Что было обещано

      Майер жмурится, прикрывая глаза ладонью.       Рассеянный серый свет отражается от низких облаков и бесконечной снежной пустыни, обрамленной щетинистой полосой леса впереди. Лошади ступают неспешно, осторожно выбирая, куда ставить ноги. В другое время года эти дороги вполне пригодны, но зимой сообщение Лимхарда с близлежайшими селами, деревеньками и хуторами (за исключением тех, что примыкают к городской черте) практически останавливается. Фогель уткнулся в шарф, тихонько напевая себе под нос — если не вслушиваться, кажется, что альфа и вовсе задремал в седле. Майер раздосадовано щелкает языком, думая о том, что ему придется провести несколько дней в компании Венделла. Альфа не имеет ничего против него, как офицера, но находит не самым интересным человеком. Тем не менее, Фогель замечательно ориентируется на местности и, что сейчас едва ли не важнее, не имеет дурацкой привычки задавать лишних вопросов. — Метель будет, — басит Венделл через шарф. — А ты болтай больше, — ворчит в ответ Майер. — Накликаешь.       Фогель усмехается, поднимая голову к небу. Ветер гонит грязные облака в сторону леса. Хорошо бы им успеть добраться до темноты. Или найти место, где можно заночевать.       Кто-то кричит. Сначала Майер думает, что это всего лишь ветер звенит в ушах, но уже спустя секунду звук становится отчетливее. Протяжный и дикий, нестерпимый. Словно кому-то на живую выдирают внутренности. Антон подается назад в седле и натягивает поводья. Животное останавливается, тревожно мотая головой. — Слышишь? -Спрашивает Майер, хотя ему кажется, что не услышать это невозможно. Фогель почти что нехотя оборачивается и смотрит на спутника. Его лицо — та его часть, что видна между шарфом и шапкой — не выражает ни малейшего беспокойства. — Что слышу? — Переспрашивает офицер. — Ветер? Антон раздраженно отмахивается, приоткрывает рот, но так и застывает. Крик раздается снова, уже ближе к лесу. Умоляющий, жалобный. — Нужно помочь, — несколько растерянно говорит Майер, не понимая, как у Венделла получается оставаться таким равнодушным. — Кому? — Не понимает Фогель. — Нет тут никого. Кончай дурить. Поехали. А то нас заметет совсем. Лошадь под Майером переступает с ноги на ногу, нервно всхрапывает. Под копытами снег хрустит, как свежая капуста. — Да кричат же, — стоит на своем Антон. — Неужели ты не слышишь? — Нет, — мотает головой альфа. — Мало ли что почудиться могло. Поехали! — Я проверю, — отрезает Майер, отчетливо слыша, как Фогель раздраженно матерится. — Езжай вперед, — решает Антон. — Я тебя догоню. Или встретимся в деревне. Пошла!       Он хлопает пятками по бокам лошади и слегка сдавливает их коленями. Животное переходит на рысь, оставляя позади растерянного Фогеля. Наверное, тот кричит вслед, зовет, но альфа не останавливается. Легкость, с которой он оставил сослуживца, могла бы напугать, если бы Антон был способен сейчас думать о подобных мелочах. Истошный вопль, похожий уже больше на звериный, вновь нарушает тишину округи, и все, что волнует теперь альфу, — как бы добраться поскорее.       Лес оказывается рядом совсем скоро, и, если бы не обстоятельства, Антон бы даже залюбовался. Пушистые ели темнеют на фоне облепленных снегом тонкоствольных берез и осин. Снег сверкает под ногами, блестит, словно растертые в пыль драгоценные камни. Майер не помнит, как ехал через поле, хотя понимает, что должно было пройти какое-то время прежде, чем он оказался здесь. Он кричит, в надежде, что кто-нибудь отзовется, но слышит лишь треск ветки над головой. Крупная черная белка перепрыгивает на соседнее дерево и, цепляясь за ствол коготками, карабкается вверх. Что, если он опоздал? — Ау! — Протяжно кричит Антон, сложив руки рупором у рта. — Отзовитесь! Я могу помочь! — Ауууууу! — Отзывается лес впереди.       Последняя гласная переходит в вой, а у Майера перехватывает дыхание. Он пускает лошадь вперед, подгоняя ее и поторапливая, не задумываясь о том, что может находиться под снегом. Еще можно успеть, можно помочь, если только он окажется достаточно расторопным! Деревья за его спиной смыкаются все плотнее, все теснее стволы прижимаются друг к другу. Если он обернется, то уже едва ли сумеет разобрать дорогу назад. Но разве же это важно? — Аууууу! — Зовут его, и Майер понимает, что смеется во все горло.       Откуда-то изнутри исходят такое тепло и веселье, каких офицер не ощущал, кажется, уже много лет. Он хохочет и кричит, не разбирая собственных слов, пока лошадь под ним тяжело дышит и ворчит. Снег становиться глубже и рыхлее, ноги животного все сильнее проваливаются в сугробы. И Майер уже не помнит, зачем он оказался здесь, кого приехал спасать. Лес охватывает его со всех сторон, шумит, бормочет и смеется вместе с альфой. Темнота накрывает Антона Майера, окутывает его, не позволяя более различать дороги.       Снег царапает нос и щеки. Режет по глазам. Свинцовая, непроглядная пурга накрывает лес.       Крики стихают, и теперь среди посвиста ветра можно расслышать один только смех Майера, который он никак не может прекратить. Он давно уже не управляет лошадью. Испуганное животное само несёт его вперед, взмыленное, храпящее от натуги. — Ау! — Зовет Антон, но давится холодным воздухом. Метель застилает глаза.       Привыкший рационализировать все, что происходило с ним ранее, Антон Майер ненавидит себя за этот сумасшедший порыв. Сейчас это кажется безумством, но тогда (как давно он покинул Фогеля?) он как будто не мог поступить иначе. Идиот! Забавно будет посмотреть на лица Шипки и Горского, когда им скажут, как глупо и жалко помер их друг, сбежав в лес, словно полоумный.       Лошадь почти выбилась из сил, и альфе удается остановить ее, чтобы спешится. Лишь чудом она не упала в овраг или не повредила ногу, проскакивая между зарослями. Еще немного, и Майер, наверное, загнал бы животное до смерти. Антон позволяет им обоим перевести дух, а после медленно ступает вперед, почти что наощупь. Сугробы здесь достают офицеру до колен, он тяжело переставляет ноги, практически волоча их в лесной темени. Пурга ослабла, но солнце успело закатиться за горизонт, унося за собой последние крупицы слабого зимнего сумрака. Майер вытягивает перед собой руку, надеясь не наткнуться на ветки, а второй крепко перехватывает поводья, заставляя лошадь держаться поближе к себе.       Он не знает, сколько времени проходит к тому моменту, как нос начинает различать слабый запах, так похожий на дым. Глупость, конечно. Откуда взяться дыму посреди леса? Ноги предательски подкашиваются, стоит ему лишь представить, как растапливают печь где-то далеко отсюда. Как от тепла запотевают крошечные окошки, а аромат вареного картофеля ползет по избе. Задубевшая на морозе кожа покрывается мурашками от фантомного жара. Майер знает — это переохлаждение. Организм предпринимает последние попытки для поддержания в нем жизни. Позади хрустят ветки, и лошадь испуганно ржет, мотая головой, но альфа лишь сильнее сжимает в кулаке поводья. — Да черта лысого, — говорит он то ли сам себе, то ли невидимому преследователю. — Я умру в теплой постели, лет эдак через девяносто!       Едва слышное, противное хихиканье доносится из припорошенных снегом колючих кустов. Антон сплёвывает трижды под ноги, как учили когда-то старики, и идет дальше. Запах дыма теперь отчетливее, ярче. Альфа понимает, что там, где есть дым, есть и люди. Но так страшно обмануться снова, принять желаемое за действительное. Что если это всего-навсего очередная проделка треклятой чащи, которая хочет завести его поглубже, запутать посильнее? С другой стороны, верного направления он все равно не знает. Долго стоять на одном месте — роскошь, совершенно непозволительная в сложившимся положении. Стоять на одном месте все равно, что подписать себе смертный приговор, а Антон Майер пока еще хочет пожить.       Альфа бредет неспешно, жадно втягивая носом воздух. Запах как будто становится сильнее, гуще, и воспаленное сознание рисует едкие, рваные лоскуты дымовой завесы, обволакивающей нестройные ряды деревьев. Ощущение чего-то такого близкого, и в то же время недосягаемого, невозможного, заставляет мысли тревожно метаться внутри черепной коробки. В темноте, да еще и на таком холоде, ощущение времени стирается окончательно. К тому моменту, как поросль впереди раздвигается, Антон не может даже примерно определить, сколько уже блуждает впотьмах.       Лес, как будто сдавшись, редеет. Майер останавливается, привалившись плечом к стволу, дышит тяжело и надрывно. Воздух со свистом покидает уставшие легкие, и альфа хочет засмеяться, но не может. Впереди, за кривым частоколом, стоит дом, в окошке мерцает слабый свет. Антон жмурится, усердно трет воспаленные глаза, ожидая, что видение исчезнет, растает в непроглядной зимней ночи. Но ничего не происходит. — Эй! — Кричит Майер, не надеясь, что его услышат.       Ноги сами несут его вперед, и ступать теперь легко, совсем просто. Усталость и ломота отступают, стоит лишь представить тепло домашнего очага. — Эй! — Снова кричит альфа, барабаня в ворота сапогом. — Пустите заночевать! Я хорошо заплачу!       Проходит несколько мучительно долгих, тревожных минут прежде, чем ему отпирают. Хмурый омега средних лет, закутанный в старую лохматую шубу, подносит к его лицу пиритовый фонарь. — Откуда взялся? — Произносит он вместо приветствия. — Заблудился. Пустите заночевать. Помру же тут. У Майера зуб на зуб не попадает, но он старается говорить отчетливо и, насколько это возможно, доброжелательно. Несмотря на нестерпимое желание оказаться, наконец, в тепле, альфа понимает, насколько подозрительно выглядит. — Я правда могу заплатить, — повторяет он. — Я офицер охранки. Из Лимхарда. С собой есть документы.       Омега думает некоторое время. Рассматривает Антона, его одежду. Уставшую и замерзшую лошадь. И, почти что нехотя, соглашается. — Животное в хлев заведи. Провожу. А потом покажешь мне деньги. За дарма никто тебя терпеть тут не станет. Ясно? — Ясно, — радостно кивает Майер.       А потом оглядывается назад. На лес. Ему все еще не верится, что он сумел найти выход.       Хмурый омега ни о чем не спрашивает — ему хватает платы за ночь и документов. Он вообще оказывается не из разговорчивых, но Майера это полностью устраивает. Ему стелют на широкой скамье у самого входа, наливают тарелку теплого капустного супа. Жидкий и почти несоленый, сейчас он кажется Антону вкуснейшим из всего, что альфа ел когда-либо. — Утром пойдешь, куда шел, — коротко бормочет хозяин дома и скрывается за занавеской, отделяющей омежий кут за печкой.       Антону кажется, что он слышит шепот и возню на той половине, но тяжелая голова уже тянет к подушке. Уставший, обессиленный, альфа засыпает моментально, провалившись в тяжелый сон без сновидений. Не успев даже подумать о том, что за человек может жить один в подобном месте. Даже если его убьют этой ночью, Майер, по крайней мере, успеет согреться.       Кто-то подходит ближе. Среди негромкого похрапывания альфа различает осторожные шаги. Тело напрягается, сон моментально отступает. Антон открывает глаза и перехватывает чью-то руку прежде, чем та успевает коснуться его лба. В голубоватом, слабом свете фонаря у лавки стоит омега, но не тот, что его встретил. Этот гораздо моложе — так сразу и не скажешь, сколько лет, кажется, что совсем еще ребенок. Низкий, худой, с беспокойными миндалевидными глазами. Он подносит палец к губам и наклоняется ближе. — Не шуми. Папу разбудишь. — Ты кто? — Зачем-то спрашивает альфа, не замечая, как пальцы сильнее перехватывают тонкое запястье. — Хильде Коске, — бормочет омега, опускаясь на колени. — Руку пусти. — Что ты… — Жар у тебя. Снять надо. Долго тебя беси водили? — Кто водил? — Вопросом на вопрос отвечает Майер, но руку отпускает. Хильде кладет ему на лоб теплую, вымоченную в травяном отваре тряпицу, а сам продолжает внимательно рассматривать лицо альфы. — Дурной совсем? Беси тебя по лесу водили, путали. Смех, поди, слышал? Голоса какие-нибудь? Ну, то-то же. На, вот. Выпей. Омега протягивает Антону железную кружку с оторванной ручкой. Внутри плещется что-то темное, густое, пахнущее хвоей и костром. — Что это? — С недоверием спрашивает Антон. Омега сводит густые брови к переносице. — Пей, говорю. Пока папа не проснулся. Увидит, что я тебе помогаю — так промеж лопаток мне всыплет, что рядом с тобой слягу.       Вопреки всему, чему Майера учили в охранке, он слушается. На вкус отвар в чашке сладковатый и пряный. Отвратительный. Только теперь альфа ощущает, как мелкая дрожь озноба сотрясает его тело. Куда он поедет завтра? Ему же и в седле не удержаться будет. Проклятье! Сколько ехать до Фогеля? Ему уже, конечно, никуда не успеть. — Откуда знаешь, что меня беси водили? — Пахнешь, — коротко замечает омега, поджимая под себя ноги, устраиваясь поудобнее. — Чертями пахнешь. Скверной немного. Гарью. — И цианидом? — Усмехается Майер, но собеседник не может понять, что смешного он находит в его словах. — Вы одни тут живете? — Альфа пытается подняться на локтях, но тут же опускается обратно, придавленный тяжелым взглядом Хильде. Мальчишка кивает. — Отец умер пару лет назад. Теперь тут только мы. — Есть тут деревни? Рядом. — Выселки, — отвечает омега, и внутри Антона все рушится. Какие, к чертям, Выселки? Он сделал крюк! — Вот же, — раздраженно цедит Майер, но его рот тут же накрывает холодная ладонь омеги.       Из-за занавески раздается шумное сопенье. Скрипит лавка. Шуршит одеяло. Хильде глядит на Майера едва ли не со злостью. Не издавая более ни звука, они смиренно ждут, пока папа омеги вновь захрапит. — Извини, — шепчет Антон. Хильде поджимает губы. — Как ты нас нашел? — Шел на запах дыма. Вы, наверное, печь как раз растопили. — И тебя вот так вот отпустили? Чудно, — пожимает плечами Коске. — Ты, считай, в рубашке родился. — Это едва ли, — улыбается Антон, с удивлением отмечая, как быстро Хильде отводит взгляд. — Мне нужно быть далеко отсюда. От этого так много зависит. А я… — Завтра полегчает, — обещает омега. — Как тебя зовут? — Антон Майер. Офицер охранки. Некоторое время омега молчит, словно обдумывая услышанное. Затем быстро поправляет сползший компресс и еще раз повторяет: — Завтра будет лучше. Постарайся уснуть, Антон Майер. — Спасибо, — говорит альфа уже в темноту.       Мальчишка гасит фонарь и уходит за занавеску, тихонько, почти бесшумно ступая по дощатому полу. Где-то в щелях между бревнами свистит ветер. И как им не страшно жить здесь? Хильде говорил о том, что происходило в лесу так, словно сталкивается с подобным каждый день. Словно вся эта языческая чертовщина для него — абсолютно привычное дело.       Альфа ощущает, как сильнее поднимается температура. Едкая горечь, злость на самого себя и новая волна усталости захлестывают Майера, утягивают, словно водоворот. Воспоминания о сегодняшнем дне кружатся в голове, смешиваются и бледнеют. Тяжелые веки закрываются, и вскоре единственным, что Антон продолжает ощущать, остается хвойный запах отвара, принесенного омегой.       Ему действительно становится лучше.       Когда старший омега будет его тычком под ребра, Антон с удовольствием отмечает, что жар отступил, ломота в костях прошла, а сознание прояснилось. Вчерашние плутания в лесу кажутся уже больше страшным сном, нежели чем-то, что могло произойти на самом деле. В доме пахнет прогорклым маслом и пригоревшей кашей. Нехотя, альфа садится на скамье, растирая слипшиеся за ночь веки.       Теперь Антон может как следует разглядеть внутреннее скудное убранство. Этот дом напоминает его собственный, во Мховом Доле, много-много лет назад. Здесь и самодельная деревянная мебель, и плетеные из обрезков тряпок цветастые дорожки и окривевший за давностью лет сервант без дверец. На полке виднеется одинокий, покрывшийся пылью латунный крест на подставке. — На ногах, поди, держишься? Хозяин дома смотрит на альфу сверху вниз. Выражение худого лица нисколько не поменялось: все такое же неприветливое, недовольное. Но теперь Антон замечает в его голосе нетерпеливое раздражение. — Лошадь бери и уезжай. — Хоть завтраком бы накормили. — Тут тебе не постоялый двор, — замечает собеседник. — Ты переночевать просился. Тебя пустили. А теперь езжай, куда надо.       Из-за сдвинутой занавески показывается голова Хильде. Майер улыбается ему, но родитель тут же шипит на омегу, заставляя исчезнуть. Хмурится сильнее. — Лепешку с собой отдам, но на большее не рассчитывай. Самим жрать нечего. Собирайся.       Ответа он не ждет. Усаживается у окна и принимается штопать подбитый мехом жилет, периодически бросая тревожные взгляды то на Майера, то на занавеску. В доме на какое-то мгновение воцаряется тишина, и Антон, неловко шлепает босыми ногами по скрипучему дощатому полу, старается собираться побыстрее. Ему ясно дали понять, что не намерены держать здесь дольше необходимого, да и он сам хотел бы поскорее отправиться в путь. Фогель, наверное, уже успел похоронить его в этом чертовом лесу.       Вчерашняя пурга затихла, оставив после себя лишь высокие, пушистые снежные сугробы, идеально ровные, никем еще не истоптанные. Зимнее солнце неторопливо ползет вверх через голые кроны лесной поросли. Утренняя рассветная дымка окрашивает небо в розовый, подсвечивая снежный наст. Стоит мороз, но без пронизывающего ветра он ощущается теперь едва ли не приятно. Благостно. Антон запрягает лошадь, не в силах поверить собственным глазам. Как может это место быть одновременно таким умиротворяющим и пугающим, пробирающим до самых костей? И зачем, ради всех Богов, здесь кому-то селиться?       Тяжелая дверь отворяется и, перепрыгивая через ступеньки, во двор спускается Хильде. На нем домашняя холщовая рубаха, а на плечи накинут пуховый платок. Альфа ёжиться от холода при одном взгляде на него. — На, вот, — тараторит Хильде так быстро, что проглатывает окончания слов. — Надень. Не спорь. Не снимай и никому не показывай. И тогда вернешься в этот свой Лимхард целёхоньким. Почти что насильно, он пихает в руки Майера свёрток из помятой бумаги. Внутри, наспех завернутый, лежит оберег из темно-серого, грубого металла, размером в половину указательного пальца. В его очертаниях Антон с трудом, но узнает фигуру человека. — Что это? — Спрашивает альфа, хотя, разумеется, все уже понял. Магия. И эта фигурка, и вчерашний отвар — все это было связано с магией. Которую он — Антон Майер — так усердно избегал всю предыдущую жизнь. — Надень, — повторяет Хильде, хмуря брови.       Под тяжелым, колким взглядом серых омежих глаз Антон быстро сдается. Наклоняется, позволяя Хильде завязать на его шее бечевку и спрятать оберег под верхней одеждой. Майеру кажется, — разумеется, ему только кажется — что металл стремительно нагревается. Хильде собирается сказать что-то еще, но на крыльцо выходит его родитель. — Мальчишка! — Раздраженно кричит омега. — Я разве разрешал тебе выходить?! Хильде выхватывает из рук Антона скомканный, пожелтевший лист бумаги и трясет им в воздухе. — Я ему карту принес! Он же не знает, куда ему ехать! — Это не наши проблемы, — равнодушно пожимает плечами хозяин дома. — Никто ему ничего не должен. Слышал, альфа? Тебе здесь никто ничем не обязан! Проваливай, пока ноги целы!       Хильде отдает бумагу обратно, и Антон с разочарованием замечает, что никакой картой это не является. Обыкновенная старая газетная страница, располосованная надвое. Заметив его взгляд, омега выговаривает быстро и негромко, так, чтобы услышал один только Майер: — Езжай на юг, к Выселкам. Там свернешь на проселок вдоль леса. Езжай прямо, пока лошадь не заупрямится. На пути ни с кем не говори. Не оборачивайся. Дорога сама тебя выведет. А потом добавляет, немного подумав: — И никогда не снимай оберег. Иначе беда с тобой будет, слышишь? Антон улыбается. — Я твой должник. Омега недовольно сводит брови. — Не разбрасывайся такими словами, Антон Майер.       Альфа успевает запрыгнуть в седло как раз в тот момент, когда старший омега хватает Хильде за руку, утаскивая обратно в дом. Слышит, как захлопывается дверь, как скрипит несмазанный засов. Когда частокол хутора остается далеко позади, альфа чувствует тяжелый взгляд, направленный ему в спину, и хочет обернуться, но оберег на груди разгорается, теплеет, напоминая о словах омеги. Он смотрит вперед, туда, где у кромки горизонта чернеет дым выселковых печных труб. Антон замолкает, глядя куда-то под ноги. Яннек молчит, и с каждой секундой это молчание ощущается все тяжелее. — Ну? — Наконец, выдавливает из себя Майер. — Ну а потом что? Что было в деревне? Как Ларсона поймал? Альфа усмехается, и выходит это едва ли не истерически. — А про деревню я в отчете правду написал. Фогель заболел. Ларсона прятали родственники. Я ему пригрозил нос отрезать, так он и расписку аусовскую отдал. Вот только… Не знаю, как это объяснить, но… оберег этот. Он меня как будто вел. Подсказывал. Помогал. Я его носил все это время, думал, а вдруг и правда оно все к лучшему. А потом в город вернулся, про отстранение узнал, и так тошно стало, что… Снял его, в общем-то. Шипка присвистывает. — Даю тебе пару минут, чтобы привести себя в порядок. Вернешь подарочек своему лесному омеге. — Что? — Майер дергается, словно от удара. Яннек невесело усмехается. — Он ждет нас у Томаса. Думаю, всех нас ждет долгий и сложный разговор.