Nuntius Lunaris

Одинокая слеза скатилась по щеке и упала в чашку с лавандовым чаем, расплываясь на поверхности напитка переливающимися под кротким пламенем настольной свечи разноцветными пятнами, образуя кольца - прямо как на разрезе ствола многовекового дерева.  Такое чувство, словно он - самое отвратное существо на земле. Сейчас ему хотелось бы убить самого себя… Он, как послушный пес, выполнил приказ хозяйки за поощрение. Но стоило ли это поощрение жизни любимого человека? Даже не важно, что он даже не человек - в прошлом он был таким же, как и он сам сейчас, только теперь он мертв… Он сам убил его. Собственными руками. Он убил того, кто доверял ему. Кому он сам доверял. Ему больше не с кем делиться своей любовью, крупицами своих переживаний… Даже если бы он убил себя вслед за возлюбленным, его бы моментально воскресили, ведь цепной пес нужен для выполнения ряда миссий, а не одной.  Саднящие душевные раны мысли были нагло прерваны стуком туфель о холодный каменный пол библиотечного зала, отдаваясь эхом от высоких стен готического здания.  -Что же вас так печалит, Отец? - на лакированный рабочий стол с глухим стуком приземляется небольшая, но увесистая стопка документов, ранее находившаяся в руках служительницы церкви.  На её вопрос Папа лишь печально вздохнул, а после поднял взгляд на совсем молоденькую девчушку в одеянии монахини.  Единственное отличие этого одеяния заключалось в протестантской церкви, а точнее отголосках лютеранства, которые все еще били ключом в этом аббатстве. На левом рукаве - следуя линии сердца - классического церковного одеяния был вышит геометрически ровный красный крест. Нити, использованные для вышивки этого креста были окрашены кровью хозяина одеяния. Таким образом, чем бледнее становился крест, тем проще было находить самых опытных монахинь в аббатстве, поскольку поименно всех монахинь знал только четвертый из рода Эмиритус - более ему нечем было заняться в свободное от обучения и поручений время, кроме как проводить время в женском кругу.  Третьему никогда не доводилось запоминать имен служительниц. Но сейчас, когда он поднял глаза на эту девушку, внутри будто что-то щелкнуло, и он застыл, рассматривая девушку своими разномастными глазами. Она не видела его единственной слезы, но видела печаль в его выражении лица.  Уже второй день подряд пасмурно, и запасы свеч очень даже пригодились, хотя когда-то Терцо ставил под сомнение надобность заливки и хранения такого большого количества свеч. Чтобы уместить эту партию, созданную уже покойной монахиней Петрой (имя которой Терцо конечно же не припоминал), пришлось отдать половину винного погреба для восковых изделий, что стало причиной ворчания Папы в течении нескольких недель. А ведь сейчас он в глубине души благодарен той самой Петре, хотя не помнил её имени и внешнего облика.  Но сколько бы Терцо не смерял её своим пронзительным взглядом, который трепетно желала получить хоть раз в жизни каждая новоиспеченная монахиня, девушка не двигалась, ответно смотря в его глаза.  «Как змей-искуситель…» - пронеслось в голове девушки. Под длинным подолом церковного одеяния не было видно, как дрожали её колени от одного лишь взгляда Папы. Она была готова расплавиться от смущения прямо на этом же месте, где стоит, но тяжесть взора Третьего заставляла девушку стоять на месте, путаясь и спотыкаясь в собственных мыслях и чувствах. Что же делать?  Повисла давящая и угнетающая тишина. Рука в белой перчатке все также подпирала голову мужчины, который сейчас выглядел так властно и горячо, что монахиня была готова исполнить любой его приказ, даже если бы этого не гласил церковный кодекс. Его черные, как смоль волосы были превосходно уложены, обрамляя и вытягивая и без того слегка худощавое лицо. Никто не знал настоящего возраста каждого Папы, но девушка думала, что даже если он не так молод, как кажется, то он все равно прекрасен.  Дерзковатая ухмылка неожиданно появилась на лице мужчины, вгоняя монахиню в ещё большее смущение - на этот раз её щеки заалели.  -Благодарю за доставленные бумаги, дитя. Ты хочешь, чтобы я что-то отдал тебе? - словно музыка, низковатый гортанный голос пронзил тишину, все больше погружая бедную девушку в пучину непроглядного гипноза. Папа усмехнулся - он знает свое превосходство. Он пользуется своим обаянием, заставляя девушек падать ему в ноги и просить большего. Но он никогда не опускался до таких крайностей, ведь все же имел человечность и уважение к людям, с которыми он все же живет под одной крышей. Однако, Терцо любил поиграться с девушками своими глазами, изредка поглядывая на реакцию ревнивого Омеги. И снова все мысли привели его к причине его горя. Озорной огонек мгновенно потух в его глазах. Свечи на столе потухли - они уже полностью расплавились, напоминая сосульки зимой и фитиль сгорел до самой изящной позолоченной подставки, окрашивая чашу для основания свечи в черный цвет. Вот так просто свеча может потухнуть - прямо как душа может вот так просто покинуть тело.  А ведь мы всегда в опасности… В каждую секунду с нами может что-нибудь случиться. Но мы даже не задумываемся об этом…  Третий встал из-за стола. Монахиня не могла ничего видеть в непроглядной тьме - глаза ещё не привыкли. Но мужчина уже бесшумно скрылся за дверьми библиотеки, захватывая с собой стопку документов. В моменте, совесть заиграла в его голове впервые за всю его жизнь.  «А как бы поступил Омега?» Развернувшись на пятках изящных мужских туфель, вечно натертых до блеска, он сменил свое направление, и также бесшумно оказался в библиотеке, прямо перед монахиней, которая все так же стояла на месте, смотря в пустоту.  Но велико было преимущество его разномастных глаз, а конкретно его левого белого глаза - он имел нечеловеческую способность видеть в темноте, словно хищный кот.  Облаченная в белую перчатку рука легонько коснулась женского запястья, обхватывая хрупкую женскую руку и медленно утягивая вперед, по направлению к выходу. Молчание фигурировало ключевым персонажем в этой короткой интрижке для Терцо и скромной надеждой на большее для молодой девушки. Словно уводя в гипнотический танец, мужчина элегантно и незаметно провел монахиню в жилые помещения служащих, также незаметно исчезая, как и появился.  Эта девушка ничего для него не значила, впрочем, как и весь остаток вечера, проведенный с ней впустую - лишь очередное подтверждение для нарциссичного мужского эго о востребованности его внимания у противоположного пола.  -Славное приключение. Однако, довольно скучное… - задумчиво проронил он в пустоту, прежде чем направиться в свой кабинет вместе с бумагами, принесенными той юной леди, у которой даже не соизволил узнать имени.  … Снова одинокая слеза скатывается по щеке. Ещё одна.  В его руках прощальное письмо от него. От его любимого Омеги… Пергамент, исписанный заковыристым, словно нервозным почерком промокал под тяжестью горьких слез. Терцо знал, что Омега научился писать, чтобы помогать ему с работой. По своей природе упыри не предрасположены к письму. Но Омега смог побороть ограничения природы. Ради Терцо. Только Омега был готов меняться ради любимого человека, а ведь он любил Третьего всем своим существом.  Он знал, что в тот вечер умрет от рук возлюбленного. Он знал, что у Терцо нет выбора, и его заставят это сделать. Омега видел страх в глазах Папы. Он не стал вырываться. Он поддался, хоть и был намного сильнее и больше, чем человек. Упырь был счастлив встретить свой конец рядом с любимым человеком,  от его рук… главное, что последний вздох он разделил с ним. 

«Терцо, 

Как бы на твоей душе сейчас не было пусто и тяжко, прошу тебя, не или вслед за мной. Такова была моя судьба, и я рад, что в последний момент своей жизни я был рядом именно с тобой. Пожалуйста, помни, что я всегда рядом с тобой и всегда люблю тебя, любил, и буду любить.

Навеки твой,

Омега.»

Немой крик вырвался из горла, но так и не выразил всю испытанную боль, циркулирующую в крови Терцо. Слезы с новой силой хлынули из глаз, черными дорожками от краски сползая по щекам. Лист исписанный небрежным почерком и черными чернилами остался лежать на столе, пока мужчина беспомощно лег на ковер, сворачиваясь в клубок и прижимая колени к себе, стараясь защититься от столь печальной реальности. Гнев на себя обретает новые обороты. Зубы прокусывают губы до крови, в попытке заглушить громкие всхлипы. Становится трудно дышать, ведь от слез уже заложило нос. Воздух становится неестественно холодным, а комната не пропорционально велика. Костлявые пальцы впиваются в макушку, пропуская волосы между пальцев, но сразу схватывая и вытягивая их, будто пытаясь выдернуть, а на самом деле просто вернуть себя в реальность путем причинения себе боли. Грудную клетку защемило, а перед глазами снова и снова, все чаще мелькают картины прошлой ночи. Было пролито мало крови. Был лишь один кинжал из чистого серебра, оказавшийся в самом сердце упыря. Был лишь один кроткий, печальный, но непоколебимо спокойный взгляд серых глаз в бело-зеленые, прежде чем серые глаза закрылись под тяжестью век навсегда…