Nataraja

Здравствуйте дети! Скажите мне, Знаете ли вы плохого клоуна? Скажите мне мальчики, скажите мне девочки, Любите ли вы плохого дядю? Биопсихоз «Я твой ёбаный клоун»©

1876 год март, Касабланка.       На «Сантьяго» увидели далекие прибрежные огни ближе к полуночи, а в два часа ночи судно вошло в порт. Ульвбьерн Соррен бывал в этих местах впервые. После промозглого и холодного Лондона берега Гибралтара казались ему преисполненными волшебства. Как только «Сантьяго» миновал маяк, матрос Соррен вприпрыжку поскакал к кубрику за пожитками. По пути ему встретился Даниэль, смуглый, худенький юнга с не по-детски серьезным и толковым выражением на лице.       Ульвбьерн хлопнул его по плечу и весело сказал: — Дэнни, собирайся! Идем на берег! Мальчик ласково улыбнулся другу и последовал его совету.       Они сблизились в этом рейсе, и более странной и крепкой дружбы не видали бывалые моряки с «Сантьяго». Дэн, как поговаривали, был отбит капитаном Гарри Веджвудом у берберийских пиратов и с тех пор сопровождал его в каждом плавании. А Ульвбьерн вписался на второй рейс судна, поскольку и он понравился команде, и фрегат ему приглянулся.       На стоянке в Ла-Корунья, правда, матрос пропал более, чем на сутки, и капитан уже думал, что он загулял, но под конец второго дня Соррен притащился на корабль с разбитой головой и потерял сознание прежде, чем товарищи успели разузнать у него, что случилось. Череп его был раскроен на семь дюймов, рана представляла собой жуткое зрелище, и Веджвуд уже готовился звать священника, чтобы причастить умирающего, но юнга упросил его погодить с этим. В течение двух последующих дней стоянки Дэн не отходил от Соррена, колдуя над раной, уж как — моряки не ведали, только мальчишке удалось каким-то чудом открыть ему глаза, а затем, уже во фрахте, быстро поставить на ноги. Когда матрос смог объясниться, он поведал о том, что по дружелюбию своему заглянул в гости на один из пришвартовавшихся неподалеку от «Сантьяго» торговых клиперов, где и умудрился подраться один против всей команды.       Таких историй моряки с «Сантьяго» слышали от Соррена предостаточно, уж очень он ревностно защищал свои высокие убеждения. Всего-навсего кто-то вздумал при нем оскорбить божий умысел и высшую мораль, и датчанин вспыхнул, как порох. Без сомнений, он одержал бы победу в схватке с охальниками, но какая-то гадина просадила ему череп топором, подло, со спины, как выразился Ульвбьерн — «абсолютно бесчестным образом». Матросня с «Сантьяго» и рада была бы осмеять его за бунтарство, да никому не хотелось будить его гнев, тогда, как ему еще предстояло выздороветь для новых свершений. Даниэль же, спаситель смутьяна, слушал его с восхищением, и учитывая чувство благодарности датчанина к мальчику, немудрено догадаться, что с того случая матрос и юнга стали неразлучны.       Они и сейчас собирались вместе прогуляться по марокканской земле, найти покой под сенью финиковых пальм и предаться беседам о высоком. Слишком свежа в памяти Уле Соррена была ночь, проведенная в лондонских трущобах «в гостях у бога». Он постоянно возвращался в разговорах к той памятной встрече, к удивительному разнорабочему парню Джиму и его дружной семье, радуясь, однако, и знакомству с Даниэлем ди Сантони. Приятели попивали душистый бедуинский чай и прислушивались к воззваниям муфтия с городского минарета. Ульвбьерн был рад побывать в Марокко в то время года, когда с Сахары не несли песок, жар и грязную пыль устрашающие любого северянина ветра «шерги», когда по вечерам воздух даже наполнялся прохладой, а море было теплым и приятным телу. Он любил плавать и нырять, тогда как Даниэль, очень быстро замерзавший даже в теплой средиземноморской воде, всегда ждал его на берегу вытянутым черноволосым маячком. Наплававшись вдосталь, крепкий и красивый Ульвбьерн натягивал штаны и плюхался на живот около приятеля. Подперев голову руками, он слушал о невероятной жизни юнги, который родился совсем не там, где юнги обычно появляются на свет. Мальчик терпеливо рассказывал ему историю своей жизни, каждый раз добавляя что-нибудь новое, занимательное, так, что у датчанина челюсть отвисала от удивления. — И что же, твои родители были богачами? — вопрошал Ульвбьерн. — Они были меценатами, коллекционерами живописи и произведений искусства. Луиджи и Нина ди Сантони. Я рассказывал тебе о Делле, моей сестре. — Дарданелле, — припомнил, улыбаясь, Ульвбьерн. — Которую назвали в честь пролива, где утонула Гелла из мифа о Золотом руне. — У нас был большой дом в Неаполе, я не слишком хорошо помню его обстановку, помню только, что отец очень им гордился. И помню, как он рассказывал нам с Деллой, что мы — наследники не только его состояния, но и древнего рода ди Сантони. Он обучал меня тайным письменам и заклинаниям, не уступающим в силе деяниям рук. Отец и мать носили на шеях обручи, золотые, очень красивые, и у нас с Деллой тоже такие были. Вроде твоего камня на цепочке, Зверь.       Ульвбьерн довольно кивнул, понимая мальчика. У них с Даниэлем было много общего. Оба оказались принадлежными к громким фамилиям, оба носили на шеях подтверждения тому. Уле одному Даниэлю и показал реликвию Сорренов — синий камень на золотой цепи, вплетенный в союз трех треугольников. Ди Сантони с замиранием сердца прикасался к тайне простого на вид датчанина. Ульвбьерн посмеивался, сердцем ощущая духовную близость с Даниэлем. Ведь он был сыном погибшего морского зверя, валларского ярла, а Даниэль — представителем загадочных носителей тайного знания и силы, той самой, что сумела тогда зарастить ему пробитый топором в драке череп.       Без участия и заботы Даниэля он бы не выжил, Уле хорошо понимал это. Пока он болел, Даниэль был с ним круглосуточно, и почти все время держал руки у него на голове, приговаривая какие-то заклинания на латыни и успешно снимая мучительную боль. Тогда-то матрос Соррен и узнал о чудесных умениях мальчишки, которые, как оказалось, передавались в их роду из поколения в поколение. Он сразу проникся судьбой ребенка. Даниэля, как и Ульвбьерна похитили и увезли по морю далеко от родных мест, с Сорреном это проделал подлый и вероломный старший брат, с Даниэлем — берберские пираты. Они налетели на яхту семьи Сантони во время морской прогулки близ Неаполя, застрелили Луиджи и Нину, а их детей увезли с собой, чтобы впоследствии разлучить навсегда. Дэн не знал, где теперь его сестра, но каждый раз приговаривал, когда вспоминал о ней: — Я чувствую, она жива.       Это было необычно, как и все в Даниэле. Он был словно соткан из света и добра, маленький ангел с черными волосами, черными глазами и горькой участью корабельного юнги.       Он говорил о себе, что рано обрел способности: обычно волшебная сила в их роду проявлялась ближе к сорока годам. Датчанин смеялся и возражал, дескать, это же половина жизни! Но Даниэль только загадочно улыбался и ничего не отвечал другу. Ульвбьерн, сойдясь с ним ближе, решил во что бы то ни стало сделаться мальчишке покровителем, старшим братом, оберегать его и защищать, и, когда плавание окончится, забрать с собой в Париж, к Эстер. Он говорил об этом Дэну, уверял его, что сумеет позаботиться о нем не хуже родителей, что они с Эстер втроем смогут хорошо и сытно зажить где-нибудь на Монмартре одной большой и славной семьей, точь-в-точь, как Джим, Майкл и Салли. Даниэль доверчиво улыбался ему и кивал головой, только в его мягком взгляде то и дело сквозила еле различимая грусть. — Почему ты не веришь мне? Я серьезно, Дэн! Я смогу тебя вырастить, сделаю человеком! Ты будешь учиться в университете, а я — в консерватории. И Эстер. Мы спасем ее из борделя, я женюсь на ней, устроюсь работать куда-нибудь, если нужно будет. Мы станем уважаемыми людьми, а потом вместе отыщем твою сестренку Деллу, где бы она ни находилась, и соединим вашу семью! Его слова дышали убеждением, но мальчик, как обычно, скептически покачивал головой. — Ты думаешь, так будет, Зверь?       Он называл его Зверем с того дня, как узнал его имя, и Ульвбьерн не возражал. Напротив, эта дикая кличка напоминала ему кулачные бои и Торстена Топора, а также его отца — оборотня Хальвдана, родством с которым он гордился. — Конечно! Я обещаю! — клятвенно заверил друга Ульвбьерн в ответ на его сомнение. — Не стоит обещать того, чего не сможешь выполнить, — внезапно серьезно, по-взрослому холодно сообщил ему Сантони. — Почему не смогу? — обомлев от такого заявления, обеспокоился Соррен. — Потому что это жизнь, Зверь. Это жизнь. Есть в ней добрые Звери, как ты, а есть и злые. — Но если мы будем держаться вместе, я смогу отбить тебя у любого злого зверя, Дэн, — кладя ему руку на плечо и глядя в темные бархатные глаза своими чистыми окошками неба, сказал Соррен. — Видишь, мои зубы и кулаки? Пощупай мышцы! Кто сильнее меня на корабле? Я к тому же не боюсь ни дьявола! — А я боюсь, — опустил глаза мальчик. — Кого? — Дьявола. Соррен рассмеялся. — Сколько лет живу, ни разу его не видел. — Я видел, — тихо отозвался мальчик, бледнея. — Во сне. Мне однажды приснился очень страшный клоун. У него были красные волосы и огромный рот, через все лицо. Он хохотал и говорил, что поймает меня. А потом превратился в злого волка с десятью головами и сказал, что, если я не поиграю с ним, он убьет меня. Я отказался, и он начал рвать меня всеми пастями. Я тогда понял, что это дьявол, и что он придет за мной. — Глупости, — успокоил его матрос. — Это был всего-навсего кошмар. Ты многое повидал в жизни. Мне тоже порой снятся страшилки, что отец меня избивает, например. Это не имеет общего с реальностью, Дэн.       Даниэль, как обычно, мягко улыбнулся ему и, повернув голову в океан, еле слышно прошептал: — Я не вернусь из плавания.       Ульвбьерн все же услышал его и, резко схватив за рубашонку, развернул к себе. — Прекрати говорить глупости! Я сказал, я буду стоять за тебя до последнего вдоха! Нам нечего бояться на «Сантьяго»! Юнга засмеялся над его тревогой и сказал: — Я тебе верю, Зверь.       И Уле Соррен в свою очередь должен был бы успокоиться, но слишком необычен был Даниэль, слишком редко он ошибался. Он был для матроса сродни блаженным и святым, к которым причисляли изредка его мать, Хельгу, а такие, подобно ей, не задерживаются надолго в грешном мире. Именно эта хрупкость и доброта заставляли Уле повторять себе: я буду защищать его до последней капли крови, я перегрызу зубами глотку любому, кто со злым умыслом коснется хоть волоса на его голове. Он уверился в своих силах и постепенно успокоился.

***

      На «Сантьяго» им было нечего бояться, а заветный Париж по мере продвижения к северным широтам становился все ближе. Лучезарное будущее вовсю маячило перед Ульвбьерном, даруя ему неизменно хорошее настроение, а товарищи, видя это, подтрунивали над ним: — Что, Зверюга, готовишь лапы, чтобы нору выкопать и щенят наплодить?       Тот только хохотал от души и по вечерам, когда над морем стояла добрая погода, громко распевал морские песни сильным и мелодичным баритоном, собирая вкруг себя не занятых на работах по судну слушателей. Сам суровый Веджвуд порой останавливался у штурвала и, пыхтя трубкой, задумчиво слушал великолепный голос матроса. Соррен любил подрать глотку и всегда был запевалой в «шанти». Как-то он обмолвился Даниэлю, что в предыдущий парижский визит попробовал по наущению Эстер определить свой чистый голос в самую что ни на есть консерваторию. Да только на прослушивании ему сказали, что хоть его пение и впечатлило комиссию, но он слишком груб для оперы, да и не потянет обучение в своем тогдашнем материальном положении. Другой человек после такого разноса, может, и махнул бы рукой на певческую карьеру, но Ульвбьерн, по велению своей упорной натуры принял брошенный ему высококультурными снобами вызов. Он работал над голосом на протяжении всего плавания, упражняясь в пении всякий удобный момент. Голос Зверя, его «вой» стал, фактически, визитной карточкой «Сантьяго», против чего, впрочем, никто из команды не возражал. С песней любое дело лучше спорилось, а с таким сильным голосом, как у старшего матроса Соррена — и подавно. А Ульвбьерн, принимая похвалы от товарищей, копил деньги на учебу в консерватории и мечтал о парижской сцене, где мог бы, наконец, вознестись над грубой и грязной средой, в которой вырос, и стать знаменитым на весь мир артистом. — Как птица летит наш трехмачтовый барк, — звучно распевал Зверь, — Полный ход, полный ход, Сантиано! Девятнадцать узлов и четыреста тонн, Я горжусь матросом быть его. После чего остальные члены команды «Сантьяго» неизменно подхватывали припев: — Так держи же ветер, держи волну, Парус вверх, парус вверх, Сантиано! С божьей помощью ходом прямым Мы достигнем так Сан-Франциско. И вновь над морем раздавался чистый и глубокий, как строптивые воды Атлантики, баритон: — Я покинул надолго мою Марго. Полный ход, полный ход, Сантиано! Оттого было на сердце тяжело Огибать мне скалы Сан-Мало. В тех краях серебро течет рекой Полный ход, полный ход, Сантиано! А в ручьях искрит золотой песок, Пару слитков я заберу с собой. И однажды я прилыву домой Полный ход, полный ход, Сантиано! Там я вновь повстречаю мою Марго, И на палец ее я надену кольцо. Будто в одобрение его решения, команда подпевала: — Так держи же курс и держи волну Парус вверх, парус вверх, Сантиано! По морю, поющему низкие «до», Мы достигнем так Сан-Франциско. Даниэль не пел с ними вместе — сидел рядом на бочонке, отбивал такт по дереву ладонями и смеялся. Это он научил Уле петь «Сантиано» на французком, и матрос Соррен знал, что старинная шанти много значит для маленького друга. «Сантиано» была любимой песней его сестры.

***

— Эгей, олухи, пошалим сегодня наживы ради? — спросил в тот вечер командор своих бойцов. Две дюжины глоток одобрительно заревели.       Каспар улыбнулся. Он отлично подобрал себе команду, все до единого отчаянные сорвиголовы, прекрасно выдрессированные псы, верные лишь ему. Он сам отбирал их, сам обучал генуэзскому абордажному стилю фехтования и стрельбе. Скопил тоже сам.       Только он один мог перетянуть мошонку так, что подвергаемый экзекуции щенок не чувствовал боли, когда лишался способности плодиться. К сожалению, иного пути стать Шакалом не было. Отряд наемников состоял из евнухов, только так им позволено было существовать, и, кроме того, считалось, что оскопление дает защиту от волшебства га-балов и лис. Каспар этого не проверял, он только неукоснительно соблюдал правила жизни племени. Но на его корабле каждый грендель знал, что он кастрирован иначе, чем командор, который довольно часто приглашал наиболее симпатичных и крепких подчиненных себе в каюту. И тогда оттуда неслись крики удовольствия, и тогда Шакалы знали — их предводитель будет в добром расположении духа, явит им милости и благоволения. Потому Каспар не испытывал недостатка в желающих удовлетворить его, и каждый из них старался, как мог.       Заказ, можно считать, был у них в кармане. Каспар знал, что фрегат «Сантьяго» близко. Найти нужное судно в океане человеку так же сложно, как найти золотую монету в свином хлеву, если, конечно, не обладать умением настраивать разум на мысли капитанов всех судов, курсирующих неподалеку. Каспар, приложивший уйму старания к развитию своего дара, мог уловить чужие соображения и за тысячу миль, так что сомнений в успехе предприятия он не имел. Он прекрасно знал даже где именно капитан Веджвуд прячет то, что им нужно, осталось только добраться до «Сантьяго» по длинной волне и забрать награду.       Атака пришлась на ночное время. Жиль сказал, что так будет больше шансов застать экипаж фрегата врасплох. Всем пиратам было велено в качестве маскировки разрисовать морды белилами и сажей под черепа и быть в полной боевой готовности.       Захват был произведен, как всегда, блестяще и молниеносно. Клипер «Лазотт» настиг «Сантьяго», как коршун перепелку, и прежде, чем моряки сумели предпринять хоть что-нибудь, к ним на палубу полетели дреки и кошки, и рослые, грозные парни, спикировав на фрегат, захватили их, не дав опомниться. Каспар в очередной раз подумал о том, как ему повезло с квартмейстером, и каким мудрым было его решение после устранения Тъоги предоставить эту должность Жилю Каламьеру. Крестный отец и учитель стал правой рукой молодому командору, и, несмотря на то, что дижонец уже был седоволосым, матерым волком, он все еще оставался крепким и бодрым. Каспар восхищался его прытью и силой, и всецело полагался на мудрые советы Каламьера, и касательно повседневности, и касательно исполнения заказов.       И теперь Жиль с мерцающим в лунном свете изображением черепа на безбородом лице, вел к предводителю за шкирку капитана «Сантьяго», бледного и дрожащего от страха Гарри Веджвуда. Каспар втянул носом сладкий запах чужой боязни и пробежался мысленным взором по метаниям его разума. — Доброй ночи, господин хороший, — поприветствовал командор пленного капитана. — Вы… вы совершаете преступление против подданных Ее Величества королевы Великобритании и… — сбивчиво залепетал обычно суровый Веджвуд, разглядывая обращенное к нему размалеванное лицо с горящими в полумраке зеленоватыми глазами в обрамлении черных кругов. — И вы также, Гарри, — докончил за него фразу человек-череп. — Гарри, верно? — уточнил он имя собеседника. — Для таких, как вы, капитан Веджвуд, — запальчиво ответил тот, и, сразу после этого получив подкашивающий удар в бедро прикладом карабина от Жиля, с коротким стоном боли завалился на одно колено. Каспар вслушался в его мысли и сказал по-английски, так, чтобы капитан прекрасно понял его: — Лукас, будь добр, принеси мне из капитанской каюты трость.       Веджвуд при этих словах пирата стал бледен, как привидение. Он непонимающе вытаращился на Каспара, от изумления не в силах произнести и слова. Но Каспар знал, что «Сантьяго» везет в Англию из Африки не только специи.       Рослый мулат с ожогом на лице и лошадиной улыбкой погарцевал по палубе, скрылся в люке, но вскоре вернулся, посверкивая тростью. Каспар принял из его рук находку, прекрасно зная, что делает, сорвал с нее набалдашник и высыпал из недр полой трубки себе в ладонь шесть крупных, сияющих алмазов.       Наемники, видя сокровище, восторженно ахнули. — Капитан Веджвуд везет контрабанду, джентльмены, — сообщил подельникам Каспар, — из Южной Африки, с копей Трансвааля, конечно же. И, конечно же, эти камушки нужны не только тому, кому он их везет, но и кое-кому, кто в них также заинтересован. Так что, прошу простить, Гарри, но я вынужден их присвоить. Вам же лучше было бы жить честной морской жизнью, как вы всегда до этого случая и жили. Аферы — это не ваше.       Капитан с удрученным видом машинально потянулся в карман за кисетом с табаком, и Жиль было ткнул его дулом карабина в плечо, но Каспар осадил квартмейстера, сказав: — Он хочет курить, пусть курит.       Это еще больше испугало капитана, так как он положительно не мог понять, откуда дерзкому пирату становятся известны его намерения. Выстроившаяся в ряд под прицелами оружия пиратов команда фрегата безмолвно взирала на происходящее. Никто не издал ни звука в защиту капитана и его незаконно транспортируемого богатства, поскольку им велено было молчать и не рыпаться под угрозой образования лишних дыр в телах. Каспар улыбнулся, глядя на шеренгу послушных и перепуганных овец и хотел уже было завершить операцию, но тут зацепился взглядом за свежее, большеглазое лицо юнги. Мальчик боязливо уставился себе под ноги, вспоминая ужасных пиратов, расправившихся с его семьей, и понимая, что ему не посчастливилось вновь повстречаться с ними. Высоченный человек-череп подошел к нему и взял двумя пальцами за подбородок, совсем как той ночью, когда мальчик в последний раз видел свою семью. — Даниэлло, — позвал он. — Посмотри мне в глаза.       Мальчишка разом вспотел от ужаса, но все же в мучительном усилии приоткрыл веки, чтобы встретить на себе прозорливый свет зеленоватых льдинок на лице командора. — Ты считаешь, что я похож на клоуна? — грустно поинтересовался Каспар. — Это потому, что у меня рожа раскрашена, Дэн. А так я довольно симпатичен, поверь. Я не злой волк, не надо так считать. Я не обижу тебя, если ты не обидишь меня. Ты ведь помнишь, как вышло в прошлом? Кто тебя спас?       Даниэль прекрасно понял, что говорит с тем самым дьяволом из ночного кошмара, который являлся к нему во сны с тех пор, как погибли Луиджи и Нина ди Сантони. Он сглотнул и задрожал крупной дрожью, так что едва мог устоять на ногах. — Сантони. — Каспар просмаковал его фамилию. — Внук легендарного Марко Пьетра. Который ты в Списке сейчас? Двести семьдесят шестой, вроде бы? Где твоя сестра, не знаешь? Мальчик задышал часто и прерывисто. — Вижу, что не знаешь, — прочесывая воспоминания юнги, заключил Каспар. — Дэн, я тебя заберу отсюда. Не возражаешь? — Что со мной будет? — прошептал одними губами тот. «Это зависит от тебя», — пробуравила его разум чужеродная мысль.       Даниэля снова затрясло от страха, когда Каспар приобнял его за плечи и сказал капитану Веджвуду: — Юнгу я конфискую тоже. Он мне понравился. Командор гренделей ласково погладил Даниэля по голове и сказал ему: — Не бойся. Пока ты слушаешься меня, ты в безопасности.       Получив то, за чем он охотился, и даже больше, Каспар хотел уже покинуть «Сантьяго» вместе со своей ордой, только внезапно был сбит с ног прилетевшим будто из ниоткуда бугристым молотом чужого кулака. Аккурат в лоб, причем таким отработанным и знакомым движением, что ему самому стало интересно, кто же тот отчаянный дурак, которого уже вовсю валяли по палубе его молодцы. Каспар отряхнулся по-собачьи и, когда танец звезд в его голове рассеялся, увидел перед собой крепкого молодого парня, совершенно голого, прижатого ружейными дулами его ребят к палубным доскам. На груди у парня поблескивал синеватый камень на золотой цепи. Еще одна встреча, надо же, как мне сегодня везет!       Командор, пошатываясь, встал и подошел к смельчаку. Склониться к нему, чтобы рассмотреть его лицо, было уже сложнее. Недавно прошитое пулей плечо вспыхнуло острой болью, ушибленная голова гудела и кружилась, Каспар понимал, что ему устроили сотрясение мозга, однако, выказывать своей слабости перед лицом покусителя он не собирался. А покуситель был хорош. В тусклом свете сигнальных фонарей его превосходное, ладное тело играло мощными мышцами, глубокая, как у доброй лошади грудь встревоженно вздымалась, мускулистые плечи сверкали капельками морской воды на атласной коже. Очевидно, он купался в море, когда грендели захватили «Сантьяго», и никто из пиратов не заметил его возвращения на корабль. Он прокрался по палубе, как бесшумный зверь, с тем, чтобы оказать весьма нелепое сопротивление захватчикам. Не изменяешь себе с детства.       Ульвбьерн краем глаза видел, как поднимается на ноги злодей, который, по его мнению, уже должен был окочуриться от его удара, ведь он бил со всей дури и знал, что делает. Негодяй должен был издохнуть. Оба раза, когда он применял этот удар ранее, противник не выживал. Тем временем, темная фигура пирата, пошатываясь, приблизилась к нему. Ульвбьерн злобно и досадливо зарычал, чувствуя у своего затылка жесткое дуло оружия. Строгие пожелтевшие от стычки глаза угрожающими клинками полоснули по Каспару и тут же обескураженно распахнулись, точь-в-точь как тогда, у мыса Доброй Надежды, когда старший брат впервые явил младшему свою силу. Каспар захлебнулся воздухом и нахлынувшей радостью, его мозг застучал болью, перед глазами вновь заплясали искорки, и он попятился назад, чтобы не упасть. Несомненно они с Ульвбьерном узнали друг друга. «Рыжая гадина», — подумал младший с ненавистью. «Братишка», — подумал старший с любовью. «Вот каким ты вырос», — подумали оба сына Хельги Натансдоттер.       Ульвбьерн видел брата из бокового положения и все не мог поверить, что это он. Шкаф, ростом восемь футов, не меньше, и в плечах еще фута два. Гора мышц, бычья шея, рябая от веснушек, на поясе — револьвер и абордажный меч. И над всем этим — разрисованная под череп рожа с все теми же хитрыми светло-зелеными глазищами и ворох рыжих волос над выбеленным, начинающим вздуваться от его удара лбом.       Не узнать его все же было невозможно.       Соррен сглотнул, не понимая, что ему делать, то ли сохранять гордое молчание под ружейными дулами, то ли вызывающе рассмеяться рыжей сволочи в лицо. И пока он думал так, Каспар знаком отозвал своих ребят, заставив их убрать от него дула, и протянул ему бледную руку. Ульвбьерн зацепился за нее и встал. Брат оказался выше него на голову, не меньше. — Ну, здравствуй, Мелкий Гном, — устрашающий рисунок черепа на лице Каспара пополз в стороны радостной улыбкой, глаза заблестели. Ульвбьерн не дернул и мускулом, чтобы выказать брату ответную радость. Тогда его сгребли в крепкие объятья, взъерошили мокрые волосы и прижались пухнущим лбом ко лбу, совсем как давным-давно в детстве. — Настоящим красавцем ты стал, а? — Что ты здесь делаешь? — хмуро вопросил Ульвбьерн, не обращая внимания на его лесть. — Балуюсь, — ответил Каспар, во все глаза любуясь братом. — Мы с мальчиками тут немножко вас взяли на абордаж, но я никак не ожидал встретиться с тобой, чему очень рад. Ульви! Ну же, улыбнись! Это я, Каспар, Рыжий Лис, твой родной брат! — Не называй меня Ульви, — проворчал младший Нильсен. — Ты докатился до пиратства? Я не удивлен.       Каспару стало больно и тяжко внутри, но он решил не портить столь долгожданную встречу с братом глупыми обидами, тем более, что ему стоило помнить и про заказ. — Я предлагаю нам «подрейфовать» у меня на «Лазотте», — он потрепал себя рукой по торчащим рыжим волосам. — Ты как? — Катись отсюда со своей бандой, брат, — угрожающе отвечал ему Ульвбьерн. — И забудь о моем имени и существовании. — Грубиян, — улыбнулся рыжий. — И забияка. Хорошо ты меня взгрел, прямо искры из глаз. Недаром я тебя в детстве к кулачным боям приучал. Но, боюсь, я не могу позволить тебе остаться на «Сантьяго», так как свидетелей мы всегда убираем. Так что, я даже не поставлю тебя перед выбором. На «Лазотт» я забираю вас с Даниэлем. Вы ведь друзья, я верно понял? А остальные пойдут на корм рыбам. Мне жаль. — Что?! Да как ты можешь? Сволочь! Мясник! — вспыхнув праведным гневом, Ульвбьерн рванулся, чтобы повторить свой великолепный удар, но подельники Каспара оказались быстрее и смогли скрутить его раньше, чем он нанес вред их командору. — Зверь, не надо! — Даниэль прыгнул к другу и прижался щекой к его боку. — Ты ничего ему не сделаешь. Он возьмет то, что хочет. — Моей души ему не взять, — заворчал Соррен, пока его спутывали канатами, чтобы без ущерба для гренделей доставить к ним на судно. — Лукас, вам нужна моя помощь с этими...? — по-арокешски обратился к Мэрдоку Каспар, указывая острием абордажного меча на несчастных пленных. — Да, герцог, изволь сделать все так, чтобы не вызвать подозрений, — улыбнулся во всю пасть мулат. Жиль услышал это и скрипнул зубами, уводя Даниэля в шлюпку. — Сами никак? — Каспар раскурил сигару. — У меня голова гудит. Брат бьет, что твоя кувалда. — Можем устроить кровавую бойню, — двусмысленно скалясь, отвечал Лукас. Каспар покривился, не уловив намека. — Ладно. Так и быть. Я все сделаю сам. — Командор сегодня милостив? — Мэрдок игриво и завлекающе прошелся темными пальцами по выпуклости мышц на его груди. — Благодаря тебе, Лу, — кокетливо шепнул Каспар и, притянув к себе мулата за гибкий стан, поцеловал его в губы.       Тот залился смехом. Его голос, высокий и мелодичный, отозвался взрывом отторжения в душе наблюдавшего всю эту картину связанного Ульвбьерна. Повернув голову насколько позволяли путы, он видел, как Каспар подошел к капитану Веджвуду и, взяв его за лицо, вперил в него тот самый, страшный, пристальный, магнетический взгляд. Тело старого Гарри забилось в недолгой конвульсии и обмякло в руках рыжего. Он опустил мертвеца на палубу, как большой шарнирный манекен, и двинулся к следующему пленнику. Ульвбьерн забился в веревках и заорал от негодования и ужаса, но родной брат, жестокий убийца, казалось, не слышал его. Даниэль, жмурясь и сбившись в дрожащий комок, прижался к его ноге, пираты окружили их, спроваживая к мосткам. Ульвбьерн подумал, что может сигануть за борт и скрыться в морской пучине, чтобы не потакать прихотям мерзавца-брата, но он обещал Даниэлю защищать его, и не мог оставить юного друга в обществе головорезов.       У Каспара был великолепный корабль, узкий, прогонистый клипер с высоченными мачтами и впечатляющей площадью парусов. Это была настоящая морская стрела, рассчитанная на стремительный ход. Ступив на палубу «Лазотта», Уле сразу понял, что он стоит огромных денег и усомнился в том, что судно могло принадлежать его брату. Соррен даже почувствовал сиюминутную зависть, так как сам мечтал о таком корабле, но потом к нему вернулись ненависть и отвращение.       Каспар не удосужился стать добрым человеком. Рыжий, испорченный гад превратился в пирата, командовал пиратами и грабил честных моряков. Он добыл деньги на покупку судна разбоем, и завидовать тут было нечему. Ульвбьерн скрипнул зубами и пересекся взглядом с Даниэлем. Тот, бледнее снега, стоял рядом с ним и боязливо озирался по сторонам. Во всем его облике читалась обреченность. — Дэн, — шепнул ему ободрительно Уле. — Мы выберемся. Я найду способ спасти нас. — Не дай им сломать себя, Зверь, — ответил ему в своей излюбленной манере Даниэль. — Живи. Во что бы то ни стало — живи. — Я смогу защитить тебя, — внушительно произнес Ульвбьерн.       Но их не оставили вместе. Трюм «Лазотта» был распахнут, подсечка совершена, и Ульвбьерн рухнул вниз головой в темноту, считая затылком ступени. Тут же дала о себе знать полученная в Ла-Корунья рана, и Соррен потерял сознание от боли прежде, чем достиг дощатого дна.