Nataraja

Июль 1873 года, Западный Суссекс, Англия.       После поражения молнией Джим на неделю отправился в постель. Хоть он уже на следующий день уверял, что чувствует себя неплохо, Амадеус был строг с ним. Он притащил все математические и естественнонаучные издания, какие были в доме, и Джиму ничего не оставалось, кроме как читать их.       Амадеус ожидал, что это займет непоседливого воспитанника на неделю, однако его ждало разочарование. Следующим утром Джим кинул ему на стол стопку книг. — Я прочитал. Ты знаешь, оказывается, прибор, подобный моему, был изобретен ещё в пятьдесят девятом году и называется аккумулятором. Это провал, Деви. Амадеус улыбнулся: — Но маленькая неудача вовсе не повод отказываться от чтения книг, не так ли? — Я эти все прочел за ночь, — пожал плечами Джим. — У тебя есть ещё что-нибудь? — Все книги за ночь? Все двенадцать книг? — Амадеус не поверил своим ушам. — Да, от первой, до последней строки, двенадцать книг, семь тысяч двести одиннадцать страниц, двести одна тысяча девятьсот одна строка, одиннадцать миллионов семьсот десять тысяч шестьсот сорок четыре печатных знака, без учетов номеров станиц, а с учетом сносок и апокрифов… — По-подожди, Д-джим, ты… Т-ты сосчитал все знаки во всех книгах? Но зач-чем? Джим недовольно фыркнул. — Кто бы хотел их считать. Не знаю, зачем мне вообще эта информация, но я не могу от нее избавиться. И еще кое-что. Давай три семизначных числа, я их помножу в уме, или разделю, или возведу в корень, или дифференцирую, или как тебе еще будет угодно с ними поступить, черт бы их подрал во всех системах исчисления. Амадеус встревоженно оглядел его. — Т-ты серьезно? — Куда уж серьезнее. Хотя нет, почему же, это довольно весело. У тебя на одной брови пятьсот пятнадцать волосков, а на другой четыреста семьдесят восемь. — Т-ты сейча-час сосчи-читал это? — не поверил Амадеус. — Хочешь пересчитай сам. — Я т-тебе верю, но Джим, не к-кажется ли тебе странным то, что ты это м-можешь? — Весьма странным, и не только это. Я вспомнил все подробности своей жизни, с самого начала, со вкуса околоплодных вод и материнского молока. Вспомнил, что родился слепым и глухим, и только спустя время смог видеть и слышать мир. Вспомнил форму и цвет сосков матери, ее светлые, длинные волосы, узкие глаза, зелёные, как нефрит. Несмотря на блонд, она была азиаткой. И на правой руке у нее точно было родимое пятно в виде птицы. Я вспомнил страшную боль от ожога на моей груди, это было еще когда я не мог видеть, и то, как на Тибете, будучи трёхлетним ребенком, я подружился с тигром. — С т-тигром? Наст-тоящим тигром? — Да, я сейчас вспомнил. Ты видел шрам от когтей у меня на спине? Та тигрица хотела унести меня и съесть, но почему-то передумала и стала моим охранником до пяти лет. Ведь мое второе имя Тагар, что значит белый тигр. Из-за этого тигра меня и назвали так. А я звал ее Амра. Она потом исчезла. Я помню, какая у нее была мягкая шерсть, как она меня грела и вылизывала, как своего котенка. А еще с тех пор, как я познакомился с мисс Светлой и Меткой, я не сомкнул глаз. И это беспокоит меня больше всего. — Я ду-думал, ты спал ночью, я заходил к т-тебе… — Я знаю. В два часа сорок две минуты ночи ты вошел, вздохнул и закрыл дверь. Проверял, все ли со мной хорошо. Спасибо, все отлично, только я не спал. — Но т-ты выглядишь свежим и бодрым, — возразил Амадеус. — Я и чувствую себя свежим и бодрым, — пожал плечами Джим. — Но сути проблемы это не меняет. — Ты знаешь, Джим, заряд в миллиард вольт без последствий не проходит. Думаю, все тобой сказанное говорит о том, что ты еще не поправился до конца. Сегодня я скажу доктору о твоей бессоннице, и мы попробуем дать тебе снотворное. Джим покорно кивнул. — Салли не спрашивала, где я? — осведомился он. — Я сказал, что ты немного простужен. — Ты очень благоразумен, Деви. Спасибо тебе за все. — Не стоит благодарности.       Тем же утром Амадеус сходил к доктору за лауданумом и по возвращении выдал его Джиму. Джим стал заторможенным и тихим, но не более того. Друзья долго ждали, когда придет сон, но затем действие лауданума кончилось, Джим махнул на все это рукой и, наперекор уговорам Амадеуса, ушел на крышу бить чечётку. Амадеус же решил написать письмо Тобиасу, без всякой особой цели, лишь потому, что они договорились списываться каждый месяц. В нем он не рассказал ничего о происшествии на мысе и о странностях в поведении Джима. По пути на почту его догнал на своей коляске мистер Бэрроуз и предложил подвезти. Амадеус с благодарностью принял это предложение. Они разговорились. Насколько понял Амадеус, помимо роста спроса на молоко, птицу и овощи, мистера Бэрроуза волновало одно — поиск достойного жениха для его прелестной Салли. — Она совершенно отбилась от рук, — жаловался мистер Бэрроуз. — Перечит матери, читает любовные романы. Она выросла, а я даже не заметил как. Была бы она дурнушкой, я бы и не беспокоился, но вы только гляньте на нее, — фермер довольно осклабился и потер бороду. — И стать, и походка, и руки золотые. Золотой женой будет Салли, — он многозначительно посмотрел на Амадеуса. Тот сразу понял, куда он клонит, густо покраснел и уставился себе на колени. — И вы, мистер Картер, видный юноша. У вас тоже есть и стать, и порода, и ум. Выучитесь в Оксфорде, скажем, на врача или мирового судью, да приедете к нам, как ваш отец. Старичок Коу хороший доктор, да годы ведь берут свое. А вы будете в округе уважаемым человеком. Или, по примеру дяди, уедете отсюда в Лондон, там совьете гнездышко. И Салли при вас будет хорошо, как считаете?       Мистер Бэрроуз сватал к нему свою дочь, сомнений не было. Амадеус, никак не готовый к такому повороту событий, был сбит с толку, однако фермер пытливо смотрел на него и ждал ответа. — Мист-тер Б-бэрроуз, б-благодарю вас за оказанную ч-честь, — залепетал, еще больше краснея от волнения, Амадеус. — Н-но я совсем юнец, у м-меня нет ни степ-пенности, ни п-положения в обществе… — Ерунда, — фермер доверительно и совсем по-отцовски положил ему руку на плечо, Амадеус еле удержался от того, чтобы вздрогнуть. — По вам уже сейчас видно, что вы будете мужем надежным и серьезным. Не то, что эти молодые соседские фигляры. А заикание ваше — не такой уж большой грех. Тем более, что вы родились здоровеньким, неужто я не помню? Детки у вас будут ладные. Да и Тобиас, как я слышал, вскорости женится. Вы простите за прямоту, но вам нужно не отставать от дядюшки.       Амадеус понял, что мистер Бэрроуз благоволит к нему, и это было хуже всего. Когда человек симпатизирует человеку, о нем невозможно испортить мнение. Он решил выкрутиться иначе. — Но мистер Б-бэрроуз, б-будет ли рада Салли? Мне к-кажется, что ей бо-более по нраву Джеймс, нежели я… — Глупости! — все благодушие с лица Чарльза Бэрроуза слетело, как плохо прикрепленная маска. — Джеймс шалопай! И потом, уж он-то точно не дорос до моей Салли! Подумать только, ему семнадцать, усы еле пробиваются, а он уже перед моим домом лужайку протоптал! Да и, между нами, мистер Картер, Джеймс, хоть он и ваш… приемный брат, как бы это сказать… мы, разумеется, одобряем то, что вы взяли бедного сиротку в свою уважаемую семью, но… он ведь все равно безродный. Вы понимаете меня? Разве отец пожелал бы для дочери такого мужа? К тому же, ума в нем ни на пенни. Носится со своими железками, то вечный двигатель у него, то, прости, господи, дверь в преисподнюю. Да и сам черный, как черт, и смотрит, как в пекле печет. Все, что в нем есть хорошего, так это чечётка, уж в этом он хорош, не спорю. Но чечёткой семью не прокормишь! Так что, не судите строго, но лучше бы вам сказать Джеймсу, чтобы он не ходил к Салли. Да, обещайте мне, что скажете! А сами подумайте над тем, что я предложил. Подумайте.       Амадеус, еле живой, слез с этой повозки. Все, что сказал ему фермер, было так ужасно, так непристойно. Юноша чувствовал злость и стыд за то, как враждебно старик относился к Джиму, и понимал, что он находится теперь меж двух огней. С одной стороны, фермер, уставший от внимания поклонников к Салли, теперь не оставит его в покое, с другой — Джиму будет неприятно узнать, кто теперь является его мнимым соперником. Амадеус Картер не знал, как поступить. Он не мог сказать Джиму то, о чем просил фермер, он чувствовал ответственность перед Бэрроузом за девушку и, вместе с тем, некую беспричинную радость от того, что этому роману учинены непреодолимые препоны. Радоваться было нечему, но спокойствие от того, что фермер не одобрял выбор дочери и оставлял Джима Амадеусу, предательски грело душу. Положение было ужасающим, он никогда не чувствовал себя так гадко, и никогда не занимался решением столь щекотливых вопросов. Это была задача не для ученого, а скорее, для дипломата, коим являлся покойный Юстес, и он пожалел, что не может обратиться за советом к отцу. Но Амадеус был взрослым и должен был разобраться сам. Погруженный в эти мысли, он отправил письмо и вернулся домой. Джима он дома не обнаружил, как не обнаружил и ружья на стене гостиной. Джим ушел охотиться на уток, и Амадеус предвкушал свежее мясо к ужину.       Но вернулся мальчишка угрюмым и злым, бросил ружье и сапоги в угол и растянулся на полу перед камином. Амадеус аккуратно подсел к нему и погладил по голове. Джим фыркнул и раздраженно мотнул вечно всклокоченными волосами. — Чёрт бы знал, как мне все это надоело! — огрызнулся он. — Почему, почему, скажи мне на милость, невозможно вот так просто взять и быть с тем, кого ты любишь? Почему обязательно нужны заборы, собаки, папеньки и прочий мусор? — Он лежал на спине и тряс руками в воздухе. — Я ведь хорош! Я знаю, что я хорош, я уверен, что я хорош! Почему старый дурак Бэрроуз этого не видит? Деви! Ты же считаешь, что я хорош? Амадеус рассмеялся. — Не знаю, не знаю, — протянул он. — Ты не считаешь меня великим археологом, с чего бы мне тебя нахваливать? — Ах, брось, это неуместно! — возмутился Джим. — Для меня это вопрос жизни и смерти. Амадеус склонился над ним. — Неужели ты так сильно любишь эту девушку? Джим вздохнул. — Люблю? Я жизни без нее не вижу! — Он снова вскинул руки. Очевидно, в тот день он совершил очередную безуспешную попытку пообщаться с Салли на её территории. — Что мне делать, Деви, я погибаю!       Амадеус не хотел вмешиваться в эти амурные дела, но Джим мучился, просил его о помощи. В конце концов, в отличие от Амадеуса, он был все ещё ребёнком, нуждался в поддержке и заботе старшего товарища, он был вправе и просить о помощи, и эту помощь получить. И Амадеус Картер в очередной раз наступил себе на горло. — Джимми, есть идея, — сказал он, ложась рядом с ним на ковер.       На следующий день Амадеус Картер лично пожаловал в дом Бэрроузов, чтобы пригласить Салли проехаться верхом. Под неумолкаемый рев рассерженного таким вторжением Дункана, Чарльз Бэрроуз рассыпался в любезностях и пригласил Амадеуса на чашечку чая. За чаем он усадил ничего не понимающую Салли рядом с Картером и принялся его расхваливать дочери. Салли сидела с каменным лицом, сжав руки в умоляющем жесте под столом, так, что отец не мог видеть ее белые от напряжения костяшки, а Амадеус видел. Она была напугана, известно чем, но Амадеус, невозмутимый и учтивый, конечно же, почти сразу получил согласие на завтрашнюю верховую прогулку. Салли, как могла, скрывала свои переживания, но к концу беседы её ощутимо трясло. Когда же Амадеус встал, чтобы проститься, Бэрроуз сказал дочери: — Салли, милая, будь любезна, проводи мистера Картера до калитки. Дункану понадобится время, чтобы признать его за своего.       Девушка бледнее смерти вышла за Амадеусом, и, когда их никто не мог слышать, тот тихо сказал ей: — Салли, Д-джим будет завтра ожидать нас в б-буковой роще.       Прелестное светлое личико мгновенно преобразилось, она посмотрела на Картера с какой-то щенячьей благодарностью, раскраснелась и убежала в дом. Джим ожидал его в поле. — Ну что? Что он сказал? — Он вихрем набросился на Амадеуса, схватив его за руки и пронзая взглядом. Амадеус с удовольствием выдержал драматическую паузу и горделиво провозгласил: — Он согласился. Джим, ликуя, бросился его обнимать. — Деви, ты лучше всех! — мурлыкнул он, отчего Амадеусу стало тепло и радостно. — Пойдем сегодня смотреть звёзды ночью? Я тебе все расскажу о каждой. Конечно, он не смог ему отказать.       Они лежали в мягкой траве на берегу и смотрели в ночное небо. Вокруг стрекотали цикады, вдалеке шумел прибой, в море кое-где сияли сигнальные огоньки судов, мерно поблескивал бдительным оком большой маяк. Покой и благоденствие ощущались в этом, жизнь казалась неизмеримо длинной, юность цвела, как лето, а высокие звезды смотрели на грешный мир с состраданием и любовью. По крайней мере, такими они виделись двум друзьям, один из которых читал другому свою первую лекцию по астрономии. — Смотри, вот это Большая Медведица, — он указывал пальцем. — Видишь семь звезд? Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар, Алькаид. По-арабски Алькаид означает Повелитель Плакальщиц. Так, арабы видели в этом ковше катафалк, сопровождаемый плакальщицами. Но на Тибете мои монахи называли это созвездие Сапта Риши — Семь Мудрецов. Самые яркие звезды Алиот и Дубхе, 1,8 видимого блеска. Знаешь, что интересно в этом созвездии? — Что? — сонно спросил Амадеус, наслаждаясь не столько рассказом, сколько голосом рассказчика. — Одна группа звезд в нем следует в противоположном направлении от другой. Через каких-нибудь сотню тысяч лет мы с тобой не узнаем Медведицу. — Мы с тобой? — улыбнулся Амадеус. Джим понял, что сказал, и засмеялся. — А вон те, две звезды, видишь? Мерак и Дубхе. Звезды — Указатели. Если провести через них прямую линию, она укажет точно на Полярную звезду. Вон она, видишь? Киносура, Альфа, в самом кончике хвоста Малой Медведицы. Ярчайшая и ближайшая к Земле пульсирующая Цефеида с периодом в 3,97 дня. А на самом деле, это система из трех звезд. — Это, кажется, та самая, которая указывает путникам на Северный полюс? — вспомнил Амадеус школьную программу. — Да, молодец, — Джим засмеялся и потрепал Амадеуса, как прилежного ученика, по голове. — Самая близкая к Северному полюсу. Нам, северянам, повезло, в Южном полушарии таких звезд нет. Древние замечали, что все звезды двигаются по небесной сфере, а она одна статична. Но это не совсем истина. Видишь ли, существует такая штука, как лунно-солнечная прецессия. То есть, не только Земля вращается вокруг Солнца и своей оси, но и ось Земли тоже вращается по кругу радиусом в двадцать три градуса, со скоростью в полградуса за столетие. Четыре тысячи лет назад, еще в додинастический период Египта, полярной звездой был Тубан в Драконе. Видишь Дракона? Он как бы охраняет Малую Медведицу от Большой. — Какой добрый Дракон, — заметил, зевая, Амадеус. — Ты не слушаешь, — обидчиво скривился Джим. — Тебе не интересно? Амадеусу не хотелось прерывать эту беседу, но была уже глухая ночь. — Интересно, — потянулся он на траве. — Но я бы уже отправился спать. Ты не устал, Джим? — Нет, — хмуро ответил тот. — И спать все еще не хочется? — Не хочется, — пожал он плечами. — Весь прошлый год мечтал о том, чтобы для меня в сутках было на пару часов больше, и вот, мечты сбылись. Теперь не знаю, куда девать всю эту кучу времени. — Ты настоящий счастливец, Джим, — отозвался на его сетования Картер. — Я мечтал бы совсем не спать, чтобы как можно больше времени уделить всему тому, что мне нужно знать для моей будущей профессии. Но более трех суток бодрствовать не получается. — Ты все о черепках! — фыркнул Джим. — Оставь ты эту дурацкую идею, Деви! Он бодро вскочил на ноги и направился к дому.       На следующее утро Амадеус пожаловал к Бэрроузам. Фермер оседлал для молодой пары двух лучших лошадей, Салли вышла к Амадеусу, надев свое самое красивое платье, и они поехали кататься, сперва неторопливой рысцой по проселку, а затем, когда лошади уже достаточно размялись, вскачь по высокому берегу. Салли превосходно держалась в седле, она намного обгоняла Амадеуса, но он знал, что главная причина ее воодушевления поджидает ее в буковой роще. Джим стоял, прислонясь к раскидистому дереву, и, завидев всадников, поспешил к ним. Салли остановила лошадь, Джим подхватил ее на руки и закружил, смеясь от восторга. Потом сказал ей тихо: — У нас есть всего час, Салли, — и, не дав ей ничего ответить, занял ее губы страстным поцелуем.       У Амадеуса, наблюдавшего все это, от резкой, непонятной душевной боли защемило и застучало сердце, к горлу подступил ком обиды, но он сохранил внешнее благодушие и уехал на утес в одиночестве. Ослабив лошади подпругу и оставив ее пастись, он угрюмо сел на краю утеса и уставился в море. Гладь, всегда сияющая, приветливая и наполненная жизнью, казалась ему теперь бездушной ультрамариновой пустыней, бесполезным скоплением солёной воды, над которым нависли такие же бесполезные облака. Амадеус сидел, обхватив худые колени руками, и не мог понять, подвергнуть беспристрастному анализу свое угнетенное состояние.       Ведь, в сущности, произошло то, чему он сам посодействовал. Дал двум влюбленным возможность уединиться. О его собственных чувствах речь не велась, да и это было лишним. Но Картер сидел на утёсе и тщетно пытался подавить в себе вспоминания о вкусе губ Джима, о том, как воспитанник страстно и настойчиво обнял его за шею, как Амадеус внезапно ответил ему взаимностью. Эти воспоминания разрывали душу. Ругая себя за свою сентиментальность и недозволительные фантазии, он все же не мог отделаться от этой глупой ревности. Его маленький друг и воспитанник больше в нем не нуждался. Он становился мужчиной, великолепным мужчиной, а удел мужчины — быть рядом с женщиной. Не со своим любящим другом, а с любимой женщиной и женщиной, это Амадеус понимал не сердцем, а рассудком — дивной красоты. Вереница поклонников не могла обмануть, Салли действительно получилась у природы. Не то, что Деви Картер с его неправильным и греховным восприятием. Таинство между дочкой Бэрроуза и его милым Джимом было естественно, но… Почему, почему я ни разу хотя бы не попытался уединиться с женщиной? — Б-боже мой… — повторял шёпотом, раскачиваясь из стороны в сторону, Амадеус, будто бы пытался избавиться от наполнившего душу яда. — Б-боже мой. Боже.       Все эти сантименты, отношения между людьми были лишними для учёного. Он должен ещё больше преуспеть в рассудительности и благодетельности, развивать трезвость ума, холодность сердца. До того, как Амадеус встретил Джима, способность к чистому анализу была его тайным даром, особенностью, которой он чрезвычайно гордился. Пока весь остальной мир смеялся, плакал, ссорился, сожалел, Амадеус Картер наблюдал и рассуждал, исследовал, ощущая себя вне человеческой игры, кем-то вроде судьи или натуралиста. Только долговязый мальчишка с горящими глазами однажды взял его за плечи и притянул к себе. Проклятый, потрясающий, бесподобный мальчишка, сияющий и резкий, как молния, который не знал толком, что он делает, вознёс его на небеса и заставил жить этой эмоциональной жизнью. Смеяться, плакать, сопереживать, чувствовать вину…. И, может быть, ещё кое-что.       Амадеус измученно улыбнулся самыми уголками губ. Глупости. Все это глупости.       Он подумал, что, вероятно, на него столь сильный эффект произвел сам факт первого поцелуя. Джим избрал слишком фривольную манеру поведения, и стоило указать ему на это, пока не случилось непоправимое. В конце концов, он несовершеннолетний, а Амадеус является одним из двух его опекунов.       Он достал из кармана часы и увидел, что их с Салли прогулку пора завершать. Он дал себе немного времени опомниться, затем сел на лошадь и поехал искать парочку. Это не составило труда, влюбленные никуда так и не ушли из рощи, Салли сидела в траве, раскрасневшаяся и прелестная, а Джим лежал у неё на коленях и водил по ее шее травинкой. — Время ист-текло, Д-джим, Салли, — негромко напомнил он.       Джим лениво поднялся и, предложив руку девушке, помог ей взобраться в седло. Глаза его светились. Еще один прощальный поцелуй, который произвел на Картера тот же мучительный эффект, что и первый. Салли помахала возлюбленному рукой и поехала следом за Амадеусом. Всю дорогу до дома они молчали, только девушка изредка прижимала носовой платок к губе. Амадеус заметил, что он весь в пятнышках крови, и догадался о неосторожности Джима при поцелуе. Скорее всего, ударил ее зубами или прикусил. Хоть бы с бедной Салли ты был деликатен, Джим! Грубиян и дикарь. Теперь придется сказать фермеру, что это моя вина.       Их встречал мистер Бэрроуз собственной персоной. Не вызывало сомнений, что старик высматривал молодых людей на дороге. — Ну как, Салли, хорошо проехались? — Хорошо, — еле слышно прошептала его дочь, улыбаясь, и краснея, и убежала в дом. Запачканный кровью платок она очень ловко спрятала в рукав платья. Чарльз Бэрроуз взглянул на Амадеуса одобрительным взглядом. — Когда дела делаются по воле старших, так и им хорошо, верно, мистер Картер? — промурлыкал он, по-хозяйски заложив пальцы за ремни подтяжек. — Вы совершенно правы, мистер Бэрроуз, — учтиво поклонился ему Амадеус, расседлал лошадь и поспешил домой.       Джим уже вернулся к тому времени и поджидал Картера в гостиной, улыбаясь, как младенец. Он встретил его с распростёртыми объятьями, но Амадеус не собирался более допускать к себе фривольностей. — Т-ты слишк-ком распущен! — с ходу сообщил он удивлённому Джиму. — К-как ты мог целовать её п-прилюдно! — Прилюдно? — Джим поднял брови и вытаращил глаза. — Деви, но там был только ты! — Ты ук-кусил её до крови! — Что же, каюсь, укусил. Но Салли сказала, что ей понравилось! — Не имеет значения! Т-тебе еще рано вести себя так! В к-конце концов, п-подумал бы ты о своем п-положении в колледже! — При чем здесь колледж? — еще больше удивившись услышанному, возразил Джим. — Ты п-прекрасно знаешь, какой чести ты удостоился, поступив в него. Ты пятнаешь реп-путацию моей семьи подобными выходками! Салли девят-тнадцать, а тебе всего… т-ты ребенок, Джим! Теб-бе о другом нужно думать! — не осознавая этого в полной мере, Амадеус Картер завелся не на шутку. — Деви, но это всего лишь поцелуй! Что в нем дурного? — вспылил, в свою очередь Джим. — Ты же сам помогал мне его отрабатывать… — И эт-то тоже! Это недо-ппустимо, Джим! Ты ведь, д-должно быть, понимаешь, чт-то за сод-домию м-может грозить виселица… — Амадеус! Я не имел это в виду! Ничего подобного в мыслях! — раскричался на него Джим, очевидно, вспомнив юного лорда Хилси и всю его прелестную компанию. — Я люблю Салли! Я ничего такого не испытываю к тебе! — Зам-молчи! — прикрикнул на него Амадеус. — Как ты м-можешь… дерзкий, гадкий мальчишка! Я б-больше не б-буду по-потворствовать твоим п-прихотям! Я научу тебя п-приличиям… маленькая обе-безьяна!       От этого неосторожно брошенного оскорбления Джим за доли секунды превратился в демона. Сверкая чёрно-турмалиновыми глазами, он бросился на Амадеуса и попытался ударить того кулаком в лицо. Амадеус, к радости своей, изучавший в колледже бокс, ловко уклонился и отвёл удар Джима блоком руки. Но взбешённый мальчишка не собирался отступать. Он применил к Амадеусу один из своих знаменитых в школьном прошлом приёмов, вывернувшись из-под блока и захватив руку Амадеуса, с тем, чтобы заломить её ему за спину. Но то ли за пять лет мирной жизни воинственный монашек Джигме растерял сноровку, то ли Амадеус слишком разъярился, то ли в том была вина молнии, но захват не вышел. Картер отступил, Джим потерял равновесие, споткнулся о кресло и полетел вместе с ним на ковер. Противник навалился на него, попав локтем в глаз. Джим вырвался, прижав ладонь к глазнице, бранясь и меча проклятья. Амадеус испугался, не искалечил ли он мальчишку, и пытался обеими ладонями повернуть его лицо к себе. Джим же, рассверипев, рычал, что Амадеус не имел права говорить то, что он сказал, и требовал извинений. Амадеус впервые видел его в таком исступлении и, завладев лицом, убедился, что глаз Джима только покраснел и, возможно, нальётся синяком. Даже пугающий он был прекрасен. Амадеус улыбнулся и примирительно сказал: — Д-джим, усп-покойся, ради бога, Д-джим! Извини меня. — У меня из-за тебя фингал! Как я предстану перед Салли?! Что она подумает! — Д-далась тебе эта Салли! Дороже нашей дружбы! Стыдись! — в пылу обиды выплюнул Амадеус и, прежде, чем сообразил, что творит, прильнув к Джиму, в бесконтрольном порыве припал губами к его губам. И тотчас на дом обрушилась тишь. Джим вжался всем телом в стену и таращился на Амадеуса прямым немигающим взглядом изумлённых, широко открытых глаз. Амадеус разом похолодел, когда увидел их цвет — никогда еще глаза Джима не были такими. Их темноты не было и в помине, они излучали фосфорицирующий зеленый — под стать блуждающим огонькам на болоте или зрачкам хищных, таящихся в засаде зверей. В этих изменившихся до неузнаваемости, угрожающе-зеленых глазах пылал праведный гнев, и Картер понял, что совершил еще одну ужасную ошибку. Он не знал, что теперь делать, как объяснить свой порыв. — Я… Д-дж… Д-жим, я…       Но шок мальчишки, вероятно, был слишком велик. Амадеус в какой-то миг отступил, и Джиму было достаточно этого мига. Резкий удар слева, один раз и сразу после ещё один, привкус крови во рту. Амадеус понял, что у него разбита губа и кровоточит бровь, зелень глаз воспитанника полоснула по нему негодующей, не терпящей объяснений ненавистью, быстрая фигурка метнулась прочь, дверь хлопнула. Картер остался один на полу в гостиной, переводить дух и смотреть, как капли его крови, мешаясь со слезами, падают на пол. Должно быть, так кровоточат сердца, подумал он, сгорая от стыда и обиды одновременно.