И только смерть разлучит вас

      — Ф-фак! — вместе с разноцветным кубиком в руках, как и лежал на диване, Битлджус тяжёлым мешком падает на землю. Тут завывает ветер и дождь с чернющим пеплом и песком закручивает вихри, забивается в волосы, глаза и ноздри, скрипит на зубах. Темные, тяжёлые тучи румянятся электрическими разрядами молний, залпы грома заглушают его собственные мысли.       Он буквально провалился в сон.       Её сон.       Тут дико холодно и это удивляет. Удивляет по одной простой причине — он ничего не может чувствовать. Но во сне — в чужом сне — он ощущает то, что создал хозяин сна.       Первое, чего демон хочет сделать…       Щелчок.       И… Ничего не происходит.       — Ну давай! Дава-ай же… — он щелкает ещё раз. Ещё. Как-будто мучает зажигалку, в которой газ кончился.       — Ф-фк-кен щет! Вот же хрень! — он со злости швыряет кубик Рубика о землю, пластиковые кусочки головоломки разбрызгиваются у ног. Здесь его магия бессильна. Недовольно перекатывает зубочистку в зубах. Ему хотелось унять бурю, но теперь придётся всё это терпеть.       Это чужой сон и такое ни с чем не спутать. Для парня, который не спит уже больше девяти столетий — всё распознать не составляет труда.       Сквозь вуаль непроглядной песчаной агонии он замечает, как плетется худощавая, неказистая, подростковая фигура вдалеке. Она держится за сердце, а потом падает на колени.       «А вот и хозяйка сна!» — понимает Битлджус.       Это момент, которым необходимо воспользоваться. Ему очень интересно узнать, как она выглядит. Идёт к ней, закрывая глаза от ветра и пыли. Оказавшись близко — волосы ее видит, и хочется потрогать. Он знает, что почти наверняка ни черта у него него выйдет. Проклятье ограничит его везде и всюду… но он протягивает руку и…чувствует это. Так же тактильно, как при жизни.       «Какого чёрта?!»       Он содрогается от ощущения, которое давно стало чужеродным.       «Видимо у снов свои правила».       В тот же самый миг девочка резко оборачивается, и он теперь знает, какого цвета её заплаканные глаза.       — Кто здесь?! — говорит она потеряно. Смотрит будто сквозь него. Очевидно, он для неё невидим, понимает Битлджус. И явно не в непогоде дело.       — Я, — отвечает девочке демон, — твой новый лучший друг, — слов получше в голову ему не пришло.

***

      «— Закрой глаза, милая. Обещаю — страшно не будет!»       Голос вовсе не внушающий доверия. Наигранный. Намеренно переигрывающий. Насмехающийся и хохочущий.       Она ему не верит. Она не закрывает глаза.       Ещё ни разу не закрыла.       Кровавые руки с длинными грязными ногтищами появляются и исчезают из ниоткуда в никуда.       «— А чего ты ожидала? Я — демон, а не домашняя такса…»       Кто-то стоит за спиной.       Слышен полубезумный, пустой и оторванный от реальности, смех. Эхо. Будто он всюду.       Пытается выкрикнуть его имя, но она… забыла. На языке вертится. Забыла. Забыла как его зовут… а может просто не знала никогда?       Пытается, всё-таки пытается кричать. Она чувствует потребность — очень сильно заорать.       Звук не выходит.       Он цокает языком.       «— Но-Но. Неееет крошка, я заберу твой нежный голосок себе на хранение. Сюда. — указывает на карман. Как странно, она видит край полосатого пиджака, но не видит обладателя.       Звук монетки — так её голос упал внутрь…       «— А теперь, играть будем по правилам. Ты не запираешь меня — а я не забираю тебя, идёт?»       Лидия чувствует себя беспомощной и совершенно потерянной. В этой пустоте, тут даже нет верха, низа, и сторон света. Но в одном она твердо уверена — здесь есть он.       Он — тот, кого не увидеть. Только ощущать, чтобы напрочь забыть перед пробуждением.       Однажды во сне паника захлёстывает её и Лидия вскакивает с постели, царапая ногтями свою шею. В холодном поту. Она дышит так, будто её душили.       Как оказывается прекрасно, когда можно свободно вдохнуть.       Никого никогда призывать она не станет. Ни-ко-гда.       Подобные сны навещают её, с настораживающей стабильностью последние пару лет. Там она слышит голос и различает его как мужской. Просыпается — и уже не уверена, какой пол у этого существа. Да и сон сам совершенно не помнит.       Она уже замучила свою колоду. Сонники и расклады на значение снов.       «Может это суккуб?»       Перелопачивает все доступные статьи и форумы в гугле. Ничего подходящего.       «Это просто психологический барьер. Просто игра подсознания».       Она не помнит утром. Кажется с ней общается «это нечто». Лидия всеми силами пытается выцепить из памяти краешек ускользающего видения.       В ночь, когда Лидия узнала о смерти мамы — не могла спать. И на следующий день тоже. И через день. В итоге, таблеткам снотворных, удается протянуть дорожку в кровать. Единственным спасением от горя в тот момент было — провалиться в беспамятство. В тот вечер впервые появляется он.       Этот ехидный голос. Для своего удобства она зовёт его просто «Он». С тех пор, хоть Лидия больше не принимает таблетки, однако этот «Он» не оставляет её сны.       Приходит в ночь перед экзаменами, в дни, когда она ругается с отцом, в дни, когда в школе ей суждено пережить много неприятного и дать пройти сквозь неё.       Он — её личное злое предзнаменование. Хоть погоду предсказывай.       Грубые ногти и бледная кожа с черными венами, поросшие плесенью и мхом. Это всё, что застревает в памяти, потому что невозможно забыть.       Вежливое покашливание возвращает Лидию обратно, в кожаное кресло, раздражающего, позитивного, оранжево-коричневого цвета. В кабинете психолога светло, свежо и гуляет сквозняк. Метроном стоящий на бутафорском камине баюкает её тревогу своим ленивым тиканьем. Из широкого окна видно город и неоправданно солнечный день.       Лидия не хочет этого жизнеутверждающего мая. Она не хочет никакого будущего. Она не хочет ничего менять. Выискивать где-то своё хорошее настроение. Она не чувствует внутри ни сил, ни желаний. Уже который год.       Просто хочет закрыться от всего мира и чтобы к ней больше никто не приставал. Ни отец. Ни Делия. Ни дегенераты, с которыми она учится в одной школе, ни сердобольная училка — от её сочувствующего взгляда и всепонимающего отношения только ещё тяжелее внутри. Лидия чувствует вину перед таким к себе отношением. Его она не заслуживает. Она ничего не может выдать взамен.       Она теперь нелюдимая и жадная на доброту.       Все друзья остались в детстве, в другом городе. Джинджер и Полли теперь так далеко в прошлом. Наверняка, только из вежливости продолжают поздравлять её с Рождеством и Хэллоуинским днём рождения. Она не особо-то хочет внимания к своей персоне. Ей чудится во всём подвох.       Обычно, если в школе к ней проявляется, ни с того ни с сего, интерес — это всегда заканчивается печально для неё, как минимум скандалом, и пару раз доходит до драки.       Такая хорошая девочка Лидия.       Окружающие подростки не в силах простить её замкнутости и молчаливости. Дразнят, что она возомнила из себя не понятно что, зацикленная на своих проблемах. Они высказывают ей, за то, что она странно выглядит, за то, что она ходит в чёрной одежде и «скучает по мамочке.» Её отец и Делия, судя по всему, такого же мнения, что провоцирует её на ещё большую отстранённость.       И эти обвинения намного приятнее, чем снисходительность. Как будто так справедливее и правильнее. Это ей больше по характеру подходит. Потому, что на самом дне своего сознания — Лидия чертовски зла. Зла на себя. И сколько бы не пыталась она понять, что именно терзает её так сильно, почему она злится на саму себя — пока ничего не нащупывается. Только рябь, бестолковая, в мозгу расходится… в виде недоброго предчувствия.       Не просто же так её отец отправил к психологу.       Она не умеет социализироваться, не умеет находить общий язык с окружающими или «сглаживать углы». Всегда, вот же дура, говорит как есть. Возможно по этой причине в новой нью-йоркской школе её не приняли с распростертыми объятьями? Раньше же всё хорошо было, раньше, когда мама была.       На самом деле, в глубине души, если быть честной с самой собой — она очень благодарна этой новой школе и тупым одноклассникам, которые агрессивны и издеваются — они хотя бы её не жалеют. Признают в ней равную, пусть и неосознанно. Пусть и проявляют это по-скотски.       На очередной встрече психолог просит изобразить сон. Грифель шкрябает громко, выводит на клетчатой бумаге линии. Нервные, злые и порывистые. Лидия старается выудить то, что отразилось и осталось в голове после сегодняшней ночи.       Психолог — женщина, средних лет с чересчур короткими, светлыми волосами и в огромных круглых очках без оправы. Лидии комфортно рядом с ней. Чем-то маму её напоминает.       — Какое чувства вызывают у тебя эти руки? — интересуется она у Лидии.       — Опасность. Как-будто кобра, которая готовится к броску.       — Как думаешь, что будет если «Он» дотронется?       Лидия усилием воли удерживается от того, чтобы потянуться к тем местам на шее, где иногда появлялись царапины. Она пожимает плечами.       — Не знаю. Будет больно, наверное.       Психолог хлопает в ладони привлекая внимание Лидии,       — Проведём мини-сеанс гипноза. Закрой глаза, Лидия.       От этой просьбы ее слегка мурашит.       Ей слышится тот голос из сна, невидимый и не определяемый:       «— Закрой глаза, милая!»       «Замечательно, теперь слуховые галлюцинации», — думает Лидия. Об этом упоминать не будет, пожалуй. Но глаза всё-таки закрывает.       — Представь эти руки. Видишь их перед собой?       — Да.       — Опиши их.       — Холодные и… запекшаяся кровь на пальцах… На ногтях.       — Хорошо. А теперь позволь этим рукам коснуться твоих плеч. Что ты ощущаешь теперь?       Лидия сопротивляется этому, но пробует. Допускает.       — Они ледяные, — замолкает и слушает ощущения, — … это странно… становится спокойнее.       — А боль?       — Нет боли.       — Страшно?       «— Страшно?»— в унисон, как-будто его фраза, его голос. Она делает сухой нервный глоток,       — Жутковато. Некомфортно, но нет боли.       — Сейчас я щёлкну пальцами, и ты скажешь первое пришедшее на ум слово, это будет слово, которое ассоциируется у тебя внутри с твоим сном.       Щелчок.

***

      Ей было тринадцать, когда мамы не стало. Лидия очень тяжело пережила утрату. Её новый воображаемый друг из снов никак не смягчал удар.       По мнению психолога — это компенсация. Компенсация, блин.       «— Дай своим чувствам выход», — говорит она ей.       Лидия не может вылить всё и сразу. Не говоря уже о том, что до конца не уверена, что вообще её гложет.       Сперва смерть мамы. Через год папа приводит домой, на ужин, какую-то тётю с искусственной улыбкой и говорит:       — Лидия знакомься. Это Делия, она будет жить с нами. Она — твоя новая мама.       «Новая. Мама».       «Предатель».       В тот вечер она встала из-за стола и убежала в комнату. Девочка не выходила оттуда весь вечер, никого не пускала. Она плакала тогда, в тот вечер. Она рыдала от обиды и ярости. Обнимала фотографию мамы в рамке лежа в кровати и баюкая себя, покачиваясь из стороны в сторону. Когда утром она тоже не вышла — взрослым пришлось вызывать слесаря, который вскрыл замок.       Как же много злости в тот вечер пронзило её сердце. Как же глубоко она разочаровалась в папе, нет не в папе. В отце. С того дня она больше не допускала к нему обращения нежного и мягкого. Он предатель. Отец — биологический. Не папа. Папа бы не променял память о маме. Он должен был, обязан был хранить верность маме. Лидия так сделала бы. Мама так сделала бы. Как лебеди, выбирают себе одну пару на всю жизнь, и больше ни на кого не заменяют.       «Предатель. Променял память и верность погибшему Лебедю — на живую Утку».       Это не модно сейчас, хранить верность, но Лидия так чувствует. Должно быть именно так и не иначе. Должно быть так, как два года назад на Рождество. И если без мамы, то и без других.       Это было юношеским максимализмом, и так давно никто не живёт да и, на самом деле, наверное не жил никогда. Своими нынешними мозгами Лидия всё понимает.       Приняла. Смирилась. Отец счастлив, а не загнулся. Все кругом твердят, что радоваться за папу должна, но внутри все ещё щипит ранка. Глупо. Не логично.       Они даже ни разу с ним после того вечера по душам не смогли поговорить. Мама была тем самым связующим звеном между двумя угрюмыми и замкнутыми, так сильно похожими друг на друга, людьми. И пусть отец не драматизирует, как Лидия, она прекрасно помнит его при маме. Как он всегда мечтал о тишине, покое и одиночестве. Прямо как она сейчас. И как мама, точно так же как Делия, наводила суету. Вряд ли Лидия сама себе готова признаться в этом сходстве мамы и мачехи. В сходстве себя и отца.

***

      Зайдя домой она бросает прохладное «привет» Делии, листающей дизайнерский журнал, развалившись на вырви-глазном красном овальном диване в гостиной.       — Как день? — задаёт безобидный вопрос Делия, не предвещающий для Лидии ничего хорошего.       — Всё хорошо, — она пытается прошмыгнуть скорее в свою комнату, чтобы закрыться там и спрятаться ото всего мира в недочитанной главе «Тёмной башни».       — Как психолог? — продолжает сердобольная мачеха свой сдержанно-террористический допрос.       Лидия знает, что на простом «Как день?» — эта женщина никогда не останавливается. Как жаль, а ведь так хотелось. Лидия смиряется с тем, что уйти так быстро не удастся и меняет направление — мимо дивана прямиком к огромному двухкамерному холодильнику. И надеется найти там что-нибудь, способное утешить её дерьмовую пятницу. Ночью явился «Он», а значит быть беде.       — Чего ты хочешь знать? — спрашивает Лидия.       — Хочу знать удалось ли к чему-то прийти, хотя бы в этот раз?       — Прийти к чему-то. Не знала что мы к чему-то идём. Очень интересно. Полюбопытствую в следующую пятницу. Если ты не против, — говорит Лидия безэмоционально, как-будто читает с доски, и достаёт из холодильника пакет апельсинового сока, откручивает крышку и залпом прямо из пакета, о да, не налив в стакан, пьёт.       Сегодня Лидия сдерживается чтобы не нахамить Делии, но не в силах хотя-бы что-то сделать не по-своему. Когда нибудь они обе научатся останавливаться на дежурных фразочках, обозначающими не более чем «Я вижу тебя» после чего можно будет просто расходиться по своим углам и жить, без постоянных попыток сблизиться. Лидия уже давно смирилась с тем, что отец привёл мама-заменителя в их дом.       Смирилась — не значит простила. Смирилась — не значит приняла. Смирилась — не значит назвала её мамой. Смирилась — но это не значит, что Лидия полюбит эту женщину.       Так что лучше бы ей держаться от Лидии подальше. Но сегодня есть надежда сдержаться и не дать предзнаменовавшему явлению ледяных рук во сне ворваться в реальность. А ведь так и просится.       А Делия же и впрямь — всегда знает, чего сказать,       — Лидия! Ну ты же девочка! Я сколько раз тебе говорила, что нельзя пить из пакета? Ты хотя бы иногда ко мне прислушивайся.       Лидия пьёт из пакета, не потому что ей так сильно хочется пить, она просто сделала это, как делала всегда. И будет делать так всегда. Берёт сок с крышкой с собой. Пока идёт до своей двери, она всё ещё думает — получится. Лидия почти зашла к себе, но,       — Понятно теперь, почему в школе с тобой никто не дружит. Видимо сессии с психологом не дали пользы, — говорит Делия,       Несколько мгновений Лидия стоит у двери. Сжимает пакет долбанного сока в руке, борясь с порывом вылить его полностью и без помощи стакана на голову Делии. Лидия правда считала — всё у неё сегодня получится. Но видимо…       — Делия. Просто дружеское напоминание. — Лидия дожидается, пока та обернётся, а потом ядовито выговаривает, глядя прямо в глаза. — Ты мне не мать.       Лидия захлопывает дверь, как только видит в лице Делии ту трещинку самообладания, которую и дожидалась.       Один — Один.       Швыряет рюкзак на пол и валится на кровать. Плакать уже давно не хочется.       В её комнате окна всегда задёрнуты тёмной тюлью, но когда она возвращается после школы — они всегда на распашку.       «Делия даже сюда свой нос засунула».       Весь оставшийся вечер до прихода отца Лидия не выходит из комнаты, а позже начинает дремать за чтением.       Её будит стук в дверь. Судя по звуку и настойчивости это папа.       «Отец», — поправляет себя в голове.       — Лидия, — он не доволен, судя по голосу.       — Да. Лидия на связи.       Он тормошит ручку.       — Открой дверь. Надо поговорить.       Лидия тяжело вздыхает. Поднимается, медленно плетется и открывает дверь. Отец входит и по его лицу она уже и так всё видит. Она могла предсказать его взгляд еще пятью часами ранее, когда Лидия не прикусила язык вовремя.       — Короче, — начинает Лидия, — я не хочу выслушивать о том же, что и всегда. Нет, я не сожалею, и нет, я не буду извиняться перед твоей напыщенной мандариновой уткой. Так что ты зря пришёл.       — Так значит ты с отцом разговариваешь?! — он скрещивает руки на груди. Каким бы он ни был сердитым, его природная натура добряка пропечатанная на лице, и раскрасневшееся лицо в купе с рыжеватыми волосами, всегда портит впечатление.       — Радуйся тому, что я с тобой вообще разговариваю, — отвечает она.       — Лидия!       — Да! Что ты хочешь сказать, отец?! Я вся внимание!       — Ты была такой хорошей, доброй девочкой раньше! Верни мне мою дочь! Вот, что я хочу сказать!       — Поздно! Теперь я — твоя дочь! Исчадие ада! Что-то не нравится? Сдай меня в детдом! Выгони на вокзал!       — Лидия! Прекрати нести чушь!       — А чего, что я такое сейчас? Жалкий отросток твоей бывшей жены, не более! Я просто напоминание о том, что ты предатель! Мама умерла, и ты нашел ей замену! Так найди её и для меня! Родите ещё одну дочку! — Лидия вся раскрасневшись, с комом в горле кричит на отца,       — Сейчас же замолчи! Ты не понимаешь что несёшь!       — Предатель! Ты хотя бы любил маму?! — эти слова прозвучали, как бьющееся стекло.       Что ж. Стоп.       Она видит пугающую картину — глаза отца заблестели. Окей… Сегодня она перегнула палку.       Лидия и сама знает ответ. Она жалеет о сказанных словах. Начинает рыдать закрыв лицо ладонями. Папа подходит к ней и забирает в медвежью охапку. Давая Лидии ту близость, которой она не могла себе позволить со смерти мамы. Он гладит ее по макушке, прижимает к сердцу.       — Пап. П. Прос. Ти… — выдавливает она сквозь икоту рыдания, — П. Ап. П. Рас. Ти.       Она сделала ему больно. И ей от этого ещё больнее.       — Милая моя, доченька. Конечно я любил маму, — и потом тише, видимо чтобы Делия не услышала, он добавляет, — Я её и сейчас очень люблю. Мне очень её не хватает.       Лидия чувствует, как папа смахивает свои слёзы. Она знает, что он всегда любил. Она и раньше, видя их, всегда это знала.       — Звёздочка моя, пожалуйста прости. Конечно я очень по ней скучаю… Я знаю, как тебе тяжело. Хочешь мы уедем из этого города? Сменишь школу, будем снова жить в доме.       — С Делией. — Лидия отстраняется из объятий,       — Милая…       — Её ты тоже любишь?       — Без неё я бы не смог пережить смерть Глории, Лидия. Мне казалось, что я сам за ней уйду. Если бы не появилась Делия… Я ей благодарен, я доверяю и люблю.       Лидия тяжело вздыхает.       — Мне тяжело видеть, что ты кого-то ещё можешь любить, кроме мамы.       — Лидия, я не знаю, как это объяснить. Если бы мама была жива я бы не…       — Хватит. Я всё равно не пойму этого. Но если тебе там легче, — она тычет пальцем ему в грудь, — то я попробую.