Легенда о Волке и лекаре

Мори тихонько перевернулся на футоне и уткнулся носом во что-то… Холодное и одновременно ужасно тёплое. Испугался? Нет, нисколько. — Я вас ждал, — прошептал Мори и улыбнулся, сильнее прижимаясь к нему. — Однако, неприлично забираться к омегам в постель. — Я понимаю. Но вас не должно это сильно беспокоить. Вы можете довериться мне? — Тихо спросил Фукудзава. — Как же не должно беспокоить? — Мори фыркнул. — Вы недавно бросили меня, а теперь залезли в мой футон. Фукудзава молчит всего мгновение, после уверенно отвечает на холодный и отстранённый тон Мори так же холодно. — Мне нужно, чтобы вы доверились мне, Мори. После этих слов в темноте блестит бутылек. Мори шумно сглатывает. — Я верю вам. Слова будто застревают в горле. Все, кроме этих трёх слов, будто перестали существовать. Большой палец ëкая лёг на нижнюю губу Мори, слегка оттягивая её. Содержимое бутылька вмиг оказалось в чужом рту. Зелёная жидкость почти сразу оказалась в желудке. Резко стало больно. Сам желудок скрутило так, будто его вот-вот вырвут вместе с кишками. Только Мори не посмел с места сдвинуться, невзирая на адскую боль, разлетевшуюся по телу. Фукудзава сжал его в объятиях, прижимая голову к своей груди. Мори лишился чувств. *** Просторная зала озарена светом. Нацуме сидит где-то в стороне. Мори входит в помещение довольно уверенно, но, тем не менее, глаза его устремлены в пол. Следом за ним вошёл молодой юноша. Чуть старше самого Мори. Фукудзава. Худой и бледный. — Отец, я прошу вас о благословении, — шепчет Мори, припадая перед Нацуме на колени. Фукудзава следует его примеру. Движения чёткие, отточенные. Они не раз представляли, как это пройдёт вживую. Скрывались по закуткам, пытались научиться красиво вставать. Чтобы как надо. По традициям. Как любил Нацуме. Сасеки замирает на секунду. Ему сложно переварить услышанное. Его сын просит благословить его и парня из семьи землепашцев. Допустить такое нельзя. Это порушит весь авторитет рода, выстроенный годами, добытый через пот и кровь. — Прости, Мори. Я не могу позволить тебе связать свою судьбу с этим человеком. Мори послушно кивнул. Будто согласился. Тут поднялся Юкичи. Он говорил уверенно, показывая, что не боится даже смерти. Глупый поступок. Глупая попытка. Все это понимают. Все трое присутствующих видят в этом глупость. Мори потому, что Нацуме не переубедить. Фукудзава потому, что с решением этого человека не потягаться. Нацуме ненавидит самоуверенных сопляков. — Нацуме-сан, я умоляю вас. Я сделаю его счастливее всех в этом мире, — заявил Фукудзава, сжимая тонкое запястье Мори. Бледная, хрупкая, почти хрустальная ручка дрожит довольно ощутимо. По ней пионами расползаются синячки от сильнейшего давления альфы. — Ты беден, вы не будете счастливы, — отрезал Нацуме. Он хотел для своего ребёнка лучшего, но лучшее, по его мнению, заключалось в богатстве и прочих ценностях. Любовь особой роли не играет вообще нигде. Что может дать любовь? Ей нельзя даже накормить в голодный год. Как сможет решить все проблемы это ходячее недоразумение? Проблемы решаются деньгами. Даже существование Фукудзавы — это одна огромная проблема, которую можно решить деньгами. Их женитьбу допустить нельзя. — В таком случае я не умру, пока не заработаю столько, сколько нужно для того, чтобы вы сказали, как счастливы мы будем! — Воскликнул Фукудзава. Он уже не держал свои эмоции при себе. Такое неправильно. Он обращается к человеку чином, возрастом и положением выше и больше. Лесорубов в деревне уважают за тяжёлую работу и тепло, что они приносят в дома других людей. Ещё больше уважения исходит, если ты единственный на несколько тысяч тë и снабжаешь отоплением не одну деревню и селение. А землю пашет почти каждый второй, да только растёт не у всех. В голодный год проще найти мясо в лесах, чем выживать на едва-едва созревшем рисе. Руки Фукудзавы сложно назвать золотыми. Его деды ежегодно собирали огромные урожаи разного рода. Родители не бедствовали. Но, как гласит старая мудрость, когда родители трудятся, а дети наслаждаются жизнью — внуки будут просить милостыню. Деды трудились. Родители Фукудзавы наслаждались жизнью и мало участвовали в жизни того, чем занимались деды. Со смертью дедов их урожаи стали скудными, а в иной год и сгнивали прямо на немногочисленных полях. Фукудзава же не умел ничего, кроме вспахивания поля. Мудрости от дедов ему не досталось совсем, родители не могли научить. Поэтому Фукудзава не мог ничего предложить. Только своё сгорающее в огне безумной любви сердце. Но сердца мало. Он унизит и себя, и Мори, если втянет его в бедное существование. — Ты просто грязная шавка, порочащая своих бедных родителей, — грубо отозвался Нацуме и поднялся с места. Положение родители Фукудзавы было ему известно. Сильный, мускулистый мужчина легко может вытащить этого своевольного малолетку из своего дома, тем более, последние слова, в порыве гнева брошенные Фукудзавой, окончательно вывели из себя Нацуме. Юкичи сказал: — Тогда я очищу себя добродетелью. Я стану тем важным для народа, коего вы хотите видеть в мужьях своего сына. — Довольно этого выступления! — Нацуме поднялся, — Убирайся из моего дома. Фукудзава порывался было что-то сказать, но лишь стиснул зубы и вышел. Нацуме обернулся на Мори. — Увижу тебя с ним — сделаю все, чтобы ты больше не смог его ни видеть, ни слышать, ни ходить в его присутствии никуда абсолютно, — пригрозил он и отправил Мори в свою комнату. Этим же вечером Мори сидел возле окна, в котором показалось знакомое лицо. Фукудзава вернулся, забрался в распахнутое окно и занял место возле Огая. — Тебя так беспокоит его отказ? — осторожно спросил Фукудзава, уткнувшись носом в чужую шею. — Да. Меня это беспокоит. Ты же знаешь. Он хочет для меня всего лучшего. А про остальное… Он интересный человек. Фукудзава вздохнул. Мори слишком твердолоб, чтобы его переубедить. Но можно по-другому. Там, где будет новая жизнь, нет нужды в благословении того, кого рядом не будет. — А давай сбежим? — Слегка мечтательно спросил Фукудзава и тихо рассмеялся. Мори слегка толкнул его в бок и тоже хихикнул. — А давай. Фукудзава замер. Он пошутил, а тут, получается, Мори воспринял шутку как серьёзное намерение. Что теперь, отступать? Да разве отступишь? Нет, так нельзя. — А куда сбежим? — Мечтательно уточнил Мори, взяв чужую руку. — А куда хочешь? — Камакура, — спокойно сказал, вернее, заявил. Огай грезил о бушующей жизни. Фукудзава прекрасно это знал. — Тогда к завтрашнему вечеру я найду нам лодку. Туда можно добраться по воде. Стоит только солнцу семь раз обернуться вокруг Земли, как мы будем там. Мори прильнул к нему ещё ближе и прикрыл глаза. — Тогда я буду ждать тебя завтра. Заберёшь меня и мы распрощаемся с этой монотонной жизнью. И никто не узнает, — глаза Мори неподдельно заблестели. В них было столько жизни, что любой мог со спокойной душой позавидовать. Она буквально сочилась из Мори, как из некоторых людей сочится яд. Фукудзава вновь и вновь тонул в этих невероятных глазах. Они были чем-то таким, до чего нельзя было прикоснуться. Запретный плод. Просидев так, на холодном полу, ещё несколько часов, а, может, минут, Фукудзава поднялся и вышел в окно, поцеловав Мори. Детское дурачество, которое так нравилось Мори. Это Нацуме уже не мечтает и не радуется простому. Но Огай пока что может. Ему всего шестнадцать, его жизнь только началась. В тишине ему кажется, что бежать не то, чтобы прямо обязательно. Пойти в храм, помолиться за потомство. Если Мори забеременеет, то Нацуме растает и благословит. А там уж как получится. Камакура — это далеко. Разница между жизнью там и в этом посёлке такая огромная и маленькая одновременно. Дыхание перехватывает. Мори вдруг начинает думать не про сияющие фонарики, развешенные на улочках города, о котором рассказывал Нацуме, не о будущих детях, а Мори уверен, что будет их, минимум, трое, а про светлячков и колокольчики. Про здесь и сейчас. Про то, что сейчас ему хорошо. Ужасно хорошо. Настолько, что за такое «хорошо», если иметь хорошие способности, можно выручить такое множество монет, что Нацуме резко подумает о том, чтобы позволить Мори ездить с ним в города. Дальше становится ещё более неразборчиво. Мыслей все больше, как людей в городе, а связь между всеми такая, будто её сплел тутовый шелкопряд. Утром Мори проснётся в на этом же полу, на этом же месте, в этом же доме, далеко от мечты, которая так близко. Ему нужно найти еды на ближайшие двое-трое суток. Это его работа. Чтобы он, Фукудзава, был доволен своим, пока будущим, мужем. *** Приподнявшись на циновке, Фукудзава осматривается. Делает вид, что ничего не происходит. В его планах было прийти к полоумной с края деревни. У старухи в распоряжении было шесть первоклассных лодок, которые сделал её муж-рыбак до того, как отойти на другой берег. Была одна загвоздка, да. Старуха каждому, кто приходил с просьбой, предлагала погадать. Да только гадания эти, как говаривали люди знающие, никогда хорошими не были. Все вещали нехорошее что-то. Не затрагивали эти гадания разве что детей да кошек, что вечно терлись у дома старой. Но Фукудзава не боялся. Сумасшедшая на то и сумасшедшая, чтобы нести всякую чушь… К обеду он стоял перед старой дверью сёдзи, не решаясь постучать. Но тянуть было бессмысленно. Юноша сделал пару движений в воздухе и наконец постучал. Скрипучий как этот дом голос позволил войти. Юкичи послушно отворил двери и оказался в засаленном помещении. Грязное, старое тряпьё висело везде, где можно было до него дотянуться. В нос ударил мерзостный запах гнили. Старая окинула его и прошипела: — Юноша душу никак продать решил? Нельзя тебе связываться с тем, с кем связаться хочешь. А коль свяжешься, так не должен духом пасть и возвращаться. Отберёт он у тебя то, что твоим по праву будет. Фукудзава сглотнул. Полоумная все раскачивалась из стороны в сторону и гудела что-то в своей манере. — Да не одно он отберёт. Мстительная он сволочь. Ох, не любит же дух твой род. Но ты садись. Я зла не делаю. Фукудзава послушно сел, а потом склонился в поклоне, трижды ударившись лбом о пол. — Помогите мне, Бога ради. Мне нужна… — Лодка тебе нужна, — закончила старуха и кивнула, — бери. Бегите с ним и не возвращайтесь. А коль вернётесь — беду накличите на себя. Он не простит. Назад не оглядывайтесь. Тут она схватила какую-то верёвку с мешочком и нацепила на шею Фукудзавы. Он поднял глаза на неё. — Сбережет он тебя. А когда в томлении от ожидания окажетесь, отдай его мужу и все пройдёт гладко. Оберег это сильный. Но только открывать его нельзя. Юкичи глупо кивнул. Он слушал будто заколдованный. Старуха уже не казалась сумасшедшей. Скорее, её просто не понимали в деревне. Но это было не так важно. Потом она провела его к лодкам. Выбрала самую лучшую и позволила забрать её. Фукудзава благодарил как мог. Денег у него не водилось, хлеб он растил из рук вон плохо. Только слова. Но они были искренними. Когда лодка была спущена на воду, Фукудзава пообещал, что отплатит потом. Столько, сколько спросит старуха. Та усмехнулась и сказала, что на смертном одре деньги не нужны. На той стороне это богатство не стоит ровным счётом ничего, а жить ей осталось не так и много. «Главное, не возвращайтесь», — настаивала она. Фукудзава послушно кивал. Он и не собирался возвращаться. Ночью, как было оговорено, они с Мори отплыли от родной деревеньки, направляясь туда, где никогда не были.