Nataraja

      Тем утром, около шести, Салли уже готовилась выйти из дома на работу, оставив крошку Майка на попечение старухи Потс, однако ее оторвал от утреннего туалета грохот на лестнице. Точно кто-то безуспешно пытался подняться в её комнату и падал на крутых ступеньках. — Джим, членоголовый! — раздался из-за нижней двери голос скорняка Тедда. — Ты накрысился что ли, скот? Весь дом перебудил! — Тедд… помоги. Сдавленный, полный боли хрип. И тотчас изменившийся тревожный возглас скорняка: — Мать честная… Салли! Салли… Салли опрометью бросилась к Джиму по тёмной лестнице. Его уже поднимал Тедд, из дверей высунулись другие соседи, недоумевающие, что случилось.       Джим висел на руках у скорняка и едва не терял сознание. Он увидел Салли и протянул ей руку. Сжав ее, девушка вскрикнула от ощущения липкой крови. — Салли, детка, я люблю те… — прохрипел Джим и взорвался кровавым кашлем. — У него дыра в груди! — воскликнул Тедд. — Салли, беги за доктором, а я отнесу его к вам в комнату.       Салли кивнула и, выпустив из пальцев холодеющую руку мужа, понеслась, в чем была, по запорошенной улице к дому врача. — Джим, что случилось? Джим? — Тедд уложил его на кровать и тряс за плечо.       Это было мучительно. Мучительно было двигаться, дышать, говорить. Разрывающим был кашель, с каждым судорожным движением грудной клетки из него выходила добрая четверть стакана ярко-алой пенящейся крови. Но если бы впервые. Слабеющий Джим нашел в себе силы открыть глаза и сказать: — Я страшный человек, Тедди. Я страшный… я — убийца, понимаешь? — Брось, что ты несёшь, Джимми! Доктор скоро будет, дождись его, не умирай, ладно?       Скорняк до того никогда не проявлял доброты к нему, и Джим был приятно удивлен проявлением его широкой души. В двери толпились другие жильцы. Джим видел их встревоженные лица, приподнялся на локтях, закашлялся, улыбнулся и сказал: — Я не умру… Мне нельзя умирать. Мой сын… Салли… — Конечно, нельзя! — старуха Потс качала на руках плачущего от этой суматохи Майка. — Кто мне аренду за полгода грозился оплатить? Даже не думай упиздовать на тот свет, проходимец!       Две долгие недели он пребывал у порога смерти, находясь в абсолютном сознании, понимая, что очень плох. В то утро Салли обежала трёх окрестных врачей, но каждый из них назвал такую цену за визит, которая составляла месячный бюджет семьи. Две недели совсем молодой, но способный студент-медик из Эдинбурга, живший по соседству, сидел у постели Джима, за умеренную плату в виде домашних обедов и ужинов делая все возможное и невозможное, упорно вытягивая его из лап смерти. И все равно, все деньги, которые Джим и Салли пытались скопить на свою собственную конуру, уходили на еду и лекарства. Рана, с первого взгляда казавшаяся пустяковой, едва заметная дырочка в груди под сердцем, почти не кровоточила, но под ней шел глубокий угрожающий жизни рваный ход в легкое. Впрочем, именно малые размеры входного отверстия, а также извилистость раневого хода способствовали тому, что с Джимом не случилось одного из самых грозных осложнений лёгочных ран — пневмоторакса. Осознавая это, студент-медик не давал ни обнадёживающих, ни каких бы то ни было еще прогнозов, вероятно, чтобы не нервировать более нужного Салли, но пестовал Джима, как мог, проводя все дни на их чердаке.       Возможно, его подкупала дружелюбная обстановка, царящая в этом крохотном обжитом уголке, а возможно, тоска по ушедшим не так давно родным. Но в чем нельзя было сомневаться, так это в том, что будущее светило медицины располагала твердость духа совсем молодого раненного парня, мужественно сражавшегося за свою жизнь, и его неизменный оптимизм. Горячий от лихорадки, при виде его Джим всегда улыбался и тянул ему худую руку для приветствия. Он мог в самый тяжкий момент перевязок или обработок внезапно рассмешить и доктора, и Салли, или предложить доктору партию в вист, «пока они ожидают костлявую». Так что, несмотря на всю плачевность положения пациента, в его доме не было той гнетущей и тягостной обстановки, какая сопровождает обыкновенно семьи умирающих. К тому же старуха Потс, которая на удивление частенько стала заглядывать к постояльцам, добавляла перца в муторность хода лечения. У пышущего жаром Джима не было аппетита, и Салли тщетно пыталась заставить его съесть хоть немного бульона, пока старая фурия, наблюдая за тем, как жена увещевает и уговаривает мужа открыть рот для ложки, многозначительно не изрекла: — Салли, ну хуле ты сюсюкаешься с этим обсосом? Не переводи хаванину, быстрее сдохнет, быстрее найдешь себе нормального. Разумеется, после такого посыла Джима взяла праведная злость, и он стал куда усерднее поглощать пищу.       И, конечно, счастью доктора не было предела, когда к концу первой недели лечения Джим перестал терять кровь через кашель. Еще через несколько дней лихорадки его взгляд стал спокойным и уверенным, в дыхании исчезли хрипы, он приласкал широкую голову Дункана, сидящего у его постели с самого первого дня, и с улыбкой сказал доктору и Салли: — Я же сказал, я не умру. Салли расплакалась на плече у доктора, тогда как Джим, нахмурившись, слабым шёпотом пригрозил: — А ну, Макдермотт, не смейте клеить мою жену, — и глухо рассмеялся. — Вы совершенно невозможны, сэр! — с укором отозвался студент. — Неделю назад я боялся, что вы не переживёте очередную ночь, а теперь из-за вас могу провалить сессию в университете! — Что осталось сдать, Эдвин? — участливо спросил пациент. — Самый ад. Математику, физику, астрономию… — Когда экзамены? — Через две недели. — Пф-ф-ф, какие пустяки, — фыркнул Джим. — Мы с вами позанимаемся, и вы все сдадите наилучшим образом. Доктор удивленно вскинул темные брови. — Мы с вами? Насколько мне не изменяет память, вы, сэр, разнорабочий, а не академик! — Друг мой, так ведь и вы не врач. А я, тем не менее, жив, благодаря вашему таланту. У меня тоже есть кое-какие способности, в том числе и к точным наукам. Доверьтесь мне, и вы все сдадите. И не имейте привычки навешивать на людей ярлыки прежде, чем дадите им возможность проявить себя.       И так уж получилось, что на две оставшиеся до экзаменов недели будущий доктор Макдермотт чуть ли не поселился с Джимом, Салли и Майком. Виной тому стал Джим, поскольку он оставлял бедному шотландцу всего четыре часа в день на сон. Все прочее время отводилось на штудирование точных наук, за которое Джим взялся с таким энтузиазмом, что незадачливому доктору начало казаться, что на шею ему сел сам сатана. Студент под конец был уже не рад, что связался с этим неугомонным пациентом, однако, стал подмечать, что теоремы и тождества отскакивают от его зубов, и плавать в мутном первородном океане тригонометрических формул и доказательств ему уже не так сложно. У Джима откуда-то выискалась поистине редкая научная литература, он делился знаниями и старался делать это так, чтобы уставший за день студент не уснул на его внеплановых лекциях. Впрочем, когда Эдвин позволял себе во время занятий отвлекаться на веселую возню Дункана и Майка, клевать носом, тупить или проявлять какую-нибудь еще недальновидность, он запросто мог схлопотать тяжёлой книгой по голове. Бывало, дело доходило до скандалов, один раз доктор хотел было уйти, хлопнув дверью, но на выходе его встретил Дункан и своим рыком уговорил вернуться к обучению. И поэтому, должно быть, от этой запредельной гонки за успешными оценками и концентрации моральных сил, больной с каждым днем креп все больше.       Когда же дошло дело до экзаменов, Джим впервые разрешил своему доктору хорошенько выспаться. Он знал, что тот готов, однако, у Макдермотта было совсем другое мнение, и за ночь он едва ли хоть на миг сомкнул глаза. Он пришел к Джиму под утро, бледный, изможденный и встревоженный. — Ну и как это понимать, сэр? — Джим встретил его в дверях, к тому времени он уже достаточно набрался сил для того, чтобы ходить по комнате, и даже немножко гулять.       Эдвин не знал, что ему ответить, он только стыдливо поднял на собеседника свои чистые карие глаза, и Джим все понял. — Неужели плохо дело? — улыбнулся он. — Математика никогда не была моим сильным местом, — признался Эдвин. — Но вы же совершенно готовы! Больше веры в себя, мой друг! — Джим взял его за плечи. Доктор только кивнул. — Мне пойти с вами?       После того, какая отчаянная надежда промелькнула в глазах шотландца, он мог уже ничего больше не говорить. — Нет, нет, что вы, вы еще недостаточно здоровы, я как врач вам запрещаю… — Цыц, — отозвался Джим, который уже полез в комод за одеждой. — Я купил это платье в расчете на лучшие времена, — он достал оттуда поношенный, но все еще приличный мужской костюм, — считаю, что они настали. И только попробуйте меня опозорить! Где моя бритва? Миссис Потс! Где моя бритва? — Где, где, в пизде. Она уже давно не твоя, а моя, лапуля, — отозвалась снизу старуха. — Очень ею удобно старую кожу с пяток соскребать. — Господь помилуй, миссис Потс! — Не ссы, я тебя наебала. Так и валяется у умывальника, где ты ее бросил. А куда это ты, падаль несдохшая, педали навострил? Или в раю недобор мест и берут уже кого попало? — Я иду… с Эдвином. По делам, — Джим деликатно отмолчался о главном, чтобы не поймать очередной залп искромётного старушечьего юмора. — Ой-ой, расступись, народ, дерьмо плывет. Слышь, конфетный, на тебе вот обертку, — старуха принесла из своей комнаты старый длинный морской бушлат, с которого перепугано вспорхнула маленькая серая моль. — А то гляди, петушок простынет, кхекать будет. — Миссис Потс, — Джим благодарно прижал к себе теплую одежду, понимая, что старуха помнит о том, что он потерял свое пальто. — Таскай, таскай это дерьмо, оно тебе как раз по роже. Муженька моего покойного шмотка, гори он в аду веки вечные, мудак.       Джим прекрасно помнил Лондонский университет, а точнее университетский колледж на Говер-стрит, в котором два года назад с таким успехом защитил свою детскую научную работу. Теперь благородную мраморную лестницу топтали все те же, что и два года назад, ботинки, только теперь похожие больше на худое решето. Джим тяжко вздохнул, тоскуя по тем светлым дням, и рана тотчас напомнила о себе болезненным уколом. Он поморщился, и его спутник, заметив это, тронул его за плечо. — Все в порядке, мой друг? — Да, — пряча от него слезы ностальгии, отозвался с улыбкой Джим. — Все хорошо. Идёмте. Вы хорошо помните, как я просил вас вести себя с неопределенными интегралами? При любом удобном случае разбивайте диапазон интегрирования на несколько, раскладывайте на четное и нечетное, или вообще интерпретируйте их геометрически, с помощью круга. Я разрешаю вам действовать по своему усмотрению. Ну, вперед. Вы лев, Эдвин, порвите их.       И он толкнул Макдермотта к двери кабинета. Когда дверь за шотландцем закрылась, Джим почувствовал, что его мутит от слабости и, не обращая внимания на толпившихся в коридоре студентов, мягко сполз по стене на пол. Ему сразу стало легче, он сглотнул вязкую слюну и приготовился к ожиданию, но чей-то резкий и требовательный оклик разрушил его намерения. — Молодой человек! Здесь не полагается сидеть!       Джим хмуро зыркнул на посмевшего потревожить его благостный отдых негодяя, но тут его злость испарилась. Он узнал статную фигуру профессора Уильяма Стэнли Джевонса, знаменитого логика, которому его представили еще в те ушедшие безвозвратно времена его детского триумфа на конференции колледжей. Профессор, очевидно, тоже не забыл Джима, поскольку удивленно воскликнул: — Джеймс? Джеймс Картер, собственной персоной? Джим так резко подскочил на ноги, что у него помутилось в голове, и он пошатнулся. Профессор испуганно поймал его за рукав. — Боже, мой юный друг, что с вами стало? Вы похожи на истощенную мумию! Куда вы пропали? Я слышал, вы по собственному желанию покинули колледж? — Да, мистер Джевонс… — слабо пробормотал Джим, стараясь прийти в себя. — Моя… жизнь повернулась в иное русло. — Я не видел вас в течение года на занятиях, но вы, тем не менее, сдаете экзамены как студент университета? — О, нет, нет, мистер Джевонс, я готовил друга к экзамену, всего лишь пришел поддержать его… — Напрасно, весьма напрасно! — покачал головой маститый профессор, отряхивая Джиму ворот бушлата. — Вас помнят до сих пор и здесь, и в Кембридже. К слову сказать, кое-кого вы там очень впечатлили своей работой, и этот человек был крайне разочарован вашим исчезновением. Что же побудило вас покинуть колледж? Джим, несмотря на малокровие и слабость, залился густой краской. — Я женился на простой девушке, — честно признался он, не в состоянии соврать такому авторитету, как Джевонс. — Я работаю в порту Лондона. Мне очень жаль, но… — Но это же не порок? — перебил его ученый. — А то, что вы хороните ваш блестящий талант, это поистине великий грех! Молодой человек, я вас просто так не отпущу. Профессор Алан Фаридж из Кембриджа не простит мне этого!       Джим вспомнил, что ему рассказывали два года назад о профессоре Джевонсе. В начале своей грандиозной научной карьеры ему пришлось бросить учебу здесь же, в университете, из-за крайней нищеты, и, конечно же, профессор, выбравшийся из такого затруднительного положения, понимал Джима, как никто другой. Джим хотел было что-то возразить ему, но тут дверь экзаменационной залы открылась, и оттуда показалось сияющее лицо Эдвина Макдермотта. — Джим! Джим, я сдал! О, мистер Джевонс, добрый день, сэр! — заметив профессора, он почтительно вытянулся столбиком. — Макдермотт? — поморщился профессор. — Вы хотите сказать, что сдали математику? — На высший балл, сэр! — вне себя от радости отчеканил тот. Джим широко улыбнулся и хлопнул Эдвина по ладони, поздравляя его. — На высший балл? — продолжал недоумевать профессор. — Мистер Макдермотт, да вы ли это? — Я! И все благодаря моему другу Джеймсу! Если бы не он… Джим, ведь мне попалось именно уравнение с неопределенными интегралами! — И что ты делал? — Разложил на круг, как ты и говорил! — Умница, Эдвин! Я ни на полградуса не сомневался, что ты сдашь. — Постойте, господа, что это за способ? Джеймс, это ваши изыскания, не так ли? — Уильям Джевонс прервал радостный скулеж двух юнцов. — О, да это всего лишь трюк, не более чем, — Джим опустил глаза в пол. — Слушайте. Я состою в экзаменационной комиссии, и у меня сейчас совершенно нет времени. Но вот вам моя визитка. Джеймс, я буду ждать вас на Риджент-стрит в семь, ресторан «У гончих». Макдермотт, вас тоже. В конце концов, сегодня с вами свершилось чудо едва ли не большее, чем исход Лазаря из могилы. Джим хлопнул Эдвина по плечу. — Он бы с радостью согласился, мистер Джевонс, но у него завтра астрономия. Эдвин, я надеюсь, ты сегодня выспишься?

***

      Неделю спустя, когда Макдермотт успешно сдал все экзамены и раздумывал, как отметить Рождество на оставшиеся в его кармане десять пенсов, к нему в дверь постучали. Он открыл, заочно предполагая, кого он может увидеть там, и не ошибся. Джим стоял на пороге и качал на руках сына. На нем был новый цилиндр, новое добротное пальто из шерсти и новые блестящие ботинки. Майк тоже был при параде, вместо старой материнской шали на нем был отличный детский костюмчик. — Эдвин, у нас рождественский гусь. Пойдёмте, отпразднуем сочельник вместе с нами, пока мы еще здесь, — было простое и безыскусное приглашение. — Вы уезжаете? — с грустью спросил студент. — Да! Кажется, с вашей чудесной подачи, моя жизнь имеет тенденцию к склонению в положительные числа. Мой добрый ангел Эдвин. Профессор Джевонс предложил мне познакомиться с одной весьма уважаемой семьей. Её глава, мистер Алан Фаридж, помимо преподавания в Кембридже является бывшим бригадиром Корпуса королевских инженеров и имеет к моим способностям большой интерес. Поэтому, как мне не грустно оставлять вас, упускать возможность переехать с семьей в Кембридж я не могу. Так что, это наш прощальный ужин, друг. — Кембридж! Бог мой! Кембридж! Вы достойны! Несомненно, вы добьётесь успехов! Я очень, очень рад за вас, Джеймс! — не имея возможности пожать руку Джима, державшего ребенка, Макдермотт искренне потряс Майка за машущий перед его лицом кулачок. Майк обиженно захныкал. — И еще, Макдермотт, я предлагаю вам место на нашем чердаке. Оно всяко лучше вашей сырой конуры. Я оплатил миссис Потс аренду за полгода вперед и, в придачу, подарил ей нашу козу. Она будет счастлива принять вас, а если из ее уст вы услышите что-либо иное, не верьте доброй женщине. — Джим, — почти любовно проворковал студент. — Ох, Джим... — Ну, что же, идёмте праздновать? А после сразу же займемся переездом, — улыбнулся ему Джим. — Это будет самое счастливое Рождество.