Штормовое предупреждение

      Воздух в комнате затхлый, гнилой. Слышно, как копошатся толстые мухи в углу, облепив позеленевшее липкое лицо. Шичиро едва узнает в сгорбленной, вздутой фигуре своего младшего брата. Умер он быстро, от точного удара в голову чем-то тяжёлым. Кто-то проломил Ёширо череп. Мертвую мать она нашла накрытой тёплым одеялом, под которым копошились насекомые, вгрызаясь в податливо эластичную плоть, напоминающую девушке желе. Вздутое и пожелтевшее лицо матери было спокойным, без признаков насильственной смерти.       Шичиро же ощущала острую боль в груди, медленно расползавшеюся дальше, по животу. Вдох получился рваным и сухим, вызывая приступ неконтролируемого кашля. На языке образовалась горечь.       Оота пришла в себя неожиданно, будто очнувшись от глубокого и неспокойного сна, уже стоявшая на ногах. Для Шичиро её тело было чужим, неестественным: руки казались невыносимо тяжёлыми, как и косы, в которые были заплетены грязные и сальные волосы. Голову все клонило в сторону. Странно, — голос в её голове был вялым, незнакомым, — почему я здесь?       Оота помнила, как проваливалась в неспокойный сон рано утром, под предрассветные сумерки, слыша в отдалении двигатель мусоровоза, проезжающий под её окном каждое воскресенье. И последней, угасающей мыслью было то, что она снова забыла закрыть окно в своей квартире. В маленькой, довольно уютной и теплой, никак не похожей на мрачное и гнилое помещение, в котором сейчас находилась Шичиро.       Попыталась отмахнуться от надоедливых мух, лезших так настойчиво к ней в лицо. Снова натыкаясь глазами на разбухшее лицо своей матери. Шичиро не могла вспомнить, когда видела её настолько умиротворённой и спокойной, как сейчас. Мертвой.       Шичиро бросилась вперёд, к закрытой на засов двери, поднимая клубы пыли в воздух. Натыкаясь ладонями на нагретую солнцем деревянную дверь, состоявшую из тонких веток, перевязанных толстой веревкой, больше похожей на канат. Оота попыталась убрать засов с ручки, ломая тонкие ногти и всаживая в нежную кожу ладоней острые занозы. Боль в груди усиливалась с каждым резким движением, проникая под ребра, заставляя сердце сбиваться с ритма, а лёгкие ныть от недостатка кислорода. В глазах помутнело. Не справлюсь, — отчаянно, — не смогу.       Оота заваливается назад, сжимая израненными пальцами дверную ручку. Нагретый солнцем летний воздух бьёт в её посеревшее лицо, заставляя зажмурить заслезившиеся тут же глаза. Из горла вырывается усталый вздох, а затем неконтролируемый кашель. Шичиро опускает дверную ручку, ползком выбираясь наружу, не жалея своих коленей и остатков сил. Отчаянно вдыхает полной грудью чуть сладковатый воздух, боясь задохнуться от переполняющих её эмоций. Выжила! — кричит израненное сознание. - Выжила! Смогла…       А что именно?       Оота никогда не славилась отменным здоровьем, умудряясь простыть даже от летнего жаркого зноя. Простуда и ОРВИ были её лучшими подругами последние двадцать четыре года, как и сосудосуживающие капли для носа, с мультивитаминными добавками для еды. Так как обычная простуда смогла перерасти в это? В настолько натуральные галлюцинации?       Шичиро заваливается на бок, глядя помутневшими от слез глазами на бурые маленькие камушки и пробивающиеся ростки зеленой травы. Почему зимой трава настолько зелёная, а воздух так сладок? Мысли в голове путаются, как толстые черви между собой, и у Оота нет сил, чтобы ухватиться ни за одну из них. Вот-вот должен зазвенеть будильник настроенный в телефоне, на 9:40. Она позволит себе понежиться под тонким одеялом ещё десять минут, а после попытается встать, чтобы выпить прописанные накануне доктором лекарства. Проходит минута, другая. Летнее солнце продолжает жечь открытую, пропитавшуюся потом, кровью и пылью кожу рук и ног. Искра жизни, вспыхнувшая в её глазах, медленно блёкнет, а сознание тухнет, как тонкий огонёк зажженной свечи. Вставай, — приказывает Шичиро самой себе, — не закрывай глаза! Вставай! — голос в её голове становится знакомым и родным, тем, каким она его помнила — маминым. Не незнакомой женщины, что лежит там, в доме, а именно той, что всегда направляла её по верному и единственному правильному пути.       Оота сковала злость. Почему она оказалась в столь плачевном состоянии, почти на грани смерти, в столь забытом всеми месте?! Шичиро перевернулась на живот, заставив руки согнуться. Пальцами впиваясь в податливую землю, попыталась приподняться, рыча, как дикий зверь. Сможет. Справится. Нужно лишь спуститься по дороге, к деревне. Там помогут. Не бросят. Ну же!       Крупные капли пота скатываются со лба на нос, затем падая на землю. Перед глазами белая размытая пелена, а в ушах стоит такой звон, что собственного сердца не слышно. Руки расходятся в стороны, заставляя Шичиро упасть, клацнув громко зубами. Умирать не хотелось.       — Эй! — чей-то громкий голос донесся до Оота не сразу, заставив Шичиро поверить, что ей просто показалось. — Что с тобой? — её грубо перевернули на спину, заставив запрокинуть голову.       Язык прилип к нёбу, но Шичиро удалось открыть рот. Она не видит лица своего спасителя, не чувствуя, как его грубые руки рвут ткань её летнего юката, обнажая глубокую рану, что тянется от самой шеи до пупка, будто кто-то пытался освежевать девчушку, как какую-то свинью. Повезло, — думается ей, и сознание покидает слабое тело.       Шичиро не видит себя прежнюю, взрослую, в столь юном детском теле. Девочка. И так сразу же не скажешь сколько ей: семь или десять, уж больно худая, нескладная. Косы длинные, черные, а глаза пронзительно голубые, как у иностранца. Оота видела цвет таких глаз только в сериалах да на обложках модных журналов. Вот только девочка не была моделью или актрисой. Обычная деревенская девочка, жившая на отшибе с матерью и младшим братом. Отца она не помнила, знала только со слов матери, что тот ушел на войну. На какую только? Войны шли повседневно: за территорию, ресурсы, людей. Так почему она оказалась здесь? В столь тяжелом, для городской девчонки, мире? Для чего?       Оота чувствовала влагу на своих потрескавшихся губах, чувствовала обжигающий жар костра и дикий голод, что сковал её израненное и уставшее тело. Она не могла пошевелиться или открыть глаза, проваливаясь в неспокойный сон с каждым часом все глубже и глубже. Шичиро не хотела просыпаться, как и чувствовать боль. У нее было одно желание: очнуться как можно скорее в своей маленькой квартире, выпить лекарства и заняться домашними делами, коих образовалось за эти несколько недель бессчетное множество. Нужно было столько сделать, успеть. Но боль не проходила. Как и не исчезала маленькая голубоглазая девочка, отчаянно тянувшая Шичиро свои худые, израненные руки.       — Просыпайся, — Шичиро хорошенько тряхнули за плечи, и девочка пропала, — пей осторожно, — кто-то поднес к ее губам глиняную плашку с прокипячённой водой, приподнимая голову.       Вода была противно теплой и попадала куда угодно, но только не ей в рот, заставляя неизвестного громко ругаться на каком-то странном диалекте. Оота понимала своего спасителя через несколько слов, улавливая больше общий смысл. Незнакомец проклинал её. Но выходил и не дал умереть, а это сейчас главное.       — Чего уставилась? — Оота искренне удивилась, осознав, насколько еще детским был голос её спасителя.       — Спасибо, — голос Шичиро сух и едва слышен, больше похож на шелест бумаги или старой газеты, которые так любил перечитывать её отец в своё время.       — Не благодари раньше времени, — прошипел мальчишка, — рана загноилась из-за грязи и мух. Нужны лекарственные травы.       — В доме, — на выдохе.       — Нет там ничего, только мухи да мертвые тела, — тихо.       Почему он сожалеет о тех кого не знал прежде?       — В доме, — упрямо повторила Шичиро, — должны быть лекарства, — она закашлялась, сжимая от острой боли руку своего спасителя.       Оота знала это, знала, где покойная матушка хранила деньги и другие, близкие её сердцу маленькие сокровища. Шичиро было все труднее различать себя прежнюю и деревенскую голубоглазую девочку, что словно паразит заползала в её голову и душу, заменяя одни воспоминания на другие. Она больше не могла сказать, кем именно ощущает себя теперь. Запертой взрослой в теле ребенка или маленькой девочкой, что очнулась от долгого и болезненного сна, прожив иллюзорную жизнь в далеком и столь туманном будущем?       — Будет больно, — предупредил Оота мальчишка, тем самым разбудив.       Он нашел лекарства, как и шелковую нитку с иголкой.       У Шичиро не было сил кричать от боли. Упорно сжимая зубы, Оота проклинала весь мир за столь грубое и болезненное пробуждение. Она чувствовала на себе липкий обеспокоенный взгляд, повзрослевшего столь рано, ребенка, слышала его сбивчивый шепот и просьбы не умирать на его руках. Наверное, он проклинал себя за решение подняться на отшиб, чтобы оглядеть деревню сверху.       — Не засыпай! Не смей этого делать!       Шичиро видит перед глазами облепленное толстыми мухами лицо своего младшего брата. Глубокую рану, внутри которой кашица из пазла черепных косточек и серой массы. Вспоминает, как мать замахнулась еще раз рукой, держа в своей ладони острый камень. Брызги крови попали на её светлые одежды и стены. Ёширо даже не понял, что произошло. Как и не до конца осознала Оота.       Ночь выдалась тяжелой.