Стихи о погибели

      Шестой год она не хочет жить. Шестой год. Ей противно всё: и люди, и их жестокие циничные принципы, и несправедливость, которой, к сожалению, нигде не избежать нынче. Мир потерял краски. И даже с тех пор, как Мария Михайловна переехала в Москву и, преодолев множество препятствий, своими силами поступила в любимый университет, казалось, ничего в ее унылой и бесконечно однообразной жизни так и не изменилось. Всё та же серость будней, невозможность быть собой и бесконечные дела. Дела, дела, дела… Когда Мария последний раз спокойно спала? Она и сама не вспомнит. На учёбе завал, работа в общепите не приносит никакого удовольствия. Тем более, допоздна, что зачастую и бывало. Неблагодарное дело. Девушка, однако, старалась не отчаиваться, пытаясь найти в жизни хоть каплю чего-то не сильно плохого. В конце концов, она без сторонней помощи поступила в Московский государственный университет! Однако родители продолжали давить, требуя высоких результатов, ведь Маша, по их мнению, впустую тратила драгоценное время на свои глупые стишки, которые тихо писала под покровом ночи, хотя «могла бы и учиться!» Поэзия была единственным спасением для Машеньки. Она писала о своей жизни, выплескивала эмоции, делилась переживаниями с заметками в телефоне и старым потрёпанным блокнотом, который всегда был постоянным спутником ее бытия. Однако свои творения девушка никому не осмеливалась показывать — кто оценит эту «дурь»?       В очередной раз вернувшись в маленькую, неприметную и местами грязную комнату затхлого московского общежития, девушка привычно хлопнула дверью и упала на кровать, чувствуя, как по щекам струятся тяжёлые слёзы. «Слава Всевышнему, сегодня не нужно на работу!» — думала она, кутаясь в тёплый шерстяной плед, укрывающий от осеннего холода, пробирающего до костей. Соседок, как всегда, не было. Гордость курса и, по совместительству, староста Полина Евгеньевна (да, ее все называли именно так), как всегда сидела в библиотеке и старательно, «слово в слово» зубрила конспекты по мировой истории, а ветреная Леночка ушла на очередную страстную встречу с горячо любимым парнем. «Свидание… — думала про себя несчастная Маша, утирая слёзы. — Повезло же этой Ленке! У нее и отношения, и друзья, и красивая внешность… А у меня и молодого человека-то не было никогда. А Полина Евгеньевна! Всё успевает, везде участвует, а профессора ей всегда дифирамбы поют за отличные академические успехи. Ведьмы они обе, не иначе. Я ничтожество. И никогда не смогу стать хотя бы такой, как они… И почему я родилась на свет? Мать же задумывалась об аборте… Почему отказалась от этой светлой мысли? Почему родила эту тварь? Почему продолжает терпеть мужа, которого совершенно не любит. Ради сохранения семьи? Да кому, чёрт возьми, нужна такая семья! Почему в тот день в автокатастрофе погибла моя бесценная сестра Елизавета, без которой так обременительно стало переносить тягости бытия? Почему не я? Слишком много этих самых «почему»…       Мария дрожащей рукой открыла небольшой шкафчик, и прилично порылась в вещах, чтобы найти заветное лезвие, хорошенько припрятанное от любопытных глаз однокурсниц. Опять. Опять этот приступ. Девушка ничего не осознавала, ни о чём не думала, а лишь резала, резала, резала… Глубже, больнее, пока не закружится голова. Левая рука несчастной, и без того покрытая шрамами и рубцами, неистово кровоточила. Слезы безысходности лились по разгоряченным щекам. «Лучше гореть в аду, чем жить эту бренную жизнь " — думала Маша, продолжая нервные движения лезвием. Острая боль, невыносимая для здорового человека, для Марии казалось привычной и даже странно успокаивающей. В голове всё будто встряхивалось и в момент становилось на нужное место. В ушах далёким эхом играла какая-то въевшаяся, словно грязь под плинтусом, надоедающая мелодия. А по рукам продолжала течь алая кровь. Селфхарм стал тяжкой зависимостью, возможностью хотя бы как-то справится с нескончаемой душевной болью. И как и от любой другой зависимости, избавиться от него было необычайно трудно. Похоронив Елизавету год назад, девушка впервые взялась за лезвия. Нашла как-то в пыльном месте за родительским бархатным диваном. И с тех самых пор самобичевание, словно чернеющая тень бродили за Марией Михайловной.       В этот самый момент девушка почувствовала, как в комнате стало ещё холоднее, чем прежде. «Москва, конец осени. " — думала она, потупив взгляд на окровавленную руку. Однако вскоре Мария резко встала с кровати и оглянулась по сторонам. Ничего и никого. Показалось. Девушка всё же отчётливо чувствовала чьё-то присутствие за спиной, ощущала странный запах пепла и ненавязчивого, но приятного мужского одеколона, смешанного с лёгким шлейфом сладкого табака. Перекрестившись на всякий случай, по завету бабушки, Мария подошла к окну и, сама себя не помня, истошно закричала: «Господи, забери мою душу!» Душераздирающий вопль пронзил пространство, словно финский нож. Отчётливо и больно. Свет погас. Окно само по себе открылось с пугающим скрипом. И в это самое мгновение из темного угла комнаты материализовался Он. Необычайно странный высокий гражданин, одетый в тёмно-фиолетовое заграничное пальто, чёрные выглаженной брюки и дорогую рубашку того же цвета. На ногах у него были берцы, руки покрыты чёрными кожаными перчатками, а в левой руке — трость с железным наконечником в виде головы пуделя. Словом, выглядел он просто безупречно. Безупречно и пугающе. Лицо его исказила довольная злая ухмылка. Фигура молча стояла в углу и выражала, казалось, ледяное безразличие, смешанное с бесконечной усталостью. — Добрый вечер, симпатичнейшая Мария Михайловна. — промолвил он с очаровательно твердым немецким акцентом. — Прошу прощения за столь внезапное вторжение. Вижу, вы пребываете в глубоком отчаянии.       Глаза девушки расширились, а ноги так и застыли на месте, не имея более возможности куда-либо двинуться. — Кто вы? — лишь прошептала несчастная, чувствуя, как мужчина уверенными шагами приближается к ней. Безжалостный страх парализовал всё тело. Мария не шевельнулась, однако смогла приоткрыть рот. Бледные губы ее неумолимо задрожали. — Моё имя Воланд. — уверенно ответил немец, печально взглянув на окровавленную руку девушки. — И чувствую, что вам осточертела эта жизнь, не так ли? Мария Михайловна наконец очнулась, шевельнула рукой, будто проверяя реакцию организма на сигнал мозга и, перекрестив руки перед лицом в защитном жесте, сделала глубокий мучительный вдох. — Отойдите от меня немедленно! Вы псих? Маньяк? Сумасшедший? — закричала несчастная, не в силах сдержать истошный крик души. Воланд тихо рассмеялся, покачав головой. Выражение его лица, недавно излучавшее бездушные волны холода, ненадолго изменилось, искривившись в порочной ухмылке. Будто он ждал подобной реакции. Несомненно, происходящее его ничуть не удивило. — О, дорогая Мария Михайловна, не стоит так волноваться и устраивать панику. Я здесь не для того, чтобы причинить вам вред. — Промолвил мужчина глубоким раскатистым басом, мрачно потупив взгляд на несчастную. — Покиньте комнату! Немедленно!!! — взмолилась девушка, однако незнакомцу было, казалось всё равно на ее просьбы. Он осторожно коснулся ее руки, нежно проводя длинными пальцами по свежим кровоточащим ранам. — Я лишь пришёл поговорить. Вам нужна помощь, не стоит этого скрывать. И я с превеликим удовольствием готов вам ее оказать.       Сердце девушки бешено заколотилось, когда неестественно горячие пальцы Воланда, покрытые тканью перчаток, коснулись ее ран. Она вздрогнула, но не смогла отстраниться. Его тревожное присутствие одновременно гипнотизировало и нервировало. Это не могло не выводить Марию Михайловну из себя. Столь спокойное и совершенно уверенное наличие этого типа в комнате коробило девушку до глубины души. Вопросов несомненно было больше, чем ответов. И все эти вопросы безжалостно атаковали воспаленный мозг несчастной, закружившись в нескончаемом вихре мыслей. — Да что вы понимаете? — огрызнулась девушка. — Как вы вообще тут оказались? — Ах, Мария… — пробормотал незнакомец. — Несколько мгновений назад вы утверждали, что лучше гореть в аду, чем жить эту бренную жизнь. Чтож. Я явился, чтобы возразить. Ибо такое прекрасное и чувствительное создание, как вы, попросту не выдержало бы адских мук.       Дыхание Марии участилось, глаза сильнее расширились от страха и недоумения. Слова Воланда задели за живое, отозвавшись в ней болью, которая так долго терзала ее измученную душу. Она оглядела комнату, ища спасения от этой загадочной фигуры, которая, казалось, явилась прямо из ее самых мрачных кошмаров и самых странных снов, однако пути сбежать не было. Он стоял к ней вплотную. Ситуация казалась совершенно безвыходной. — Вы ничего обо мне не знаете, произнесла Мария дрожащим голосом. — Вот тут вы глубоко ошибаетесь. — парировал Воланд. — Я знаю о вас всё. Абсолютно всё. Но не пугайтесь, mein Liebe, давайте присядем и поговорим. — Присядем и поговорим? Вы серьёзно? Я требую доказательств! Что вы знаете? — почти прокричала девушка, неожиданно для себя повысив тон. — Ваше имя Мария Михайловна Хрусталёва. Вы родились в небольшом сибирском городе и мечтали поскорее выбраться в свет и для этого весьма усердно учились, что похвально. Однако в жизни вас, увы, ничего не радовало. Ваш отец алкоголик. Мать истеричка. Одним словом, типичная российская семья. Переехав, наконец, в столь желанную Москву, вы неожиданно для себя осознали, что ничего так и не изменилось. Вы начали курить, выпивать, продолжили причинять себе вред этими адскими лезвиями и довели себя до ужаснейшего состояния. Теперь вы, кажется, достигли морального дна. Но как выбраться вы не имеете ни малейшего понятия. У Марии перехватило дыхание, когда жуткий рассказ Воланда о ее жизни лишил ее дара речи. Никто, кроме нее самой, так близко не знал глубины ее боли и страданий. Как мог этот незнакомец, этот нервирующий мужчина в роскошном костюме, узнать все подробности, которые она скрывала от всего мира? «Он абсолютно точно не знает название моего любимого литературного произведения и имен моих соседок по комнате… Этот странный тип лишь говорит общепринятые вещи, встречающиеся в жизни многих… " — Иоганн Вольфганг Гёте. — твёрдо промолвил мужчина, лукаво ухмыльнувшись. — Фауст.       Сердце Марии замерло, издало страшный стук, и казалось, будто остановилось. Девушка нервно сглотнула, а тип в пальто крепче сжал ее ладонь, стараясь успокоить. Он ни за что бы не догадался об этом. «Фауст» был постоянным спутником Марии в самые мрачные времена, литературным зеркалом, отражающим ее собственные трудности и стремления. Улыбка Воланда стала шире, в его глазах промелькнула смесь веселья и удовлетворения от ее реакции. Рука ослабила хватку, нежно погладив девушку по выпирающим костяшкам худых пальцев. — А что касается ваших соседок по комнате, их зовут Полина Евгеньевна и Елена Алексеевна. — промолвил он ещё более уверенным тоном. — И более того, мне даже известно их местоположение.       Комната, казалось, сжалась вокруг несчастной, и Мария почувствовала, как стремительно рушится ее реальность, разбиваясь о слова Воланда. Всё в этот решительный миг словно кануло в лету. Как это было возможно? Ее разум лихорадочно соображал, пытаясь найти хоть какое-то объяснение этому невероятному знанию. «Этого не может быть на самом деле», — подумала она, пытаясь опереться на логику. Кровь продолжала течь по тонким худощавым рукам, что неумолимо возвращало девушку к болезненной реальности. — Как видите, я о многом осведомлён. Поэтому убедительно попрошу не сопротивляться и позволить мне оказать вам необходимую помощь.       Немец осторожно, но весьма сильно мужчина сжал ладонь Марии и подвел к кровати, на которую девушка неохотно опустилась с тяжелым вздохом. Воланд расположился рядом. — Давайте сначала остановим кровь. — почти нежно проговорил он. Сердце Марии учащенно забилось, когда Воланд прикоснулся к ее раненой руке, одновременно ласково и неестественно тепло. Ощущение его кожаных перчаток на ее коже было парадоксальным образом успокаивающим, словно странный бальзам для ее наполненной болью реальности. Девушка увидела, как кровь странным образом постепенно останавливается, раны затягиваются, а кожа становится идеально ровной — без единого рубца или повреждения. Лишь одно прикосновение этого загадочного мужчины смогло полностью исцелить ее руку, что заставило девушку изрядно удивиться и опешить от страха. В голове несчастной всё смешалось ещё сильнее, зрачки ее расширились не то от страха, не то от изумления. — Спасибо… — прошептала она дрогнувшим от рыданий голосом. — Скажите честно, кто вы такой, Воланд? Зачем появились здесь? А главное, как? Мужчина усмехнулся, а затем вытащил из кармана пальто мрачную визитную карточку и протянул девушке. Та вновь вздрогнула, недоверчиво коснулась тёмного картона и обратила взор на мелкий печатный шрифт, который казался почти пугающим. — Профессор чёрной магии. — спокойно ответил мужчина, будто в этих словах не было совершено ничего необычного.       Мария провела по гладкой поверхности визитки дрожащими руками, ее глаза с недоверием пробежали по роковым словам «Профессор черной магии». Сама по себе визитка казалась обычной, но в то же время тяжелой, будто налитой свинцом, и пронизанной безошибочным предчувствием беды и какой-то странной темной атмосферой. Девушка оглянулась на Воланда, пытаясь осознать всю невероятность ситуации. Тот был абсолютно спокоен: взор стеклянно устремлён вдаль, руки скрещены на груди, нога закинута на другую ногу, а в уголках губ играла порочная безрадостная ухмылка. Словом, ему, казалось, было глубоко плевать на вопросы этой девчушки, однако ответить он, безусловно, желал на каждый из них. — Черная магия? — переспросила она, и в ее неуверенном голосе смешались удивление и страх. — Это что, какая-то шутка? Улыбка Воланда стала шире, а глаза заискрились неподдельным весельем. Он повернулся к девушке, вновь взял ее за руку, нежно погладив по тыльной стороне ладони. — Уверяю вас, Мария, это не шутка. Мои таланты, хотя и необычны, вполне реальны. И, как вы уже сами убедились, они могут быть весьма эффективными. Мария Михайловна посмотрела на свою теперь уже совершенно зажившую руку, и дрожь неумолимо пробежала по ее спине, когда она осознала реальность того, что только что произошло. Боль, кровь, шрамы — все исчезло в одно мгновение. Это было одновременно чудесно и страшно. А главное, парадоксальным образом притягательно. — Но для чего вам помогать мне? — спросила девушка, понизив голос почти до шепота. Выражение лица Воланда смягчилось, в его глазах появился намек на искреннюю заботу. — Потому что, Мария, вы — нечто большее, чем ваше отчаяние. У вас есть дар, который должен увидеть весь мир, голос, который может пролить свет на тех, кто потерялся в тени. Мой интерес заключается в развитии потенциала, в том, чтобы увидеть свет там, где другие видят лишь тьму. Мария тревожно покачала головой, на ее глаза навернулись ничем необъяснимые слезы. — О чём вы говорите, господин? — спросила несчастная, не отводя взгляда от их переплетённых рук. — О вашем поэтическом творчестве, безусловно. — непринужденно ответил иностранец. — Не говорите ерунды. — парировала Мария твёрдым тоном. — Мои стихи ничего не стоят. Они бездарны и никчёмны. А более того… — Замолчите. — резко перебил Воланд, сжав руку девушки и заставив ее прикусить губу. — Вы знаете, что этот дар преподнёс вам сам Господь? А вы с такой неоправданной жестокостью отвергаете его, зарывая в землю свой потенциал. Девушка уставилась на него, и сердце ее забилось быстрее, застигнутая врасплох внезапной переменой в его поведении. Он выдержал ее взгляд со стальной настойчивостью, все еще сжимая ее руку. — Очень рада, но в Бога я не верю. — огрызнулась Мария, стараясь вырвать руку из его стальной хватки. — Это сейчас не имеет значения. Вы недооцениваете себя. Ваши слова важны, потому что они рождены из глубочайших истин, — мягко ответил Воланд. — Отчаяние затуманило ваш рассудок. Однако боль может быть сильным учителем, и ваша поэзия отражает эти необузданные эмоции так, что они могут найти отклик у других, стать лекарством для истерзанных горем душ. У вас есть способность устанавливать контакт, исцелять и вдохновлять. Все, что вам нужно, — это набраться смелости и поделиться своим творчеством. А я вам помогу. Дело в том, что я знаю одно издательство. Девушка вздрогнула, вновь пытаясь вырвать руку из стальной хватки иностранца, однако вскоре поняла, что любое сопротивление бесполезно. Он добьётся желаемого любой ценой, и это, казалось, подтверждал зловещий блеск в его лукавых глазах. Марию охватил вихрь эмоций — недоверие, любопытство и трепещущий огонек надежды, которого она давно не испытывала. Несчастная посмотрела в глаза Воланда, пытаясь понять глубину его намерений. В них была несомненная искренность, обещание чего-то большего, чем безжалостная тьма, которая так долго окружала ее. И в тот момент она заметила, что глаза его имели разный оттенок: правый был насыщенно-черным, словно бездна, а левый — зеленым, будто блестящий изумруд. Девушка ужаснулась, но не подала виду — мало ли, это просто могло быть врожденной особенностью — гетерохромией. — Издательство? — переспросила Мария. В ее дрогнувшем голосе прозвучали одновременно скептицизм и заинтригованность. — Но почему их должна заинтересовать моя поэзия? Глаза Воланда завораживающе сверкнули, а рука непоколебимо сжала ее бледную ладонь. — Потому что, Мария Михайловна, ваши слова несут в себе вес подлинного человеческого опыта. Это не просто строчки на странице, это отражение вашей души, чистой и незамутненной. Миру нужны такие голоса, как ваш, — голоса, которые говорят о невысказанной боли и скрытых надеждах, которые таятся у многих в сердцах. Мужчина сделал паузу, чтобы до сознания девушки дошел смысл его слов. — Это издательство, скажем так, специализируется на выявлении и развитии талантов, которые обычный мир часто упускает из виду. Они ценят красоту в необычном, силу в уязвимости. Девушка ещё раз вздрогнула, но по-прежнему старалась не показывать внутреннего смятения. В ту же секунду что-то громко звякнуло, и до осознания Марии невольно дошло, что она забыла закрыть окно. Ветер зловеще завывал, не давая несчастной покоя. Мысль о том, что ее стихи — ее личные излияния горя и отчаяния — будут прочитаны другими, была одновременно ужасающей и волнующей. Могла ли внутренняя боль Марии действительно преобразиться во что-то, что нашло бы отклик у других? — И вы сможете это устроить? — спросила девушка с явным недоверием, все еще пытаясь осознать сюрреалистическое предложение. — Вы сможете опубликовать мои стихи? Воланд кивнул с непоколебимой уверенностью, а затем, наконец, отпустил руку несчастной, чему та была бесконечно рада. — Да, Мария. Я могу поспособствовать этому. Все, что мне нужно, — это ваше доверие и ваша готовность сделать первый шаг. Из внутреннего кармана пальто немец достал несколько листов бумаги с написанными Марией от руки стихами, которые та сожгла в порыве ярости и ненависти к себе несколько дней назад. Девушка редко писала на бумаге. В основном все ее творения были собраны в заметках на телефоне, однако эти несчастные клочки бумаги в руках этого, казалось, безумного иностранца удивили и до глубины души испугали Марию. В ее голове застыл лишь один незамысловатый вопрос: «Как? " — Но я же сожгла эти стихи неделю назад… — пробормотала несчастная, расширив глаза от неприкрытого удивления. — Рукописи не горят. — с улыбкой промолвил Воланд.       В голове Марии роилось множество вопросов и сомнений, но также и растущее чувство осознания начало пробиваться в ее сердце, словно хлипкие растения сквозь мёрзлую мартовскую почву. Поэзия, которую она считала утраченной навсегда, теперь стала мостом к чему-то новому, возможностью вернуть те части себя, которые она считала безвозвратно утраченными. — Я ничего из этого не понимаю, — призналась она дрожащим голосом. — Но если вы действительно сможете сделать то, о чем говорите, если мои стихи могут кому-то помочь, тогда я сделаю этот шаг. Воланд кивнул, его глаза засветились бесконечной гордостью и зловещим ободрением. — Это все, о чем я прошу, Мария Михайловна. Доверьтесь своему собственному голосу и поверьте, что я смогу донести его до тех, кому нужно его услышать. Глубоко вздохнув, девушка начала перелистывать страницы, с вновь обретенным благоговением проводя тоненькими пальцами по каждой написанной строчке, каждой строфе. Как будто взгляд на собственные слова через эту новую призму позволил ей увидеть их потенциальное воздействие, понять силу, которую этот странный тип и увидел в них. — Так вы даёте своё согласие? — уточнил Воланд, изучая пристальным непоколебимым взглядом фигуру несчастной. — Да… — прошептала Мария, отложив пожелтевшие рукописи на прикроватную тумбочку. — В таком случае, вам необходимо подписать соглашение. — невозмутимо ответил мужчина, протягивая девушке договор и перо, материализовавшиеся, казалось, из воздуха. — Вашей кровью. Не беспокойтесь, нескольких капель будет достаточно. Это особый ритуал, который позволит нам с вами скрепить соглашение. Не стоит бояться. В этом нет ничего непоправимого или опасного. Уверяю вас.       Мария сперва удивилась, призадумалась, а затем, будто в тумане, достала из кармана лезвие и с должной силой привычно провела по запястью. Испытав знакомую боль, девушка прикрыла глаза, будто наслаждаясь вновь причиненным вредом. Когда лезвие рассекло ее нежную кожу, появилась тонкая алая полоска, которая будто засветилась каким-то потусторонним светом. Девушка вздрогнула, почувствовав острый укол, который на мгновение вернул ее в настоящее. Воланд, невозмутимый и спокойный, продолжал с упоением наблюдать за ситуацией, не сводя глаз с капли крови, медленно стекающей с ее запястья. — Вот так, всего несколько капель. Не переусердствуйте. — прошептал он успокаивающим и в то же время повелительным голосом. Слегка вздрогнув, Мария позволила крови капнуть на контракт. Алая жидкость будто растворилось, едва коснувшись пергамента, полностью исчезнув, но оставив после себя слабо светящуюся идеальную подпись. Воланд удовлетворенно взглянул на пергамент, а затем убрал его Бог весть куда. Бумага словно растворилась в воздухе. Выражение его лица было непроницаемым, но в глазах ярким огнём светился триумф. — Прекрасно, — сказал он, убирая документ. — С этим ваше будущее начнется заново. Мария нервно сглотнув, почувствовала, как в сердце что-то больно кольнуло, будто напоминая о том, что недавние действия были до безумия импульсивными и необдуманными. — Позвольте… — промолвил мужчина, нежно взяв ее руку и с неким благоговением приложил свою горячую ладонь к ее запястью. Вскоре кожа затянулась, а шрам в виде тонкой полоски быстро исчез. — Что я натворила… — пролепетала Мария, всё больше сомневаясь в реальности происходящего. — Всё это… Будто сон, иллюзия. А этот контракт, подписанный кровью… Выглядит как сделка с дьяволом… Голос Марии затих, тяжесть осознания навалилась на нее. Она почувствовала леденящее беспокойство, как будто переступила невидимый порог в царство, где границы между реальностью и фантазией размыты. Ее взгляд метался по знакомой затхлой комнате в поисках какой-нибудь зацепки, которая могла бы вернуть ее в привычный мир, который она знала всего несколько мгновений назад. — Иллюзия это или нет, но выбор был за вами, многоуважаемая Мария Михайловна. Контракт, кровь — все это было осязаемым отражением ваших самых сокровенных желаний и страхов. — Дьявола не существует. — Вы безусловно правы, mein Liebe. — усмехнулся Воланд. — Конечно, никакого дьявола не существует. Контракт — лишь формальность. У Марии перехватило дыхание, пока она переваривала слова Воланда. От сюрреалистичности ее действий в сочетании с успокаивающим и в то же время нервирующим присутствием загадочного незнакомца у нее вновь болезненно закружилась голова. Границы между тем, что она считала возможным, и этой новой, сбивающей с толку реальностью почти стерлись. — Но… почему кровь? И почему у меня такое чувство, будто я совершила непоправимое? Глаза Воланда грозно блеснули, когда он слегка откинулся назад, обдумывая беспокойные слова девушки. — Кровь, дорогая Мария, — это суть жизни. Она символизирует обязательство, жертву, которую нелегко отменить. В чёрной магии распространённая практика, знаете ли. Тот факт, что вы ставите подпись кровью, показывает глубину вашего желания преобразиться, позволить своей боли породить нечто экстраординарное. Да, это в некотором смысле драматично, но иногда самые глубокие перемены требуют жертв. Мария молча кивнула, проводя пальцами по ставшей гладкой коже запястья. Упоминание об обязательствах и преображении глубоко отозвалось в ней, смешавшись со страхом, который все еще терзал ее сердце. — Что мне делать дальше? — спросила девушка более уверенным голосом, наполненным робкой надеждой. — Продолжайте писать, Мария Михайловна, — посоветовал Воланд мягким, но чрезвычайно уверенным и даже железным тоном. — Вкладывайте душу в свои стихи, отдавайтесь эмоциям, и пусть ваши слова говорят правду. Я отнесу эти стихи в издательство и прослежу, чтобы они попали в нужные руки. Но ваше путешествие на этом не заканчивается. Это лишь начало. Мария кивнула, почувствовав весомость его слов. Она снова взяла ручку и открыла новую страницу в своем блокноте. Писательство всегда было для нее спасательным кругом, но сейчас оно казалось призванием, способом превратить внутреннее смятение в нечто осмысленное. Воланд еще мгновение наблюдал за ней, затем встал и направился к двери. — Я скоро вернусь, — пообещал он, и его голос тихим эхом разнесся по тихой комнате. — Продолжайте писать. Верьте в себя. И если будут проблемы, обращайтесь. Вы знаете, как со мной связаться. Девушка взглянула на визитку, на которой было грозно напечатано «Профессор черной магии Воланд», и кивнула с натянутой улыбкой, наблюдая, как загадочная фигура исчезает за закрывающейся дверью. «Он даже не взял мой блокнот!» — пронеслось в голове девушки, и оконная дверца ещё раз неумолимо хлопнула, рассыпав трепещущее сердце девушки на огромное количество осколков. Однако в следующее мгновение Мария Михайловна взглянула на свои колени и совершенно ничего не обнаружила на месте заветной тетради.