Что было обещано

— Ты не можешь.       Василь убирает от лица волосы. Тот, кто отражается в зеркале трюмо, кажется лет на десять старше него самого. Уставший, помятый, совсем не такой, к какому привык Руженский. Омега плотно смыкает зубы. Хмурится. — Это неправильно! — Продолжает за его спиной Даниил. — Так просто… нельзя.       Василь переводит взгляд на сына. Высокий и стройный, от Анджея он унаследовал лишь цвет глаз. Бездонные, серо-голубые и холодные, какими обычно бывают воды Борозера в октябре. Забавно. Когда Василю было шестнадцать, он воспринимал себя достаточно взрослым, чтобы другие люди считались с его мнением. Но глядя на Даниила, он видит лишь растерянного подростка, который очень неумело пытается скрывать собственные страхи. Омега затягивается папиросой. Костяной мундштук в руках отчего-то кажется невыносимо тяжелым. — Не ты будешь решать, — раздраженно бросает Василь за спину. — А я. — Я, — голос сына вздрагивает, но он тут же делает над собой усилие. — Я альфа. И я должен оберегать тебя, как… — Как глава семьи? — Горько усмехается Василь. — Ты не глава. Ни ты и ни я. Но обязательно станешь, если этот зазнавшийся стервец не вернет нам Анджея, а я не могу этого допустить. Твой отец вдоволь настрадался.       «И я тоже», — думает Василь, тут же устыдившись собственной слабости. Едва ли он произнесет это вслух, но участь вдовца при живом муже за столько лет сделалась ношей почти непосильной. Он любил Анджея, любил искренне, как можно полюбить лишь раз. И до последнего момента выживал благодаря одной только надежде, что мужа ему обязательно вернут. Отпустят, снимут морок. И Анджей снова будет рядом, как настоящий человек, а не безвольная кукла, подвластная чужим желаниям. Но что делать теперь, когда эту надежду отняли, Василь не знает. — Папа…       Даниил подступает ближе и обвивает руками плечи родителя. Утыкается лбом ему в затылок. Какой же он ребенок… Как же неправильно он воспитал сына! Жалел, уберегал. Отгораживал от столь многого, что теперь сердце готово разорваться при мысли о том, что ждет мальчишку впереди. С чем ему придется сталкиваться в одиночку. Даниил и Анджей — его слабые места, болевые точки, при помощи которых от Василя можно требовать что-угодно. Но так не должно длиться вечно. И в первую очередь из-за самого Даниила. Ему нужна жизнь. Свободная жизнь, где он сможет решать за себя. Не бояться и не стыдиться. Василь накрывает руки сына. Крепко сжимает запястья. — Я не думаю, что он его отпустит. Чего бы ни хотел от нас Отто, теперь планы изменились. Мальчишка ждет преданности и не знает ничего, кроме страха, чтобы ее получить. Кетлер — глупец, ослепленный своим увечьем. Друцкие сделают что-угодно, только бы Отец поднял из могилы их сына. Они не отступятся от Аусов. Не поймут, как быстро их интересами будут готовы поступиться, если того потребует ситуация. — А Денгорфы? Василь улыбается, поглаживая тыльную сторону ладони ребенка. — Клаус трус и рохля. А Тобиас… Иногда мне и вовсе кажется, что он наполовину безумен. Но… Омега замолкает, не решаясь высказать предположение вслух. Возможно, Тобиасу Денгорфу хватит безумства, чтобы поддержать его. В конце концов, он единственный, кому терять нечего. Василь поднимается на ноги. В тишине дома шуршат тяжелые складки халата. — Тебе необходимо уехать. — Что? — Даниил отшатывается. — Почему? Я не оставлю тебя одного, слышишь? Я… — Ты сделаешь это, если я тебя попрошу, — тверже и громче повторяет Василь. — Потому что я не стану рисковать твоей безопасностью. Я не смогу сделать ничего, пока ты в городе, ясно? Сопляк Аус это знает. Он думает, что мы все стерпим. Что может распоряжаться жизнью Анджея так, словно он его собственность! Когда я выходил замуж, то поклялся оберегать твоего отца так же, как и он меня. Я не смогу жить, зная, что позволил так с ним обойтись. А ты сможешь?       Даниил молчит. Он вырос рядом с парализованным, немощным Анджеем, не помня даже звука его голоса. Он не знал, что значит иметь отца, но смог полюбить образ, созданный для него Василем. Анджей — наполовину сказочный здоровяк-альфа, справедливый, с пытливым умом, осторожный, но храбрый. Словно рыцарь из старых легенд, миф, а не человек. Это была любовь иного рода, не та, что Даниил испытывал к Василю, но не менее сильная и преданная. — Нет, — качает головой альфа. — Не смогу. Но и бросать тебя не хочу. — От каждого из нас необходима жертва, — почти шепотом говорит Василь, крепко обнимая сына. — И я молю Отца, чтобы это было единственным, что он от тебя потребует. — Но в одиночку, — продолжает настаивать на своем Даниил. — Что ты сделаешь один? — Не один, — выдыхает омега и снова замолкает. Он не может быть уверен в том, что собирается провернуть. Но уж лучше так, чем трусливо бездействовать.       Наклонившись поближе, Хильде стучит ногтем по стенке колбы. Небольшие пузырьки неспешно поднимаются со дна и лопаются. В нос бьет едкий серный запах. Томас просил его не подходить к растворам, и, возможно, омега послушал, если бы ему было чем заняться. С тех пор, как он приехал в город, Хильде почти не покидал комнаты, где теперь жил вместе с Томасом, и это было едва ли не хуже, чем оставаться дома, запертым папой. Направляясь в город, Коске думал, что будет полезен, но получил лишь новую изоляцию и постоянные отговорки. Он знал, что остальные делают что-то, но даже не представлял, что именно, потому как в детали его не посвящали. Они поверили в его рассказ, но до конца не верят ему самому, ожидая подвоха. Вероятно, это можно было назвать разумным. Но очень оскорбляло омегу.       Когда он попросил Томаса обучать его магии, омега стушевался и предложил на выбор несколько книг. Хильде честно пытался читать самостоятельно, но это, естественно, ни к чему не привело. Книги эти были рассчитаны на магиков, которых обучали с детства. Тех, кто уже имел опыт изучения магии по учебникам, с учителями и наставниками. Хильде понимал иногда через слово, а иногда через предложение. Все закончилось тем, что он, раздраженный и злой, запихнул книги под кровать. Да, у Томаса сейчас есть дела поважнее. Но неужели не нашлось бы нескольких минут по вечерам? Он же не просит о чем-то невозможном! Наверное… Когда Томас вернется, он попросит его снова. Будет настойчивым и убедительным, пообещает, что не займет много времени. Ему не нужно знать магию так же, как этим странным церковникам в их каменных крепостях. Хватит малого, лишь бы разобраться с тем, что наполняет его тело, заставляя легкие сжиматься, а затылок гудеть от перенасыщения.       Порой бездействие и напрасные ожидания выматывают гораздо сильнее любого тяжелого труда. Хильде оседает на кровать, подтягивая колени к груди, но тут же вздрагивает.       Кто-то дергает ручку двери. Стучит. Голос принадлежит альфе, но это точно не Майер и не Яннек, а никому больше открывать он не может. — Томас, — зовет голос по ту сторону. — Я слышал, как ты ходишь! Рауд просил передать тебе пироги. Еще горячие! Хильде замирает, не понимая, что должен делать. Притвориться, что никого нет? Но его уже услышали. Ответить за Томаса не получится при всем желании: голоса у них разные, да и говорить так правильно у Хильде не выходит. Кем бы ни был человек за дверью, дело у него точно не из срочных. Подумаешь, какие-то пироги. — Не бойся, — весело продолжает визитер. — Они не рыбные. Тебе должны понравиться. Хильде закусывает щеку. Стук раздается снова. — Томас? Ты в порядке? Случилось что?       Ручка бешено ходит вверх-вниз. Коске осторожно встает с кровати и отходит к стене. Хлипкая дверь не выдержит, если альфа решит выбить ее плечом. Постепенно все встает на свои места. Ни один человек не стал бы так переживать из-за каких-то пирогов. Это уловка. Папа добрался до Аусов, и они наняли кого-то, чтобы отыскать омегу и вернуть его домой. Неочевидная до этого момента мысль бьет обухом по голове: что, если из-за его, Хильде, поступка пострадает родитель? Если Аусы решат отыграться на нем за то, что он не уследил за сыном? Сердце болезненно сжимается. Раньше он не думал о таком, потому что цель казалась важнее. Но сейчас, после нескольких дней бездействия, проведенных в четырех стенах, все смотрится под совершенно другим углом. Ручка продолжает дергаться.       Дыханье останавливается. Никогда прежде Коске не испытывал столько злости по отношению к человеку, которого даже не видит. Прижавшись спиной к стене, омега повторяет про себя: «Поди прочь! Поди прочь, бес тебя побери!». — Томас?! Том! — Опять доноситься из коридора. Голос становится беспокойнее. — Я сейчас… — Ты чего делаешь?!       Хильде вздрагивает. Прислушивается. Этот голос он узнает сразу, и облегчение накрывает омегу с головой. — Куда ломишься? — Спрашивает Майер, подходя ближе. — Там нет никого. — Кто-то ходил, — мрачно произносит собеседник. — Я слышал. — Показалось. Харма по делам уехал. — Значит, там не Томас. Кто-то чужой, — не унимается голос. — А что, если… Давай отопрем? Там кто-то есть, я клянусь! — Это не… Стой!       Незнакомец удаляется. Затаив дыхание, Хильде слышит его спешный шаг. — Горский! — Кричит ему вслед Антон, но тот, видимо, уже не слушает. — Стой!       Тогда, немного погодя, Антон прислоняется к дверному полотну и спрашивает тише, обращаясь к одному только Коске: — Эй. Ты здесь? Омега невесело усмехается. Где ему еще быть? — Ну, — он так же припадает к двери. — Это кто? — Друг. Он сейчас вернется, поэтому тебе нужно подыграть. Просто поддакивай мне, хорошо? — Хорошо, — Хильде растерянно кивает сам себе. Удивительно, но, кажется, нашелся кто-то, знающий еще меньше, чем он сам.       Майер велит открыть дверь до того, как Горский возвращается с запасной связкой ключей. Альфа взбудоражен и, кажется, немного растерян. Он удивленно глядит то на Майера, то на Коске, беспомощно позвякивая ключами. — Ты кто? — А ты? — Хильде кривит рот, но тут же замолкает, ощутив на себе тяжелый взгляд Майера. — Брат мой, — пожимает плечами Антон. — Я же говорил, что он приедет. Вроде. — Не говорил ты ничего, — хмурится Марек, продолжая рассматривать омегу. Майер неопределенно хмыкает в ответ. — Забыл, значит. Я думал, он с Хармой уехал. — А не отзывался почему? — Ужахнулся, — бурчит Коске. — Ты так в дверь молотил… Горский молчит какое-то время. То ли не верит ему, то ли не понимает. — Зовут-то как? — Х… — Халден, — перебивает омегу Антон. — Халден Майер. Я не говорил? — Да ты вообще какой-то неразговорчивый в последнее время, — бормочет альфа, и в голосе его звучит едва заметная обида. — Что ты, что Шипка. Носитесь целыми днями черт пойми где.       Повисает неловкая, тяжелая пауза. Коске переминается с ноги на ногу, пытаясь понять, собирается ли этот странный незнакомец уходить или его нужно пригласили внутрь. — Пошли, — Майер кивает другу. — Зайдем к Рауду, выпьем. Поговорим. — Я тоже хочу, — выпаливает Хильде быстрее, чем успевает подумать. — Надоело шатом шататься целый день.       Антон глядит на него с раздражением, но омега только хмурится в ответ. Складывает руки на груди, не собираясь сдаваться. — Ты должен дождаться Томаса, — произносит Антон с нажимом. — Хочу посмотреть город, — не унимается Хильде. — Да ладно тебе, — Горский несильно толкает друга в плечо. — Давай возьмем его, пройдемся. Так уж часто к тебе приезжает брат.       Последнее слово он выговаривает как-то странно, неестественно. Но Хильде отгоняет от себя эту мысль, обнадеженный тем, что ему предложили присоединиться. Майер мнется какое-то время, пытаясь понять, нужно ли соглашаться, и омега решает не дожидаться ответа. Натягивает пальто, одолженное у Томаса, и выскакивает в коридор. Все еще раздраженный, Майер сдергивает с себя шарф и заматывает голову и шею омеги так, что видны остаются только глаза и нос. Ненадолго их взгляды пересекаются, и Хильде, почему-то, нестерпимо хочется отвернуться. — Лицо спрячь, — говорит альфа совсем тихо. — Сам же знаешь. — Пусти, — бормочет недовольно в ответ Коске, дергая плечом.       Он не может понять причины, но ему неловко осознавать, что сейчас есть кто-то третий, наблюдающий за ними со стороны. Майер не спешит отстраняться. Убирает от глаз омеги волосы, поправляет воротник пальто. — Держись поближе ко мне, ясно? Не убегай. С людьми не разговаривай. — На привязь еще посади, — огрызается Хильде. — Как собаку. — Смешно, — без улыбки говорит Антон. — Надо будет — посажу. Или хочешь на хутор вернуться? Омега замолкает. Отталкивает Майера и пытается уйти вперед, но тот ловит его за пояс пальто. — Под руку меня возьми. Братец.       Он ухмыляется так паскудно, что у Коске сводит скулы. Но если это цена, которую заплатить необходимо, Хильде согласен потерпеть.       Втроем они спускаются на первый этаж. Когда Горский открывает входную дверь, омега едва заметно стискивает предплечье Антона. Сердце колотится, и, кажется, он уже почти не замечает зловония скверны, что расползается по Лимхарду многие сотни лет.       Спина Томаса откидывается назад, на смятую льняную простынь. Какое-то время комната перед глазами немного кружится, звенит. Кровь стучит в висках. Поначалу тело не чувствует холода — только странную, беспечную легкость, какая охватывает мышцы всякий раз после перенапряжения. Омега прикрывает глаза и прячет лицо за сложенными домиком ладонями. Губы растягиваются в глупую, почти бездумную улыбку, и омега стыдиться сам себя, но ничего не может поделать.       Яннек ложится рядом: Том чувствует, как проминается матрас. Притягивает омегу ближе и прикусывает кончик уха, заставляя вздрогнуть. Харма не хочет открывать глаза, потому что знает: только так можно продлить этот момент, заставить его застыть, замереть, не покидая больше пределов спальни. Запахи чистых наволочек, гари, цианида, древесного угля в камине и остывшего черного кофе в кофейнике на полу смешиваются воедино, обволакивают собой комнату. Отгораживают от остального мира, словно стеной. Томасу никогда не нравилась квартира Яннека. Большая, неуместно обставленная, наполненная вещами, Яннеку не принадлежащими. Она чужая для комиссара настолько же, насколько и для Томаса, место, где альфа ночует, но не живет. Его дом остался за Выселками, там, где снег заметает скособоченную избушку. Но прямо сейчас они оба готовы потерпеть эту квартиру. Принять ее такой, какая она есть, без прикрас, лишь бы оставаться рядом.       Томас подтягивает к шее шерстяное одеяло, ощутив, наконец, собственную наготу. — Я приходил поговорить, — выговаривает омега, когда сердцебиение восстанавливается. Шипка усмехается. — Говори. Очень внимательно слушаю.       Альфа утыкается в шею Томаса, и горячее дыхание обжигает кожу. Харма отстраняется, привставая. Понимает, что такими темпами этот разговор опять уйдет не туда, а времени у них почти не осталось. — Зачем Гансу искать Йохана? — Я буквально влюблен в твою способность переходить к серьезным темам за неполных две секунды, — улыбается Яннек, потягиваясь. — У тебя, скорее всего, уже есть ответ, поэтому я подыграю. Зачем? Харма сдерживается, чтобы не закатить глаза. — Что мы вообще знаем о Йохане? Он был вождем, чьи люди медленно умирали, застрявшие на клочке проклятой земли. Любил супруга, но не смог разделить его взглядов. Родился на территории современной Нармы и поклонялся тем богам, что были чтимы там. Чудом был спасен во время шторма, едва не погиб. — Так, — кивает Яннек, не понимая, к чему клонит омега. — Он был чужеземцем. Как вождь, был служителем веры, отличной от культа Йортехаре. Пройдя через Борозеро, переродился здесь, в Лимхарде. Он был половиной того, что необходимо принести в жертву для воскрешения. Более того, я думаю, что он заложил основы для всех последующих жертв.       Шипка выгибает бровь. Слова Томаса все еще звучат сомнительно, но омега продолжает. — Ганс писал, что первыми в жертву приносятся дети. Это освобождает много чистой энергии, необходимой для дальнейших трансформаций. Но что, если в первый раз магию потревожила массовая гибель людей на озере? Это разбудило демона, который, возможно, обитал в лесах. Ждал, пока произойдет нечто, способное напитать его. Когда Хеики приговорил Йохана, то в его лице демон получил и того, кто был рожден — пускай заново — здесь, и чужака и служителя неправильной веры. Его кровью люди подписали договор, связавший их с демоном. Сделали всех возможных потомков Йохана неразрывной частью их контракта. — Так, — повторяет Яннек. — А вторая половина? Том пожимает плечами. — Хеики? И, помолчав недолго, продолжает: — Мы не знаем, что было с ним после смерти Йохана. Если Хеики носил ребенка, то, вероятно, ему пришлось бы ждать его появления на свет. А потом… Я предполагаю, что Хеики был последней частью ритуала. Приверженец культа, добровольно отдавших жизнь Йортехаре. И, если я прав, то договор, заключенный с демоном когда-то, может разорвать только тот, чья кровь некогда была ему предложена. Потомок Йохана и Хеики. — Семьи Совета считают, что они — прямые потомки первых поселенцев, — разводит руками Яннек. — Думаешь, кто-то из них согласится кусать руку, что их кормит? — Не знаю, — честно отвечает Том. — Но! Сегодня утром я навещал войта. Беднаж, хоть и запуган Беккером, хорошего отношения ко мне не изменил. Он согласился показать родовые книги. И знаешь, что мы нашли? — Как ты любишь драматичные паузы, — улыбается Шипка, и Томас недовольно кривит губы. — Ничего! Мы не нашли ни одной книги, содержащей фамильные древа или жизнеописания ни одной из семей! — А ты как думал? Не станут же они оставлять такую важную информацию там, где каждый дурак, вроде Беднажа, сможет дотянуться. — Почему? — Искренне не понимает Томас. — Что в этом такого?       Альфа снова улыбается, но мягко, без издевки. Протягивает руку и легонько касается щеки Тома. — Южане. Не понимаете таких простых вещей. Предки — твоя опора. Твоя сила. На Ничьей земле, как и в Сераторете и на севере Нармы, все еще закапывают кости умерших под порогами своих домов. — Дикость, — ежится омега. — Зачем? — Для защиты, конечно. Они защитят твой дом, а враги не смогут использовать их останки в ритуалах. Чем больше другие знают о твоих предках, тем более уязвимым ты становишься. — Дикость, — повторяет Томас. — Так или иначе, без этих книг получить информацию мы сможем разве что у Денгорфа. Если он, конечно, захочет говорить нам правду. — Сначала найдем Йохана, — заключает Яннек, поднимаясь с кровати. — Его кости где-то там, у жертвенного столба, я почти уверен. — Почти? — Том поджимает губы, кутаясь в одеяло.       Он помнит, как прошла Привязка в прошлый раз. Помнит, как больно было Яннеку, какими нечеловеческими были его крики. Есть вещи, за которые Харма едва ли сможет себя простить когда-нибудь, и это — одна из них. В этот раз Томас приготовил отвар для Привязки заранее, но всем сердцем надеялся, что они сумеют обойтись обыкновенным ритуалом Поиска. Он не выдержит, если придется заново заставлять Шипку проходить через тот кошмар. Сколько еще раз альфе необходимо пережить смерть? — Можно вопрос?       Томас оборачивается, застигнутый врасплох. Шипка крепит черные ремни портупеи к поясу. — Ты вот это все обдумывал, пока мы…       Лицо омеги вспыхивает. Он с яростью швыряет в Яннека подушку, но тот перехватывает ее налету, заходясь громким хохотом. Голос альфы отскакивает от стен, заполняя собой комнату.       От вокзальной площади они прошли к парку тихими переулками старого города. Это не парадный Лимхард, но, тем не менее, город, и Хильде тормозит, останавливается, разглядывая узенькие окна под острыми треугольными фронтонами. Майер тянет его вперед, не переставая бубнить себе под нос что-то негромкое, но отчетливо недовольное. Горский, кажется, настроен более дружелюбно. Он рассказывает про архитектуру (то малое, что ему удаётся вспомнить), шутит невпопад, всеми правдами и неправдами пытаясь разговорить омегу. Майер пока терпит, но через силу. Раздражение копится в нем постепенно, и альфа никак не может понять его причины.       Ранние зимние сумерки окрашивают небо в багрянец. Вдоль кованной парковой ограды уже зажгли фонари. Людей здесь больше, чем в проулках, и Хильде невольно жмется чуть ближе к Антону. Откуда-то звучит музыка. Среди запаха серы нос омеги, наконец, различает ароматы выпечки и жженого сахара. — Там что? — Спрашивает он у Майера, кивая в сторону ярко освещенных шатров в глубине парка. — Ярмарка, — Горский широко улыбается. — Хочешь посмотреть? — Людей много, — пытается отбрехаться Антон. — Не нужно… — Хочу, — перебивает его Хильде.       Ярморочные огоньки пляшут в отражении его миндалевидных глаз. Он не отпускает руки Антона, но нервно сжимает и разжимает предплечье, едва не пританцовывая на месте. — Баско, — тянет омега негромко, разглядывая шатры, и Антон, нехотя, сдается. — «Красиво», — поправляет альфа, несильно щипая за нос. — Говори правильно, раз уж в город приехал. — Руки-то убери, — ворчит Хильде, но продолжает тянуть вперед.       Омега нервничает, и Майер это понимает. Ему интересно и страшно одновременно, и страх этот разделяет сам альфа. Да, в пальто Хармы, еще и закутанный по самые уши, Коске сам на себя не похож, еще больше прежнего смахивая теперь на ребенка. Но, тем не менее, Антон ослушался наказа, данного Шипкой. Выпустил наружу и водит по улицам, словно на какой-то экскурсии. Вероятность того, что кто-то сумеет узнать омегу, мала, но, тем не менее, она остается. Хильде отпускает руку и выскальзывает, тут же подхваченный Горским. Вместе они снуют от шатра к шатру, рассматривая дурацкие глиняные свистульки и деревянные резные фигурки. Под дубленкой Антона, прямо у собственного сердца, бьется и пульсирует оберег, подаренный омегой. Бьется громко и рвано, и Майер никак не может избавиться от мысли о том, что биение это ощущается знакомо. Он уверен, что не был знаком с Хильде до той злополучной скачки через лес. Не видел его лица, не слышал голоса. Не чувствовал этот странный аромат пряных, горьковато-сладких трав. Откуда тогда альфа знает, что это багульник и дягель? Почему заранее представляет, какое выражение появится на лице Хильде, когда тот недоволен или воодушевлен? Майер притормаживает у палатки с сахарными кренделями, пытаясь не думать о том, как пляшут огоньки в широко распахнутых ему навстречу серых глазах.       Нагнав спутников, он вручает омеге еще горячий крендель. Хильде кивает, рассеянно всматриваясь, как густой пар поднимается вверх, исчезая в морозном воздухе. — Быстрее ешь. Остынет. — А мне? Горский улыбается, хитро прищурившись. Майер пожимает плечами. — А тебе могу показать дорогу до палатки.       В конце ярморочных шатров водят хороводы под аккомпанемент раскрасневшегося, подвыпившего гармониста. Прежде, чем Майер успевает среагировать, Марек подхватывает Хильде под локти и уводит к танцующим. Круг размыкается лишь затем, чтобы сомкнуться снова, затянув с собой растерянного, но радостного омегу. Тот смеется, и звук этот отдается у Антона за ребрами. Впервые, кажется, с момента их встречи он слышит, как искренне и громко смеется Хильде. Альфа чувствует укол совести: а ведь он не хотел брать его с собой. Он вообще изначально был против, когда Яннек попросил присматривать за омегой. Да, Майер единственный, кто все еще сидит без дела: у Шипки служба, Томас без конца мотается по архивам и библиотекам, даже Горский попросился к Рауду в буфет. Но статус безработного не делал из Антона отличную сиделку. Майер злился всякий раз, когда Яннек говорил, что омега — его ответственность. И прямо сейчас альфа не может понять, что именно изменилось.       Хоровод снова размыкается. Стройный омега в сбитой на бок меховой шапке хватает Майера за руку и, заливаясь мальчишеским звонким хохотом, тянет за собой. Антон не противится, позволяя и себе немного, наконец, расслабиться. Ладонь омеги горячая и сухая, он крепко вцепляется в руку Майера, продолжая смеяться. Под чей-то залихватский посвист хоровод сходится к центру. Антон замечает не сразу: напротив него стоит Коске. Внимательно и как-то немного тревожно он смотрит на альфу, а после очень быстро прячет взгляд. Альфа открывает рот, но совершенно не понимает, что хочет сказать. Слова спотыкаются за зубами, и Антон безвольно движется вслед за людьми назад, не сводя глаз с омеги напротив.       Когда это было? Почему багульник? Разве Майер знал раньше, как он пахнет?       Гармонь смолкает, и танцующие разжимают руки. Стройный омега в меховой шапке в последний раз улыбается Антону и исчезает за чужими спинами. Без музыки мир вокруг снова становится обыкновенным, будничным, и Майер выдыхает, ощущая, как пересохли губы. После отстранения от службы он пил беспробудно, пытаясь то заглушить стыд из-за потери того, чем он по-настоящему дорожил и чем гордился, то позабыть ночь в доме на окраине леса. Стереть ее, уговорить самого себя, что он вовсе не лицемерный трус, согласившийся принять магию, как только ему понадобилась помощь. Интересно, было ли ему суждено выжить в тот день? Что должно было случиться, не надень Коске на него оберег?       Не торопясь, они доходят до пруда. Лед здесь расчищен и выровнен, между деревьями натянуты гирлянды из бумажных разноцветных флажков. Каток в Лимхарде стали сооружать лет семь назад, после поездки предыдущего коменданта на зимний фестиваль в Иллемаре. У невысокой деревянной ограды продают горячий чай, тут же можно взять напрокат полозья коньков. По выходным здесь играет небольшой оркестр из труппы городского театра. В этом году плату за каток было решено снизить вдвое, чтобы как-то поддержать людей после ужасов последних месяцев. Они — Майер, Горский и Шипка — ходили на каток каждую зиму еще будучи курсантами. Тут всегда было многолюдно, шумно и весело. Кто-нибудь приносил фляжку с дешевым портвейном или домашним бальзамом, который так здорово было добавлять в травяной чай, а потом кататься весь вечер напролет, не чувствуя холода. А если надеть кадетскую форму и начистить до блеска латунные пуговицы, то обязательно познакомишься с каким-нибудь розовощеким омегой, и вечер будет вдвойне приятней. Ради одного такого Антону даже пришлось научиться сносно кататься: очень уж хотелось впечатлить его. Сейчас он, кажется, уже замужем… Не то, чтобы Майер сильно из-за этого расстраивался — в конце концов, то был всего лишь коротенький роман на пару недель. Просто очередное напоминание о том, как быстро идет время.       И как незаметно, но кардинально все может поменяться. — Катался когда-нибудь?       Голос Марека отрывает Антона от унылых рассуждений. Альфа определенно обращается к Хильде. Тот замер у оградки, с интересом и, кажется, опаской рассматривая людей на льду. — Хочешь, научу? — Не дожидаясь ответа предлагает Горский.       Он тянется к омеге, собирается коснуться его предплечья. Не успев все как следует обдумать, Майер уже делает шаг вперед, желая притормозить друга, остановить, хоть и не понимает причину собственного порыва. Нет ничего плохого в том, чтобы они сделали пару кругов. Горский придержит омегу, не даст упасть или поранится. Возьмет за руку и… Антона передергивает. Вот она, настоящая причина: ему не хочется, чтобы кто-то другой касался Хильде. Держал за руку или, чего хуже, за талию, стоял с ним совсем близко, говорил, наклоняясь к самому лицу. От этой мысли делается гадко. Это же Марек, человек, которого он знает столько лет и которому доверял и доверяет, как себе самому. А омегу этого он толком и не знает. За это время даже понравиться друг другу невозможно. Тем более в тех обстоятельствах, в которых они находятся. — Я не хочу, — Хильде отшатывается назад, уперевшись ногами в изгородь. — Лучше отсюда посмотрю.       Антон стыдится сам себя, ощущая, как облегчение разливается по телу. Он мысленно выдыхает. Улыбается. — Мы подождем тебя здесь.       Марек пожимает плечами. Мол, не хотите — как хотите. Все равно вы теряете больше, чем я.       Когда альфа уходит за полозьями, Майер занимает его место возле Коске. Какое-то время оба молчат, и Антон думает, что это молчание его совершенно не напрягает. В отличие от Шипки и Горского, ему всегда нелегко давалось сходиться с людьми. В общем-то, он неплохой парень. Во всяком случае, считал себя таковым большую часть жизни. Просто вспыльчивый порой и не слишком приветливый. Но рядом с Хильде… Он не знает, как объяснить это чувство. Все иначе, не так, как раньше. И он как будто уже не такой, и город, и люди вокруг. Антон не понимает причины, и это злит. Это выводит из себя. В общем-то, Майер никогда не знал, что делать с тем, чего он не понимает. — Он такой, как ты представлял? Хильде вздрагивает. Оборачивается к альфе и смотрит на него с непониманием, так, словно бы только что проснулся. — Город, — поясняет Антон, глядя перед собой. — Нет, — Коске выдыхает. — Лучше. Альфа ощущает, как губы сами растягиваются в непроизвольной улыбке. На катке Горский весело машет им обеими руками. — В следующий раз покажу тебе театр. И набережную канала. Или аббатство. Что бы там ни говорил Харма, здесь красиво. Если уметь смотреть. — Ты родился не тут, — то ли спрашивает, то ли говорит Хильде. — Нет, — Майер качает головой. — Не здесь. На хуторе в паре часов езды к востоку. Мой отец был кузнецом, но я решил, что не хочу жить так, как жил он. Тогда казалось, что меня ждет что-то большее. — А сейчас? — А сейчас я сторожу тебя, пока остальные заняты чем-то по-настоящему важным. Ему удается выговорить это почти без горечи, и Антон думает, что это можно считать достижением. — Когда я сбёг, — негромко произносит омега, облокотившись на оградку. — Меня сюда будто силком тащило. Я думал, что это что-то значит. Что знак это, и теперича уж точно… — Что-то изменится? — Усмехается Майер. — Отчасти, так и есть. Пускай мы все еще не знаем, зачем твою семью прятали, но для чего-то же это было нужно. Почему запрещали тебе пользоваться магией, пугали городом. Есть что-то такое, от чего тебя настойчиво отгораживали, и едва ли это какая-то мелочь. — Я, — омега осекается, с недоверием косясь на Майера. — Иногда… Голос слышу. В голове. — Демона? Голос Антона звучит так буднично, что Коске едва не давится воздухом от возмущения. Альфа продолжает: — Томас его тоже слышит. И Ганс — тот альфа, что приезжал к тебе когда-то — тоже, если верить записям в его дневнике. Наверное, так это влияет на магиков. Шипка не слышит, но чувствует. — Потому что он ваарэ. — Может быть, — улыбается Антон. — Я, честно говоря, ни черта в этом не разумею. Я… — Ворожеев не любишь, — продолжает за него Хильде, но тот пожимает плечами. — Магию. Предпочитаю с ней не связываться. — Но тут же поправляет себя, ощутив, как вздрагивает амулет на шее: — Предпочитал. Почему ты дал его мне? — Оберег? Потому что, — насупившись, бросает Хильде. — Иногда знаю, как сделать надо. Ты пришел из лесу. Тебя черти отпустили, хотя уже своим признали. Я по запаху почувствовал тогда. Не знаю, почему отпустили, но я подумал, что это знак. Что не просто так. И что помочь нужно, раз уж вышло так.       Майер ежится, ощущая, как где-то в груди разливается жар. Горский на той стороне пруда падает, плашмя растягиваясь на льду. Ветер с залива крепчает и, если бы не Марек, Антон поспешил бы вернуться в комнату Хармы, пока никто не обнаружил их исчезновения. — Я тоже пойду, — Хильде подает голос после недолгого молчания. — Завтра. — На старое кладбище? Омега кивает. — Харма так и сказал? «Пойду я, Шипка и ты, омега, которого мы запираем в доме, тоже, разумеется, пойдешь»? Коске глядит на альфу нахмурившись, едва ли не оскорбленно. — Нет. Но я хочу. Растолкуй им. Пожалуйста. — Ты думаешь, Харма меня послушает? Если ты не заметил, мое мнение для него не считается приоритетным.       Хильде сникает, и Антон мысленно материт сам себя. Ему не нравится видеть на лице омеги разочарование, но еще больше не нравится ощущать себя его причиной. Неужели так сложно хотя бы попытаться уговорить Томаса? А если не получится, всегда можно как-нибудь договориться с Шипкой. Яннек, наверное, все еще чувствует себя виноватым за то, что Майера погнали со службы. Не хотелось бы, конечно, этим пользоваться, но если это поможет Хильде… В конце концов, Антон в каком-то смысле обязан омеге жизнью. Он пытается уговорить себя, что дело только в этом.       Ему хочется помочь Хильде лишь из чувства долга, а не от того, как сводит скулы всякий раз, стоит Майеру задержать на омеге взгляд чуть дольше необходимого. — Я постараюсь придумать что-нибудь, — наконец, говорит Майер, наблюдая, как лицо Коске немного проясняется. — Но не обещаю, — тут же добавляет он. — Так что не надумывай себе ничего раньше времени. — Тут все пахнет скверной. — Хильде отворачивается от катка и упирает пристальный взгляд в альфу. Тяжелый и колкий. Так смотрят затравленные, пойманные в клетку зверьки. У Антона на секунду перехватывает дыханье. — Все, — повторяет омега. — Но не ты. Почему?       Из горла Майера вырывается нервный, жалкий смешок. Он не знает, что ответить. Альфа не чувствует того, о чем говорит Хильде, не знает, каково это, когда тебя без конца окружает зловоние серы. Подобные вещи ставят его в тупик. Возле крошечного, низкорослого Коске он — альфа под два метра с широкими плечами кузнечного подмастерья — ощущает себя несмышленым ребенком, деревенским дурачком, которому раз за разом пытаются объяснять азы сложения и вычитания. И, почему-то, ощущение это кажется ему привычным. — Я не знаю, — честно признается Майер. — Нос у тебя красный, — невпопад говорит омега. — Замерз?       Осторожно, так, словно бы и сам не уверен в правильности собственных действий, Хильде подносит ладони ко рту и выдыхает несколько раз. Пар окутывает его руки. Антон молчит, наблюдая за тем, как омега привстает на носочки и легонько дотрагивается до его лица. Пальцы Коске, вопреки ожиданиям, теплые, почти горячие. Альфа послушно наклоняется ближе, морщась, когда кожу начинает покалывать. Холод отступает быстро, но Антон не спешит отстраняться, всматриваясь в глаза омеги едва ли не с жадностью. — Чем пахну я? — Спрашивает Майер, пытаясь переломить хрипотцу в осипшем голосе. — Деревом, — шепчет Хильде. — И углями.       Антону не хочется, чтобы омега убирал руки. Он не понимает, как мог не знать этого чувства раньше, и в то же время думает, что был рожден с воспоминаниями о теплых, мягких этих ладонях. Что жизнь — вся, что была у него раньше — была нужна лишь затем, чтобы сейчас стоять здесь, возне него, возле этого странного омеги из леса, давясь ароматами багульника и дягеля. Как будто все годы до он просто ждал, пока черти не выведут его к тому лесному домику из страшных историй, которые рассказывали ему в детстве.       Майера накрывает с головой, и он, конечно, знает, что это совершенно ненормально. Ему страшно, и, кажется, Хильде страшно тоже. Омега так же, как и он, не понимает природу этого помешательства. И так же, как и Майер, не может найти в себе сил, чтобы бороться. — Ребята?       Голос Горского звучит словно из ниоткуда. Немного смущенный, альфа стоит по ту сторону оградки, растерянно глядя перед собой. Коске отдергивает руку и спешит отвернуться, пряча лицо в шарфе Майера. В ушах Антона какое-то время еще стоит бешенный барабанный бой, заглушающий собственное дыханье. Мир постепенно обретает очертания, становясь таким же настоящим, как и десять минут назад. Но, как и раньше, пустым. — Вы чего? — Снова спрашивает Горский. — Все в порядке? — Да, — выплевывает Майер, не глядя на друга. — Пора домой. — Но ведь мы… — Нужно вернуть его, пока не приехал Харма, — чеканит Антон, перебивая Марека. — Потом можем делать все, что угодно. «Уже без омеги», — читается в его словах, и Горскому остается только развести руками.       В «Мебелированные комнаты г-на Рудского» они возвращаются в напряженном, холодном молчании. Впервые за долгое, как Антону кажется, время, он испытывает столь нестерпимое желание напиться.       Утро следующего дня для всех начинается неспокойно, и Хильде ощущает это сильнее других. Он не знает, как именно Майеру удалось уговорить Томаса взять его с собой, но, тем не менее, омега будит его на рассвете, веля одеться потеплее. Это совершенно излишне: Коске получше их всех знает, что нужно делать в такие холода. Но молчит, готовый вытерпеть что бы то ни было теперь, когда ему позволено принять участие в поисках. Томас о Майере молчит, а сам альфа не сказал Хильде не слова с тех пор, как привел домой вчера вечером.       «Доброй ночи», — коротко бросил он на прощание, а после скрылся в коридоре, оставляя омегу в пустой темной комнате. Скрылся раньше, чем Хильде успел открыть рот, но, быть может, оно и к лучшему. Что бы Коске сказал ему? Почему лицо альфы кажется таким знакомым? Как рядом с ним может быть так хорошо и тревожно одновременно? Испытывает ли сам Майер похожие чувства? Глупость, конечно, для альфы Хильде просто обуза, с которой ему приходится возиться. Коске выдыхает и крепко сжимает кулаки. Ногти впиваются в ладони, костяшки белеют. Нужно перестать думать о Майере. Хотя бы сегодня, когда его, наконец, допустили до настоящей помощи. — Мы идем на погост? Томас не слышит, складывая в саквояж стеклянные баночки с препаратами. — На погост? — Громче переспрашивает омега, спрыгивая с кровати. — Мы идем на погост? — Что? — Том, наконец, отрывается от сборов. Проводит рукой по волосам, убирая от лица упавшие пряди. — Почти. Где-то за кладбищем, в лесу, стоит столб, у которого много лет назад убили Йохана. В момент смерти — тем более такой страшной, мучительной — высвобождается очень много остаточной энергии, и есть шанс, что жертвенник впитал ее достаточно, чтобы мы смогли ее различить. Конечно, скорее всего, Йохан был не единственным, кого там убили, но он был первым. А начало и конец искать всегда проще, чем середину. — Мы? — Хильде приподнимает брови, и Томас осторожно улыбается. — Да. Мы с тобой. Считай это первым нашим занятием.       Все тело Коске охватывает нетерпение. Он кивает Тому и бросается в сторону двери, туда, где в углу стоят высокие теплые валенки. Ему кажется, что медлить теперь нельзя ни в коем случае: вдруг Томас передумает. Вдруг скажет ему просто стоять и смотреть. Подумает, что Хильде не справится. — Если сможем достучаться до энергии Йохана, есть возможность, что она сама выведет нас к его останкам. — А раньше ты так делал? — Да, — Харма кивает, и лицо его ненадолго мрачнеет. — Однажды. Но срок давности был меньше.       Дальше Хильде решает не спрашивать. Что-то в голосе Томаса меняется, словно надламывается, и омега думает, что будет лучше не раздражать его излишним любопытством. Коске заставляет себя прикусить язык несмотря на множество вопросов, роящихся в голове.       Шипка и Майер ждут их у ворот кладбища. При виде Антона Хильде непроизвольно вжимает голову в плечи. И почему он решил, что сегодня они не увидятся? Думал, наверное, что после того, что случилось прошлым вечером, альфа едва ли захочет к ним присоединяться. Воспоминания о вчерашнем помешательстве вызывают легкую тошноту: никогда прежде Коске не чувствовал такой бури эмоций, нахлынувшей буквально за доли секунды. Это похоже на июньскую грозу, когда все вокруг чернеет так быстро, что ты не успеваешь добежать до дома. Ярко-оранжевая молния ломает небо пополам, и стена из дождя обрушивается на тебя, застилая глаза и затекая в уши. И пускай это длилось совсем недолго, Хильде не хочет проходить через это снова. — Доброе утро, — улыбается Шипка.       Он пытается приобнять Томаса, но тот отступает назад, неловко пробурчав что-то в ответ. Комиссар закатывает глаза, но удерживается от комментариев. Идти по кладбищу оказывается достаточно просто: дорожки, хоть и узкие, здесь расчищены. Шипка идет первым, освещая дорогу в предрассветной голубой дымке фонарем. Следом за ним — Томас, он пересказывает альфе то, о чем говорил с Хильде в квартире. Коске семенит третьим, осторожно ступая по следам впереди идущих, чувствуя тяжелый взгляд Майера, направленный себе в затылок. Дорожка обрывается там, где поросль тонких, молодых деревьев становится плотнее и гуще. Воздух здесь дрожит и искрится. Хильде встревоженно тянет Тома за рукав, и омега поясняет: — Старая магия. Она реагирует на наше присутствие. — Блазнит. Нехорошо тут, — негромко произносит Хильде и тут же плотно сжимает зубы. Не хватало еще, чтобы остальные подумали, что он жалуется. — Согласен, — подает голос Антон. — Давайте закончим уже поскорее. — Так ты мог и не ехать, — подмигивает ему Шипка. — Сам же вызвался. Сердце Коске слишком громко бьется о стенки грудной клетки. «Не думай об этом», — напоминает себе омега. Не сейчас.       Идти дальше становится сложнее. Сугробы гораздо выше, снег плотнее. Яннек все еще ступает первым: он уже бывал здесь, когда осматривал территорию после взрыва. Но даже ему непросто ориентироваться среди одинаковых черных стволов. Томас, как бы ни спешил, теперь отстает от альфы на добрые пару метров. Из всей их четверки именно Харме тяжелее остальных дается дорога. Он неумело переставляет ноги, иногда ненадолго останавливается передохнуть, спотыкается. Но когда Яннек предлагает сделать перерыв, омега уверенно мотает головой, заверяя, что он в порядке. Для Хильде, привыкшему к долгим прогулкам по лесу даже зимой, снег не создает таких трудностей, в отличие от бесконечного, нарастающего звона в ушах. Мысли путаются, на спине выступает холодный пот. Чем дальше они заходят, тем страшнее становится омеге. «Ты ведешь их в могилу», — стучит в голове чужой, скрипучий голос. «Ты ведешь их на смерть».       Это не его мысли, Коске понимает, но легче ему не делается. Он пытается сконцентрироваться на дороге, считая шаги, вслушиваясь в хруст снега под ногами и тяжелое дыхание остальных.       Когда Майер останавливается, омега притормаживает тоже. Оборачивается, осторожно, как будто боясь увидеть что-то, чего видеть не должен. Антон стоит спиной, рука покоится на поясе под тулупом, там, где раньше крепилась кобура офицерского револьвера. Хильде приоткрывает рот, но воздух застревает где-то в горле, не позволяя вымолвить ни слова. Как будто со стороны он видит, как протягивает к альфе руку. — Эй!       Голос Шипки действует отрезвляюще. Хильде вздрагивает. Майер продолжает пристально вглядываться назад. — Что там? — Кричит Яннек. — Показалось, наверное, — как-то нехотя говорит Антон после недолгого молчания. — Как будто… шаги слышал. — Ветер, наверное, — заключает он, понимая, наверное, что никто не верит в его неумелую ложь.       Но так будет проще. Проще и лучше убедить себя в том, что он и в правду не слышал ничего. Ветер, скрип голых веток над головами, эхом отзывающийся хруст под подошвами. Мало ли что может быть? «Убьешь его», — хохочет голос в голове. «Снова».       Когда они, наконец, выходят к жертвенному столбу, Хильде уже не понимает, сколько времени занял у них поход через лес. Поляна покрыта снегом, и, тем не менее, обожженные стволы, почерневшая кора деревьев и тяжелый, зловонный запах скверны подсказывают Хильде: совсем недавно здесь совершали ритуал. — Ты уверен, что Йохана убили тут? — Спрашивает Майер, с сомнением озираясь по сторонам. — Сам же говорил, что таких столбов по лесу раскидано с десяток. — Уверен, — чеканит Шипка, доставая самокрутку из портсигара. — После Привязки я это место ни с чем не перепутаю.       Хильде замечает, как меняется выражение лица Томаса. Омега стыдливо отводит глаза, плотно сжимает губы. Коске понятия не имеет, о чем они говорят, но ощущает, что это точно не то, о чем Том хотел бы вспоминать. — Урок первый, — говорит он, обращаясь к Хильде. — Магия — это энергия, которая остается в свободном виде после высвобождения из твердой материи. Мы, магики, не создаем ее из ничего, а лишь пропускаем через себя, направляем в нужное русло. Преобразуем так, как нужно нам. Понимаешь?       Хильде кивает, но как-то неуверенно. К его радости, Томас не придает этому большого внимания. — Существует три основных энергоотдающих элемента. Об этом ты должен был читать в книгах. — Ага, — снова кивает Коске. — Трава, камни… — Растения — поправляет его Том. — Минералы и металлы. Их твердая форма способна накапливать в себе магию извне, благодаря чему магики получают дополнительную энергию во время ритуалов. Четвертым элементом является кровь, но о ней мы поговорим в следующий раз. К ней стараются прибегать в последнюю очередь из-за ее нестабильности и непредсказуемости. Слабым или неумелым магикам кровь использовать запрещают, так как слишком высока вероятность не справиться. Ясно? — Ну, — отзывается Хильде. — Столб, как ты мог догадаться, вытесан из дерева, а значит, что он должен был впитать в себя энергию Йохана в момент его убийства. Жертвоприношение — ритуал, основанный на кровавой магии, от чего его следы способны сохраняться многие и многие годы спустя. Для начала мы должны отыскать Йохана среди прочих убитых, а затем перейдем к Поиску. Это один из базовых ритуалов, что-то вроде игры «найди пару». Обычно для Поиска предметов нам нужно примерно представлять, где искать и частичка того, что мы ищем. Чем дальше расстояние и чем короче был контакт целого и части, тем меньше вероятности на успех. И, соответственно, наоборот. В нашем случае будет немного сложнее, так как искать мы будем останки человека, убитого очень и очень много лет назад. — Господа, — басит позади Майер. — Все это безумно увлекательно, конечно, но, может быть, теорию поучим в другой раз? Где-нибудь, где потеплее. — Ты напросился с нами сам, — холодно отрезает Томас, не глядя на альфу. — Стой и молчи.       Шипка смеется, и в тишине кладбищенского леса смех этот напоминает Хильде крик ворона. Томас достает из саквояжа заготовленный заранее бумажный мешочек, какое-то время греет его между ладонями и подносит к носу Коске. — Здесь твердый ладан, чёрный перец, корень окопника и цветки руты для защиты. Она необходима, когда проводишь ритуалы в месте, как это, где чужеродная старая магия может вторгнуться в твое собственное колдовство.       Омега опускается коленями на снег и кивком велит Хильде сделать то же самое. Поместив мешочек на металлическую подставку, Томас осторожно поджигает его с нескольких сторон. Тот вспыхивают, язычки пламени рассыпаются яркими искрами. Отточенным, привычным движением омега сбивает огонь так, что сухие травы начинают тлеть, и пряный аромат наполняет воздух. Харма касается руки Коске. — Вдохни поглубже, — негромко произносит омега. — Пускай дым наполнит легкие. Чувствуешь?       Хильде чувствует. Его кровь вскипает, молотит в висках. Бурлит, потревоженная циркулирующей энергией. Тело сковывает страх. Омеге кажется, что он не сумеет справиться, не совладает с накрывающей его волной. Он словно тонет. Ноги уже не чувствуют опоры, а вода вот-вот сомкнется над головой, утягивая все глубже, на дно. — Пропусти это сквозь себя, — мягко говорит Том. — Оно не навредит тебе, если ты не станешь сопротивляться. Чтобы направить энергию туда, куда нужно, для начала необходимо примириться с ней. Пойми, куда она течет, насколько силен ее поток. Не растворяйся в ней, но позволь телу сосуществовать. Расслабься.       Звучит абсурдно. Кто вообще может расслабиться в такой ситуации? Взгляд Хильде бездумно мечется, пытаясь найти то, на чем сумеет сосредоточиться. Раньше все выходило само собой: нутро подсказывало, что сделать нужно. Но сейчас он переполнен и практически не способен контролировать свое тело. — Расслабься, — повторяет Томас. — Тебе кажется, что энергии слишком много? — Ну, — только и может выдавить из себя Коске. — Хорошо, — соглашается Харма. — Это не страшно. Пускай так, прими это. Когда воздуха много, ты же не боишься дышать? Коске качает головой. — И сейчас не бойся. Ты магик, твое тело пропускает через себя магию каждый день. Просто сейчас ты пытаешься это контролировать, а этого не нужно. Позволь ей протечь.       И Хильде, наконец, закрывает глаза. Вздрагивает и замирает, ощущая, как мышцы расслабляются. Сгусток магии внутри него перестает трепыхаться, словно запертая в крошечной клетке птица. Он смиряется, и омега смиряется тоже. — Хорошо, — кивает Харма. — Теперь нужно обратить поток в нечто осмысленное, такое, что станет подчиняться твоей воле. Для этого рисуют сигилы. Обычно это необходимо для ритуалов сложнее и опаснее, но для первого раза тебе будет гораздо проще с ним, чем без него.       Том вручает Хильде тонкий металлический стержень, заостренный к одному из концов. Он холодный и тяжелый, с полым нутром. — Внутрь заливают чернила, но сейчас мы обойдёмся без них, — поясняет Харма. — Сигилы бывают нескольких видов, и об этом ты тоже должен был читать.       Хильде поджимает губы. До этого места в книге он так и не добрался. — Сигилы — символы или их комбинации, необходимые для лучшей концентрации магии. Они помогают защитить пространство вовне, если ритуал пойдет не по плану, и направляют энергию, подсказывая, что ей нужно делать. Накапливаться ли сильнее, рассеиваться ли в пространстве, собираться в определённой точке и тому подобное. Внутри сигила она потечет так, как ты его нарисовал, поэтому важно все обдумать. Решить заранее, как будет выглядеть и как сможет достраиваться нужный сейчас сигил. В первую очередь нам необходима концентрация энергии, поэтому для основания начерти треугольник.       Хильде послушно сжимает крепче стержень. Рука кажется неповоротливой и тяжелой, словно бы ее саму отлили в чугуне. Под пристальным надзором Тома омега выводит нужную фигуру вокруг подставки и послушно ждет. Харма кивает. Встает, отряхивая брюки и полу пальто от налипшего снега, и, осторожно взяв за локоть, тянет Коске ближе к столбу. — Отойдите, — говорит он альфам, едва заметно нахмурившись.       Томас вычерчивает треугольник побольше так, чтобы внутри оказались они с Хильде, жертвенник и первый сигил. Когда линия замыкается, Коске снова ощущает запах скверны, понимая, наконец, что стоит рядом с его источником. С деревянным, потемневшим от времени жертвенным столбом.       Харма кладет на него ладонь, и Хильде, помявшись немного, повторяет. — Закрой глаза, — негромко говорит Томас. — Думай о том, что чувствуешь под пальцами. Грубая кора, изъеденная жуками, политая дождями, опаляемая солнцем. Думай о тех, кто стоял тут до тебя, о тех, кто совершил здесь свой последний вдох.       Хильде кажется, что это глупо. Он может думать о чем угодно, но какой в этом смысл? Он ведь даже не понимает, что должно произойти. Но не проходит и пары минут, прежде чем мир вокруг стихает, отступает утренний мороз. Сначала негромко, затем отчетливее, Хильде слышит незнакомые голоса. Не видит, но ощущает движение бестелесных силуэтов рядом. Голоса становятся громче, и речь понять все сложнее с каждой минутой. Это не правильное хаорское наречье, не говор выселок, но странный язык, который, кажется, омега уже слышал однажды. Но где? И когда?       Распаленный, горячий, как разогретое на солнце олово, столб обжигает ладонь, но отнимать ее нельзя. Коске старательно концентрируется на едва различимом теперь запахе трав, мысленно продолжая направлять поток магии через себя к жертвеннику. Из общего гомона выделается чей-то низкий, осипший от криков голос, и омеге кажется, словно бы остальные силуэты отступают назад, то ли в страхе, то ли с уважением. Альфа привязан к столбу, из его запястий кровь стекает вниз, наполняя бесплодную некогда землю. Он шепчет чье-то имя — тихо, почти бездумно и так невыносимо горестно, что Хильде и сам не замечает, как глаза его наполняются слезами. Кем бы ни был этот человек, он умирает, умирает страшно и мучительно. Преданный и обманутый. — Йохан, — неуверенно зовет омега. — Ты слышишь? — Хеики? — Растерянно переспрашивает альфа. — Это ты? — Нет, — Хильде качает головой. — Не он. Но ты должен мне подсобить. Знаешь, где лежат твои кости? — Хеики, — повторяет Йохан. — Я не хотел, чтобы… — Где твои кости? — Он сожрал мое сердце… Зверь из чащи. Они позвали его, и он выгрыз сердце прямо у меня из груди. Только его. Остальное они закопали прямо здесь, под столбом. Хеики… — Отдай их мне, — ледяными губами выговаривает омега, а потом зачем-то добавляет: — Пожалуйста.       Силуэт угасает, постепенно, неспешно, как последний закатный отсвет. Хильде снова слышит крики, они сменяются сбивчивой тарабарщиной и одинокими причитаниями. Когда омега приходит в сознание, то находит себя на земле, на коленях у столба, разрывающим мерзлую землю голыми руками.       Кто-то осторожно перехватывает его запястья и заставляет лечь на спину. С трудом, но Коске узнает лицо Томаса, обеспокоенное, бледное. Он касается лба омеги тыльной стороной ладони. — Выдохни, — говорит Харма. — Выпусти все, что осталось. — Эй! — Зовет знакомый голос. — Черт всех подери, в чем дело?! Что с ним?! — Стой на месте! — Кричит Томас. — Вы оба, стойте, где стоите, слышите?! С ним все в порядке.       Хильде чувствует, как болят на морозе мокрые от слез щеки. И улыбается. — Под столбом, — сипит он радостно. — Кости его тут. Под столбом.