звонившему, что он сейчас не в ее приоритетах, Лидия не смогла. Зубами и нёбом она почувствовала, как второй пластиковый зрачок, вопреки закону притяжения, двигался по пищеводу вверх, чтобы выйти из нее, разорвав слизистую. — Первую молитву я творю силам воды, — дотошно размыкались искусанные губы, язык не ворочался, — вторую — огню, третью... Из-за слёз было сложно разглядеть свои руки, пол в кухне и даже чертов экран смартфона, светящегося в нью-йоркских сумерках. Последний глоток воздуха до того, как кукольный глаз встал поперек горла, был надсадный, измученный. Лидия была в полной уверенности, что умирает. Она сделала еще пару ползков в сторону стола. В жизни вечно бледное, ее лицо сейчас было бордовым, а проступившие на лбу вены вздувались, будто от кипятка. Ярко-рубиновая кровь вытекала и сразу сворачивалась, застыв в уголках носа, легкие горели, словно внутри них нежились остывающие угли или песчаные черви, но никак не холодный воздух из незакрытого окна. Лишь только неотвеченный вызов автоматически сбрасывался, экран снова загорался немым окриком неизвестного, и шестое чувство подсказывало экзорцисту, что она должна ответить на звонок. Залитый пол скользил под ее дрожащими руками, кровь гудела в ушах, оставляя после себя рубиновый бисер, растекшийся по блузке, а когда ее тело завалилось на стол, она уже ничего не видела. Наощупь дотянувшись до все еще вибрирующего телефона, она нажала кнопку блокировки, принимая звонок. — Эй, детка, до тебя не дозвониться. Могла бы в кои-то веки найти минутку и поболтать по старой памяти со своим законным мужем, — вместо ответа Лидия встала на колени перед столом и положила лоб на сложенные руки. Грудь то и дело ходила ходуном, нервно вздымалась в глупой попытке вытолкнуть из себя пластиковый кусок глаза. Потные пальцы скользили по столешнице, отчего тело экзорциста снова падало на пол. — Я помогу тебе, но ты должна позвать меня, — не унимался демон. Будто чувствуя угрозу, второй глаз повернулся вокруг своей оси, защекотав ресницами слизистую пищевода. — Детка? Эй! — из горла девушки пошла пена, а глаза закатились. — Так, я вижу, говорить ты не можешь. Не отключайся, слышишь? Я что-нибудь придумаю. Вдруг из динамиков раздался голос самой Лидии, завершающий ритуал. Если бы не отчаянное положение, ей было бы смешно слышать, как демон копирует интонацию своей несостоявшейся жены, прямо как двадцать лет назад перед алтарем: — ... третью молитву я отдаю силам ветра, четвертую вознесу своему роду, пятая упадет на лезвие моей кровью, а шестая просыпится над могилой моего учителя. Говорю тебе перед светом и тьмой: изыди, дух бесплотный! Лежащая на полу девушка перестала трястись, лишь сжатые в тонкую полоску губы разомкнулись, исторгая из себя второй кукольный глаз, перепачканный кровью. Разрядившись, телефон жалобно содрогнулся и выключился. Окно в кухне с грохотом закрылось.