Из огня да в полымя

Адам очень неохотно продирался сквозь тягучий и липкий, как паутин, сон. Тело болезненно затекло, голова гудела. За пределами квартиры, за дребезжащим стеклом грохотал мчащийся по дорожным путям поезд, свет из окон которого заплясал прямоугольными яркими пятнами по блёклым стенам. Юноша откинул с раздражением от себя одеяло и спустил ноги на холодный пол, принявшись яростно тереть лицо руками в надежде отогнать остатки сна и хоть чуточку привести мысли в порядок. Пусть время было ещё раннее, но следовало уже подниматься, собираться — магазинчик, в который пареньку посчастливилось устроиться на подработку, открывался задолго до рассвета, потому и прибыть к месту Адаму нужно было чуть раньше. Привести рабочее место в порядок, обойти помещения, разгрузить товар. Работа несложная, молодой человек вполне был доволен и графиком, и каким-никаким заработком. Денег пусть и было немного, но на жизнь, даже на некоторую долю развлечений хватало. Грех жаловаться. С момента же их освобождения из клетки прошло четыре года. Миллиган всё ещё помнил запах серы и крови, горечь во рту, жар пылающего адского пламени, обжигающий холод решеток. Во снах по-прежнему его преследовали крики Сэма, пылающий взгляд Люцифера, от которого кожа заходилась невидимыми жгучими ожогами, да низкий, холодный голос Михаила, который предпочёл держаться подальше от своего безумного брата. Впрочем, в памяти Адама отпечатались отголоски пары стычек ангелов — яростных, слепящих, не по-человечески жестоких, — но то ли разум парня оказался чрезмерно слаб для увиденного, чтобы запомнить все детали, то ли в дело незримо вмешался Михаил, но воспоминания эти были крайне блёклыми, какими-то ненастоящими, неестественными, отчего даже сам Миллиган не брал те в расчёт, не имея возможности отличить истину от игр больного разума. Переодически он проваливался во тьму, абсолютную, бархатистую, что укутывала его нежно, убаюкивала, как младенца, впитав в себя чужую суть. Казалось, лишь эти мгновения забвения, ухода от злой, жестокой реальности, сотканной из чужой боли, ненависти, отчаяния, спасло его разум от разрушения. Адам помнил и свою прошлую жизнь, до невольного заточения, без монстров, боли, кошмаров. Помнил тепло рук матери, запахи дома, выпечки, недорогих духов, смех друзей и шум вечеринок, свой первый сладкий поцелуй с Кристин, пальцы которой с такой нежностью зарывались в его волосы, притягивая к себе ближе, шелест выпускных костюмов, яркие блёстки в загустевшем воздухе. Помнил он и крики, разрывающие его плоть когти и зубы, животный ужас, удушающий солёный запах крови как своей, так и матери. Голова от этих воспоминаний из раза в раз тяжелела, а в груди разрывалось сердце. Становилось тошно и настолько больно, что вымотанный рабочим днём паренёк первые месяцы предпочитал опрокидывать в себя пару стаканов дешёвого и на редкость дрянного виски и, выкурив сигарету, заваливаться спать. А ведь своё изломанное, тихое, придушенное «да» он сказал лишь в надежде вернуть своё прошлое, вернуть мать, в объятиях которой всегда было тепло и безопасно, собрать из разорванных, никчёмных остатков образ той, что когда-то потерял, соткать пропитанный уютом дом из далёких воспоминаний. Надежда теплилась в груди разгорающимся огоньком, уверенность била ключом при разговоре с Сэмом и Дином, позже — с Михаилом, истинный облик которого ужасал и восхищал одновременно, а голос, вернувший веру в чужое слово после искажённых, громких реплик и действий Захарии, — раскатистее самых сильных грозовых рокотаний и прекраснее звона горных ручьёв. Архистратиг был прекрасен, могущественен, убедителен, и юноша, надломленный, истекающий по чужой прихоти кровью, поверил, доверился, отдался. Но Михаил обманул. Заточение в клетке, а следом и безмолвный его уход добили сломленного паренька, казалось, окончательно. Свет солнца, ударивший в глаза, стоило оказаться на воле, пропитанный неестественной прохладой, строгий голос архангела, объявивший, что годы заточения наконец позади, быстро сменились холодом одиночества, беспомощностью и щенячьей тоской. — Ты ведь не уйдешь? — голос Миллигана в тот день был охрипшим, точно юноша кричал на протяжении нескольких часов, надорванным, усталым и потерянным. Он лежал на хлипкой кровати в каком-то дешёвом мотеле, укрывшись одеялом и устроив согнутую в локте руку под подушкой, смотрел устало на проекцию архангела, устроившегося в кресле, и искренне надеялся, что после десятка лет совместного пребывания в одном теле, архистратиг, подперевший голову кулаком, его не покинет. Пусть отношения их и были далеки даже от приятельских — иначе как каким-то странным симбиозом он их не считал, — но напряжение чужое Адам чувствовать научился: в такие моменты и без того бесстрастное лицо архангела каменело, заострялось, темнело, меж светлых бровей пролегала тонкая, почти незаметная морщинка. Любой другой человек не заметил бы этих слабых перемен, однако парнишка отмечать те научился довольно-таки ловко. Как научился и ощущать любое колыхание чужой благодати, холодящей маленькую человеческую душу. Михаил всегда держался с ним отчуждённо, прохладно, практически не проявляя интереса, как если бы считал виновником своего заточения самого Адама, отзывался коротко и строго. Его голос, гремящий в голове в те мгновения, когда архангел не считал нужным себя проявить перед человеком, или же — спокойный, прохладный, бесстрастный, стоило возникнуть проекцией перед глазами паренька, стал частью Миллигана, который к чужой отстранённости попросту привык. Свыкся он и с тем, что лезть к ангелу лишний раз не стоит — попытался как-то в самом начале заговорить с архистратигом, поддержать преданного и рассвирепевшего воина, проявить сочувствие, поддержку, человечность, но, наткнувшись на злой взгляд вспыхнувшим голубым огоньком глаз, а следом и на кинетическую волну такой мощи, что, казалось, душа разорвётся на мелкие ошмётки от острой пронзительной боли, попыток этих более не предпринимал. С Михаилом удавалось как-то сосуществовать, держась от того подальше, но чувствуя какую-то нездоровую, болезненную привязанность к этому сверхъестественному, сильному до невозможности существу. Но в тот вечер Михаил так и не ответил, вопрос остался витать невидимым облачком в воздухе, а Адам, разглядывавший напряженного, но державшегося молчаливо архангела, и не заметил, как задремал под шорох шин на парковке и звуки дождя. А когда проснулся, понял, что остался один. Один в чёртовом мотеле, чёртовом городе, чёртовом мире, в котором не осталось ни единой родной души. И с этим одиночеством предстояло научиться теперь жить: за долгие годы в клетке паренек одичал, людей шугался, крики не переносил, точно боялся, что за теми последует что-то по-настоящему ужасающее, сам отвечал коротко и резко, отчего чуть ли не каждое предложение превращалось в жалящую ядовитую змейку. Окружающие от него отворачивались, прохожие обходили стороной, и холодные одинокие вечера превратились в сумбур из стаканов алкоголя вперемешку с едким дымом сигарет. Ему было плохо, по-настоящему, до тошноты и ненависти к себе, до подкинутых воспалённым мозгом мыслей о собственной пущенной крови из вен, запах которой в один из вечеров пропитал воздух. Только вот страх, пронзивший разум на пороге подкрадывающейся тихой кошкой смерти, оказался куда сильнее въевшегося в каждую клеточку тела одиночества и многолетней боли. Сил хватило на то, чтобы протянуть покрытую кровью руку к телефону и набрать службу спасения, запустив новый виток своей жизни, пропитанный больничными белыми палатами, горьким привкусом лекарств и последующими терапиями. Вскоре, впрочем, принимать таблетки парень прекратил. Снял небольшую квартирку на отшибе, устроился на работу в надежде накопить денег и вернуться в университет. Тёплый лучик надежды впервые вспыхнул в груди, окрасив серость вокруг и подсветив выбранный юношей путь. Постепенно вокруг паренька образовался и круг знакомых, некоторые из которых со временем перешли в категорию друзей, которые утягивали юношу подальше от тяжёлых дум, отвлекая и незримо поддерживая, не позволяя вновь рухнуть в ту пропасть из которой Миллиган с трудом выкарабкался. О Михаиле, обо всём, что другие сочли бы за бред сумасшедшего, но ставшим частью его жизни, юноша старался не думать, пусть и затаённая где-то глубоко в груди привязанность к архангелу по-прежнему плескалась жгучей патокой по венам. Архистратиг точно что-то оставил в нём. Что-то важное, незримое, холодное, вполне ощутимое. Напоминающее о себе тянущей болью, обидой. Зачастую, затягиваясь сигаретным дымом у распахнутого окна и вглядываясь в очертания зданий, Адам поглядывал на исполосованные запястья, вспоминая чужой-свой облик и улавливая отклик в собственной душе. Умывшись и наскоро одевшись, Адам вышел из дома, с тихим охом вдыхая морозный воздух. Зима лениво вступала в свои права, холод пробирался под куртку и свитер, пуская табуны мурашек по коже. Юноша ускорил шаг, в надежде добраться до автобусной остановки как можно скорее. День обещал быть обыденным и привычным. Несколько поручений начальства не представляли особой сложности, разложил товары паренек тоже быстро, потому вскоре уже, спрятавшись в подсобке, уткнулся в телефон, отвечая на сообщения. Ещё пару лет назад он покрутил бы пальцем у виска, скажи ему кто, что его телефон будет разрываться от количества уведомлений. Теперь же то стало настолько привычным, что пальцы юноши с удивительной быстротой порхали над подсвечивающимся экраном. — Адам, — звонкий голос разрезал гул, заполнивший торговый зал, и проникнул сквозь приоткрытую дверь в убежище юноши. Тот поспешил заблокировать телефон и, убрав гаджет в карман джинс, вышел из подсобки. — Да, мисс Стилл? Женщина приятной наружности оглядела чуть взлохмаченного юношу строгим взглядом. Только сейчас, глянув быстро на настенные часы, Адам удивлённо выдохнул. Несколько часов пронеслись, как один. — Хотела обсудить с тобой твой график. Ты, кажется, учишься. — Да, на медицинском факультете. — Это, конечно, похвально, — женщина сжала губы в токую нить и чуть склонила голову к плечу, — но мне следует понимать расписание твоих занятий, Адам. Чтобы в дальнейшем составить график работ, разумеется. — Конечно. Как скажете, завтра я принесу нужные документы. — Благодарю, — мисс Стилл сдержанно улыбнулась и кивнула. — На сегодня ты свободен. Адам сдержанно улыбнулся и, кивнув в ответ, развернулся, направившись в подсобку, в которой ещё недавно оказались небрежно сброшены его же свитер и куртка. Остаток дня прошёл для парня не менее привычно: замысловатые лекции, исписанные пометками тетради да погрызанный на кончике карандаш. Юноша вслушивался в реплики преподавателей, заумные и какие-то нелепые, по мнению Адама, ответы своих однокурсников, периодически переглядываясь со своими товарищами. — Хэй, Миллиган, пойдешь в клуб? — Адам чуть согнулся под тяжёлой рукой Мэтта, своего близкого друга, с которым познакомился чуть больше полугода назад, и ухмыльнулся. — Жратва, девчонки и алкоголь, Адам. Что может быть лучше для этого вечера? Миллиган усмехнулся шире, позволяя утянуть себя в сторону тяжеленных деревянных дверей. От столь заманчивого предложения отказываться он не собирался.

***

Музыка гремела набатом в ушах. Лучи прожекторов топили огромное помещение и уйму людей в холодном сиренево-голубом свете, бусины и камни на одеждах, украшения отбрасывали яркие отблески на стены. Терпкие запахи алкоголя, сладких духов и солёного пота смешались в одно, и забивали теперь нос. Дышать было нечем. Адам опрокинул в себя очередной шот и, отодвинув от себя рюмку, направился в сторону танцпола, чувствуя, как растекается тепло по телу. Из толпы захмелевший взгляд выцепил стройную женскую фигуру в, казалось бы, строгом, но облегающем платье, с копной тёмных распущенных волос, и юноша поспешил приблизиться к девушке, чувствуя, как щекочущее воодушевление топит его изнутри. Что нравилось ему в таких местах, полных тонущих в эйфории, каком-то всеобщем безумии людей, — так это отсутствие необходимости в словах, их звучании, смысле. Слыша лишь музыку на фоне, переливчатый смех на ухо, ловя тот опухшими горящими губами, Адам утянул выгнувшуюся кошкой в его руках девушку к гардеробу, а следом и к чёрному ходу. Возбуждение скрутилось плотным клубком внизу живота, губы горели от поцелуев, голова кружилась от алкоголя и предвкушения. Адам удерживал смеющуюся фурию за талию, прекрасно понимая, что эта короткая интрижка не имеет ни для него, ни для неё значения — до дрожи хотелось сбросить напряжение, и даже проникший под куртку холод не остудил этот пыл. Лишь неясные, какие-то гулкие хлопки вынудили Миллигана неохотно отлипнуть от губ девушки и обернуться. — Что за чёрт?.. — выдохнул огорошено юноша, цепко всматриваясь в фигуру привалившегося к стене мужчины. — Подожди здесь, — обратился он к спутнице, заметив огонёк недовольства в чужих глазах. — Возможно, ему нужна моя помощь. Девушка повела плечами, ёжась от порыва ветра и явно являя своё раздражение, до которого, впрочем, Адаму дела не было. Юноша приблизился к незнакомцу, машинально подхватывая того под лопать и силясь вглядеться в полуприкрытые глаза. — Вам плохо? Чем я могу… — стоило мужчине чуть выпрямиться, поднять голову и впиться мутным взглядом в лицо юноши, как Миллиган крупно вздрогнул, ощутив, как земля разверзлась у него под ногами. — Михаил… — придерживать архангела было непривычно — казалось, кожа на месте соприкосновения вот-вот покроется волдырями. Сердце зашлось в сумасшедшем ритме, а кровь отлила от лица, сделав паренька похожим на бесцветный призрак. Архангел между тем начал заваливаться вбок, и лишь руки спохватившегося юноши не позволили архистратигу сползти на землю. Человеческое тело, израненное, вымотанное, слабое в сей момент, колотило, кровь толчками выплёскивалась из раны, окрашивая одежду, пачкая руки архангела и перехватившего того за талию человека. Адам оказался не в состоянии понять, что чувствует в этот момент. — Тебе нужно в больницу. Михаил разлепил белые потрескавшиеся губы, и в этот же миг изо рта его потянулась тонкая ниточка крови. — Я… мне нужно в безопасное… Миллиган подался вперёд, пытаясь прижать тяжёлое тело к стене, помочь себе немного и достать телефон из кармана. — Оставь его, что ты можешь сделать для этого ничтожества? — звонкий женский голос всколыхнул волну колючего раздражения в груди, и Адам не удержался от яростного взгляда в сторону девицы. Та фыркнула и, очевидно, посчитав, что толку в этот вечер от парня чуть, зашагала в противоположную сторону, громко цокая каблуками. Адаму дела до удаляющейся особы не было — всё его внимание было приковано к упрямо сползающему на землю архангелу, болезненный облик которого по-настоящему ужасал, а горячая липкая кровь сочилась обильно сквозь подрагивающие пальцы. — Едем домой, слышишь? — собственный голос юноша услышал откуда-то издалека и поморщился, пытаясь с трудом вызвать такси. Уже позже, отшучиваясь на реплики таксиста о том, что дружок чуть перебрал, пряча за собственной стянутой курткой багровое пятно на чужой одежде и свои окровавленные пальцы, прижимающиеся к чужой ране в надежде оставить кровотечение, сдерживая дрожь в теле и скрывая едва державшегося в сознании архангела в своей тени, Адам тихонько надеялся, что домой они доберутся как можно скорее.