Nataraja

Британия, Девоншир, сентябрь 1867 года.        «Определенно, людская деятельность оказывает на ландшафт местности влияние ничуть не меньшее, чем природные силы», — почему-то подумалось Амадеусу Картеру.       Он задумчиво смотрел вдаль, в разлинованные жатвой поля провинции, сидя в тряской двуколке рядом с новым наставником¹. Перевод в престижную школу с дипломатическим уклоном казался ему скорее ссылкой, чем наградой за особые успехи в учебе. Амадеус категорически не одобрял перемену, случившуюся в его жизни, как, впрочем, и любые перемены в целом. Он не мог взять в толк, зачем в начале года его вырвали из старой уютной школы, которая, к тому же, находилась совсем рядом с отчим домом в Суссексе, и швырнули в самый горн кузницы будущего великой империи. Но, как бы там ни было, с легкой подачи отца, полковника Юстеса Картера, его единственное чадо было отправлено сюда, в Девоншир, в частную закрытую школу для высокородных и выдающихся юнцов. Меня вновь ждут отчуждение, недопонимание, насмешки и тоска по былым временам.       Амадеус привык все просчитывать наперед. В этом он с каждым годом взросления преуспевал даже больше, чем в учебе. Постоянные усилия, постоянная работа над собой, внимательность, сдержанность и доброжелательность — мальчику поневоле приходилось развивать в себе качества достойного гражданина Империи. Амадеусу было жаль, что все ранее достигнутые успехи в установлении тёплых отношений с учениками и заслуженное уважение преподавателей пошли насмарку. У него имелось несколько веских причин не ждать радушного приема на новом месте, где он мог оставаться не осмеян, разве что, пока его рот был плотно сомкнут. Но падать духом он не собирался. Придется начинать все сызнова. Но расцветы и крушения присущи даже цивилизациям, что уж говорить об отдельно взятой человеческой судьбе.       Самый вид новой школы вызвал в мальчике тревогу. Эклектичное и громоздкое здание, построенное в тридцатых годах прошлого века — судя по вычурному фасаду с античными колоннами в сочетании с общим строгим классическим видом, признаками, характерными для того времени. Век спустя пережило наводнение, о чем говорил тёмный цвет нижнего ряда кладки, а также пару капитальных ремонтов. Мрачный и угрюмый острог, узилище никому не угодного детства. Повозка остановилась у крыльца школы, Амадеус решительно вздохнул и выпрыгнул из нее, прихватив саквояж. Наставник, бывший капрал Джереми Уилкинс, еще сохранивший прямую, как флагшток, выправку наездника, прихрамывая, последовал за ним. Жаль смотреть, как возраст портит бравого солдата. Интересно, это боевая рана, падение с лошади или подагра? То, как Уилкинс взял багаж Амадеуса, захватив ручку чемодана четырьмя пальцами, и оставив мизинец свободным, лишний раз доказало его привычку держать поводья. Что ж, люди, тесно знакомые с лошадьми — прекрасные наставники, волевые, решительные и очень терпеливые. Так что, надо полагать, в этом мне повезло.       Длинная, спиральная лестница вела, казалось, в самые глубины бытия. Шествуя по мрачному, сырому коридору, Амадеус заметил, что наставник к концу пути практически перестал припадать на левую ступню. Значит, все-таки, плохо сросшийся перелом. — Ну вот, мистер Картер, ваша комната. — Б-благ-годарю вас, сэр, — как ни хотелось Амадеусу, чтобы вежливое обращение вышло без запинки, удача на сей раз не была к нему благосклонна. Он слишком разволновался.       Комната, вопреки ожиданиям, оказалась отдельной, светлой и уютной, хоть и не очень просторной.       Амадеус с любопытством осмотрел её.       Да, до него здесь явно жил повеса-старшеклассник. Несмотря на тщательно произведенную уборку, следы его бурной деятельности были заметны повсюду: прижженный сигаретами стол, на нижней поверхности тумбочки нацарапаны суммы долгов друзьям и несколько неприличных стихотворений — все одним и тем же почерком, в полу под дешевым ковриком, судя по звуку пустоты под каблуком — плохо скрытый тайник. Мусорное ведро со следами поджога, неужели здесь сгорали его плохие оценки? Тогда неудивительно, почему его выгнали из школы незадолго до того, как сюда въехал Амадеус. Следы современности бывают не менее интересными для изучения, чем наскальная живопись древних людей. Впрочем, не думаю, что мой предшественник во многом их превосходил.       Амадеус вздохнул и открыл окно. Ему предстояло жить на третьем этаже, и он устремил взор в простор лугов Девоншира, изумительную речку справа и уютную деревеньку слева. Сельская, дремотная идиллия, ни дать ни взять! Лучшая декорация для свершения какой-нибудь кровавой драмы.       Он оставил окно открытым, поудобнее устроился на узкой кровати. Зажал пальцами уши и, подышав глубоко для пущего успокоения, принялся читать детские стишки — все подряд, какие помнил. Главное было делать это нараспев, чтобы слоги не заминались на языке. — Где-ты-бы-ла-се-го-дня-кис-ка? У-ко-ро-ле-вы-у-анг-лий-ской. Что-ты-ви-да-ла-при-дво-ре? Ви-да-ла-мыш-ку-на-ко-вре.       Старенький доктор в Суссексе говорил, что пение помогает при заикании. Амадеус также знал, что для чистой речи главное — не позволять себе волноваться. Он научился успешно отвечать уроки в прежней школе, даже читал доклады по археологии и истории культур, и не имел проблем с изъяснениями там, где ему было все привычно. Но стоило только свершиться чему-то новому, нарушить устоявшийся уклад жизни Амадеуса, как недостаток давал о себе знать. Оттого-то он и не любил перемены. Интересно, что такому косноязычному делать в дипломатии, если он без затыка неспособен рассказать о светских приключениях фольклорного грызуна? Слишком много надежд на сына, мистер Картер, слишком. Королевский музей — вот где самое место мне, как экспонату. Только с табличкой, пожалуйста, ибо я внятно сам себя публике не представлю. Впрочем, будто бы моим мнением интересовались.       Амадеус разрабатывал речь в течение часа, совершенно замкнувшись в себе, поглощенный процессом. Краем чуткого сознания он уловил, как вернулись с занятий другие ученики, как одна за другой хлопали двери их каморок, как веселый гомон в коридорах школы сменился сосредоточенным молчанием в сотне ячеек гигантского улья, наполненного медом свежих знаний. Время шло. Красные нити закатных облаков коснулись неба, мычание коров, гонимых с пастбищ, стихло в деревне, и лишь Амадеус Картер продолжал сосредоточенно и громогласно насиловать собственный речевой аппарат. Он с удовлетворением отметил, что у него начинало получаться, и надеялся завтрашним днем произвести на новое общество наилучшее впечатление.       Внезапно заткнутые пальцами уши Амадеуса восприняли неявный шорох со стороны окна, а мгновением спустя, спелое яблоко просвистело у его виска. Оно расплющилось о стену и обдало мальчика брызгами едкого сока. Картер моментально повернулся в сторону окна и не поверил глазам. В темном проеме, свесив ноги к нему в комнату, сидел бритый наголо тибетский монах. Вернее, не монах, а монашек, тощий мальчишка лет десяти-одиннадцати, одетый в оранжевые лохмотья. Его густые чёрные брови, сходящиеся на переносице, и большие оттопыренные уши слишком гротескно контрастировали с серьезным и воинственным выражением лица. Поняв, что внимание Амадеуса обращено на него, монашек приложил палец к губам и в следующий момент, откинувшись назад, соскользнул с подоконника. Амадеус вскрикнул, в ужасе и изумлении кинулся к окну, но монашка и след простыл. Правда, рядом с его окном тянулся по виду прочный водосточный желоб, а окно нижнего этажа было открыто. Когда, секундой позже, оно с грохотом захлопнулось при участии маленькой ручки, облаченной в характерный оранжевый рукав, Картер облегченно вздохнул. Но, однако, ну и наглость! Если тебе досаждают мои декламации, следует постучать в дверь, и всего-навсего попросить прекратить! Чем вот так, рискуя жизнью, лезть по водостоку лишь для того, чтобы совершить поистине гадкую и ничтожную шалость…       Амадеус в негодовании поднял расплющенное о стену яблоко и пулей вылетел в коридор. Он было начал спускаться по крученой лестнице, имея целью объяснение с хулиганом, но столкнулся с наставником, видимо, поднимавшимся к нему. — А, мой юный друг, я гляжу, вы быстро осваиваетесь? — радостно заметил мистер Уилкинс. — М-м-мистер Уилк-к… — Амадеус понял, что проще указать наставнику на дверь, к которой он стремился, чем объяснить произошедшее.       Джереми Уилкинс заметил яблоко, сжатое в руке Амадеуса, и мягко извлек его из пальцев мальчика, догадавшись обо всем. — Что, вы уже имели честь познакомиться с Джигме, мой юный друг? — Д-джиг-гме? Т-так, значит это и правда монах, а не п-переодетый школьник! Мне пок-казалось, что я брежу... М-мне нужно с ним поговорить! — не без труда кинув эти скомканные слова, Амадеус попытался аккуратно обойти наставника и продолжить крестовый поход вниз по лестнице. Но мистер Уилкинс поймал его под локоть. — Боюсь, он не станет с вами разговаривать. Он вам даже дверь не откроет. У меня вообще создается ощущение, что она замурована. По крайней мере, никто еще не видел Джигме выходящим из нее. Он тут, пожалуй, что, эм... местная знаменитость... А скорее даже местная неприятность всеобщего масштаба. Пойдемте назад в комнату, я вам расскажу. — Итак, вы здесь еще и дня не провели, а уже навлекли на себя гнев этого многорукого индуистского божества... — рассмеялся мистер Уилкинс, как только они вновь оказались на территории Картера. — Т-тибе-бетские монахи — б-буддисты, сэр... — юный всезнайка поспешил поправить наставника. — Ах, это совершенно не имеет значения, — тот махнул рукой. — Вы потом поймете почему. Джигме у нас на особом счету. Он числится среди учеников средних классов, но мы уже замучились с ним. Он совершенно необучаем. Более того, он непредсказуем, и невозможно предположить, где он будет сегодня, какие уроки будет посещать и с каким классом находиться. А самое ужасное... Чем он будет развлекать себя сегодня! — Развлекать? — О, это наказание, друг мой! Он появляется практически везде и на уроках только и делает, что учиняет различные безобразные выходки. При этом его невозможно поймать и наказать — он исчезает из любых запертых помещений и изведет любого надсмотрщика. Глаза Амадеуса загорелись. С этим необходимо было разобраться! Нельзя описать словами, как заинтересовал юного культуролога его удивительный сосед. «Пожалуй, тут не так уныло, как может показаться на первый взгляд! Как приятно иной раз ошибаться!» — подумал он. А вслух спросил: — И к-как же, мистер Уилкинс, эт-тот человек п-попал в такую респект-табельную школу, как ваша? — Мой юный друг, все решают деньги, — сокрушенно покачивая головой, сказал мистер Уилкинс. — Я уж не знаю, каким он принцем доводится у себя на Тибете, но, если б вы знали, сколько денег получает школа только ради того, чтоб держать здесь эту дьявольскую обезьяну! А деньги нам нужны. Инвестирование у нас довольно-таки скудное, а траты колоссальные, приходится как-то сводить концы с концами. Ведь в нашей школе учатся потомки столь знатных родов, что у меня даже язык не повернется назвать хотя бы пару фамилий. А достойные отпрыски должны быть обеспечены и достойным проживанием, и достойным образованием. Плата за престиж! — Я вас понимаю, сэр. — Амадеус, успокоенный доверительной беседой с наставником, ощутил, как к нему возвращается дар четкой речи. — Но вам не кажется странным, что простой послушник из дикого Тибета учится в престижной английской школе, да еще и позволяет себе делать все, что ему заблагорассудится? Сколько, по-вашему, нужно денег, чтобы это стало реальностью? — Уж не знаю сколько, но, наверное, немало, мистер Картер. Да это и не наша с вами забота. Вам самому надо учиться и проявить себя с лучшей стороны. Ведь, насколько мне известно, вы снискали грант в связи с вашими выдающимися способностями. Так что, на вашем месте, я бы поспешил их проявить. А на Джигме постарайтесь не обращать внимания, как на случайную неприятность, — выходя, он вернул смятое яблоко Амадеусу. — Кстати, рекомендую вам попробовать наши яблочки — урожай в этом году удался на славу!       До ужина оставалось, по крайней мере, сорок минут. Снова оставшись один, Картер лег на кровать и погрузился в раздумья. Но перед тем, как это сделать, он на всякий случай предусмотрительно закрыл окно на задвижку и поплотнее задвинул ставни.

***

      Когда пришло время ужинать, Амадеус Картер покинул комнату, спустился по уже знакомой витой лестнице вниз в холл и, слившись с толпой голодных учеников, прошел в большую, тускло освещенную столовую. Весь преподавательский состав ужинал за отдельным столом, тогда как более чем двести учеников сидели длинными рядами друг напротив друга. Это позволило Амадеусу осмотреться и запомнить максимальное количество лиц. Его наставник, куратор средних классов Джереми Уилкинс — первый, на кого упал взгляд серых глаз мальчика, сидел по правую руку от директора Квинсберри. Директор представлял собой волевого человека с армейской выправкой, по-видимому также бывшего кавалериста, и Амадеус припомнил слова отца — он знавал обоих ветеранов бурской войны. Джереми Уилкинс и Артур Квинсберри прежде служили вместе, один был адъютантом у другого. По левую руку от директора ужинал сухонький старичок— профессор естествознания Дональд Родерик, чьи удивительные книги по природным ядам и снадобьям занимали почетное место в домашней библиотеке Картеров. И вот теперь этот титан науки будет преподавать ему естествознание. Дальше слева сидел моложавый преподаватель математики профессор Годфри Фамсворт с отличием закончивший Кембридж два года назад, и, если судить по презрительно поджатым губам, склонный к мании величия. Справа от директора занял место преподаватель химии, почтенный Уильям Кент-Теккерей, чьи опыты в сфере перегонки каменных смол весьма высоко оценили в свое время. За ним сидел и с любопытством оглядывал учеников сэр Фрэнсис Нортон, профессор истории и культурологии, отзывы о котором в старой школе Амадеуса были превосходными. Собственно, присутствие в Девонширской школе профессора Нортона являлось единственным положительным моментом переезда для Амадеуса. Он уже года три мечтал поближе познакомиться с ним — настоящим знатоком мифологии древнего мира, в частности, таинственной Азии. Ведь за многочисленные научные экспедиции по Индии и прилегающим территориям — не всегда безопасные — профессор Нортон и был удостоен рыцарского титула от самой королевы. Три томика трудов, затертые до желтизны пальцами Амадеуса дома, в Суссексе, подтверждали это. Юный Картер смотрел на величавую фигуру учёного и понимал, что вряд ли во всей Империи найдется преподаватель, способный приобщить его к миру древностей лучше профессора Нортона.       Словом, Амадеус понял, что попал не в простую школу. Также об этом красноречиво говорил полученный им после привычной для всех школ молитвы добротный ужин из картошки с беконом, тогда как в прежней школе он мог рассчитывать максимум на стакан хорошо разбавленного водой молока и черствый сухарь.       Он с аппетитом налег на еду. Его новый приятель, сэр Кристофер Хилси, будущий лорд Колсвилль, веснушчатый рыжий парень с хитрыми темными глазками, сразу подсевший к Амадеусу, не переставая трещал ему на уши обо всем, что делалось в учебном заведении. Вряд ли до появления Амадеуса сей достойный отпрыск испытывал острую нехватку общения. Скорее, он был чересчур болтлив по натуре. Такие люди становились для Амадеуса настоящим проклятьем, каким бы знатным происхождением они не могли покичиться. Хилси, разумеется, пытался сблизиться с Картером, будучи наслышан о его заслугах в предыдущей школе. Стремление таких людей окружить себя дарованиями, сглаживающими их собственную никчемность, было и понятно, и омерзительно Картеру. Но, не желая начинать знакомство в новом обществе со склок, он терпеливо помалкивал. Хилси же был неутомим. Помимо воли Амадеус узнавал подробности об азартных играх, процветающем списывании на экзаменах, унижении малолеток, курении, пьянстве и тотальном разгуле доброй половины старшеклассников школы, а также про суровые расправы с теми, кто попадется на этом. Картера, несмотря на отличный аппетит и вкусную еду, начинало слегка подташнивать. Он уже было собрался осторожно сменить тему, когда тихий скрежет привлек его внимание.       Скрежет доносился из дымохода огромного камина, который в теплое время, составлявшее девять месяцев в году, простаивал нетопленным. Скрежет производил впечатление, что в трубе кто-то есть, и таинственный пришелец лезет по ней в направлении печи, осторожно перебирая конечностями в узком прокопченном лазу. Раздались испуганные возгласы учеников младших классов, которые сидели ближе к камину. Директор же с убийственно суровым выражением на волевом лице, не отрывая взгляда от камина, начал медленно приподниматься над столом, Уилкинс изумленно замер с недожёванным куском еды за щекой. Смутное предположение возникло в голове у Амадеуса, и он завороженно уставился в черную каминную топку, из которой уже вовсю сыпалась сажа. Вскоре раздалось смачное чихание, издаваемое высоким детским голосом, из трубы показались две чёрные худосочные ножки, и монашек, больше похожий на смешного лысого бесёнка или копченого кузнечика, ловко выпрыгнул из трубы в гостиную. Раздался оглушительный визг испуганных детей, многие из них вскочили со своих мест и жались к старшим, возгласы отвращения и негодования со стороны стола учителей смешались с безудержным хохотом старшеклассников. Джигме стоял у камина, лицо его было полосато-серым, вид — такой, как будто им только что выстрелили из пушки. Он утирался грязным оранжевым рукавом и, глядя на вызванный им переполох, сам смеялся, сверкая белыми зубами, сильно, как у негров, выделявшимися на фоне темного лица. Лицо директора Квинсберри также все больше меняло цвет, превращаясь из сосредоточенно бледного в гневно-бордовое. На шее и висках у него вздулись вены, его трясло, глаза наливались кровью, и, хотя он не переменил позы, большие руки сами собой сжались в кулаки. Наконец он взорвался. — Прошу вас, сэр, — прохрипел он, все так же глядя на улыбающегося Джигме. — Объяснить... Мне... По какому праву... Вы смеете! Являться на ужин в таком виде! И подобным способом, да к тому же еще и с опозданием на двадцать минут! Джигме посмотрел на него то ли с удивлением, то ли с сожалением, потом растопырил руки в стороны и пожал плечами. — Во-о-о-он-н-н-н!!! — гаркнул директор во все горло, не стерпев подобного оскорбления. — Во-о-он-н, немедленно!!! Мистер Уилкинс, выпроводите его отсюда, и прикажите миссис Хоуп вымыть его! Кормить ужином запрещаю!       Куратор средних классов при этом гневном окрике наконец-то поборол изумление и приступил к карательной процедуре. Однако Джигме, казалось, ничуть не чувствовал себя виноватым. Когда наставник Картера брезгливо схватил его за шиворот и потащил к выходу, он обернулся, глядя на остальных ребят, и демонстративно приставил к голове сжатые кулачки с выставленными вверх указательными пальцами, изображая рожки. Зал грянул в ответ на это очередным раскатом хохота, под который чумазый шут и удалился вслед за своим карателем. Амадеус, старавшийся во время этого всеобщего веселья сохранять благовоспитанность, поспешил окончить прерванный ужин и затем, направляясь в свою комнату, задержался у двери кухни, откуда услышал тихий плеск, и вместе с ним причитания, исполненные низким женским голосом (видимо, его обладательница была барышней в летах и формах): — Ах ты, господи, дурачок мой маленький! Видел же, что дверь заперта, так что же ты на крышу полез? Так ведь и сорваться недолго! Да еще и в трубе мог застрять! А уж как ты нашего хозяина напугал! Что он теперь скажет про тебя? Молчишь? Ну молчи, молчи. Здесь ты в безопасности. Что же мне делать с тобой, негодник? Знаю, как мы поступим! Ты обсохнешь, поможешь мне с мытьем посуды и уборкой, а я тебе чего-нибудь дам поесть. Вот, держи полотенце, поросеночек, а то еще простудишься.       Объятый постыдным любопытством, Картер прильнул к замочной скважине и через крохотную дырочку разглядел большой чан для мытья посуды, в котором, как король, восседал мокрый раздетый монашек, казавшийся из-за своей худобы еще больше похожим на диковинную обезьянку. Амадеус ощутил, как по телу его пробежала дрожь — на спине ребенка были явственно различимы шрамы от когтей какого-то крупного животного, предположительно, тигра. Тем временем грузная женщина, по-видимому, кухарка, неистово натирала жестким полотенцем его бритую голову. Монашек зверьком вынырнул из полотенца, его черные глаза уставились на дверь. Он торопливо подергал кухарку за рукав и указал пальцем в сторону притаившегося Амадеуса. Тот, поняв, что его каким-то чудом засекли, не стал тянуть время и стремглав бросился через холл, а затем вверх по лестнице, пока не очутился у порога своей комнаты. Он быстро вошел, захлопнул за собой дверь и плюхнулся на кровать. Его занимали чудеса, от которых голова шла кругом. Амадеус лег на спину и, закинув руки за голову, принялся размышлять. Интересно, сколько же нужно платить за обучение, чтобы за подобные выходки ученика терпели в школе? И где при всей нищете тибетских монастырей взять такие деньги? Кто и почему оплачивает сомнительное будущее нерадивого послушника? Что он за человек тогда? И вообще, откуда он, и что здесь делает? Монастыри Тибета — крайне обособленные места, они существуют замкнуто и отстраненно даже друг от друга, не то, что от превратностей цивилизованного мира. Что он здесь делает? И почему при всех его выходках, коих стены школы, казалось бы, немало повидали, есть в ней люди, кроме учащихся, которые хорошо к нему относятся?       Амадеус не знал ответов на эти вопросы. Ему не хватало информации. Но он твердо решил с этим разобраться! Несмотря на позднее время, мальчик совсем не хотел спать. Он чувствовал азарт, возбуждение, какое, вероятно, охватывает гончих собак, напавших на след, или египтологов, стоящих на пороге вскрытой тысячелетней гробницы.