Nataraja

Se min kjole, den er svart som soten alt hva jeg eier det er svart som den Det er fordi jeg elsker alt det svarte og fordi en feier er min venn Вот мое платье, черное, как сажа, Черное все, что вижу я вокруг, Это потому, что черный цвет люблю я, И потому, что огонь — мой лучший друг. (Норвежская колыбельная, пер.авт.)

1857 год, осень, Молде, Норвегия       Небольшой торговый городишко Молде, расположенный на самом севере залива Ромсдал-фьорд, уже в те времена выделялся среди других норвежских поселений тем, что душистые крупные розы украшали в нем каждый дом и каждую улочку. Теплый Гольфстрим нес свои благодатные ветра на побережье, позволяя жителям Молде заводить у себя в палисадниках эдакую южную роскошь.       По одной из узких улочек Молде шагали двое перепачканных в саже ребятишек. Один из их был конопатым и рыжим, точно лосось, идущий на нерест, даже глазенки у него были хитрые, рыбьи. Он то и дело поправлял на худых бедрах драные штаны и шмыгал лиловым, в цвет спелой сливы, носом. Рядом с ним семенил второй — поменьше и покруглее, с взъерошенными от ветра жесткими волосами, со строгим или, скорее, сосредоточенным выражением, совсем недетским на милом мальчишеском лице. Через плечо долговязого был перекинут внушительный моток веревки, обвивавший его подобно удаву, маленький тащил в руках две длинные косматые щетки. И был при этом явно недоволен. — Какого черта, Кас, почему опять я лезу в трубу? — возмущался он. — Потому, что ты мелкий, тебе в трубу проще залезть, чем мне, — парировал старший. — И вообще, не выпендривайся! Думаешь, легко тебя держать?       Младший только хмыкнул. Они выбирали дома побогаче и стучали в двери в поисках работы. Вот и очередной дом с печной трубой. Хозяйка, открывшая на стук, подпрыгнула, когда увидела на пороге двух облезлых чертей с улыбающимися рожами. — Добрый день! Мы трубочисты! — представился за них двоих Каспар. — Фру, мне кажется, вашей печке нужен качественный и недорогой сервис! — Мы не вызывали трубочистов, мальчики, — ласково сказала женщина. — Но фру, поверьте опытному специалисту, — Каспар положил чумазую, похожую на обезьянью, лапу себе на сердце, чтобы придать весомости своим словам, — судя по состоянию трубы, вы скоро их вызовете. Так за чем же дело стало, раз мы уже тут? К вашим услугам за пять крон! — Пять крон? Хм, действительно, недорого... Ну что ж, мальчики, приходите на следующей неделе. Как раз время подойдет.       И с этими словами дверь закрылась. Двое ребят стояли с вытянутыми лицами. — Эх, братец, я начинаю думать, что так у нас дело не пойдет, — мрачно подытожил Каспар. — Это и без тебя ясно, — столь же мрачно буркнул Ульвбьерн, — мы, кажется, все неисправные трубы в этом городе перечистили. — Этих труб в этом городе должно быть в десять раз больше! — воскликнул с досадой Каспар. — Мне надоело мотаться, как нищенке, побираясь по углам! Я грязный, как свинья, и голодный, как собака! — Я тоже. Не бухти. Надо что-то придумать, — процедил сквозь зубы Ульвбьерн.       Так, их совместное предприятие по чистке печных труб за несколько дней пришло в упадок. Они спустились вниз по улице к заброшенной лачуге, где прозябали все это время, взяли оттуда самодельные удочки и пошли на залив ловить рыбу. Собственно, кроме рыбы им опять есть было нечего. Ульвбьерн настрого запретил брату тратить заработанные деньги, даже на хлеб. Он и сам страдал без хлеба, но виду не показывал, в отличие от Каспара, который по этому поводу беспрестанно ныл. В конце концов, он проделал лаз в чей-то чужой амбар и таскал оттуда пшеницу, из которой после плющения камнем можно было сварить вполне годную кашу. Кроме того, однажды он с сияющими глазами притащил в рубахе непонятно у кого свистнутую курицу. Это были, конечно, преступления, на которые Ульвбьерн закрывал глаза, поскольку сам с охотой ел кашу и куриный суп. Но тем не менее, положение было бедственным. По подсчетам Каспара, а деньги были единственным, что он умел считать и делал это с удовольствием, они заработали за неделю сто десять крон. Сумма немалая, если забыть о том, что им нужно было еще триста девяносто для выкупа золотой сережки Хельги. Где их достать, Ульвбьерн ума не мог приложить, но у хитрого Каспара, разумеется, были идеи. — Я понял, Гном! В этом городе не так мало труб, как мало грязных труб! — он покосился на младшего брата, явно подразумевая что-то под своим упором на слово «грязных». — Ты о чем? — Ульвбьерн поднял бровь, не отрывая взгляд от удочки. — Я о том, что мы могли бы помочь сами себе! — хихикнул Рыжий Лис, потирая руки. — Ведь труб-то и печей в Молде немало, так? — В каждом доме по трубе, а то и две, — кивком подтвердил Ульвбьерн сию очевидную истину. — А что, если вдруг в городе случится какое-нибудь нашествие леммингов или ворон, которые захотят вить в трубах гнезда и забьют их всяким хламом?       Частенько на протяжении жизни Ульвбьерна посещали некоторые сомнения в умственной полноценности брата. Но сейчас он понял, что денег на хлеб все же хорошо было бы выделить Каспару, дабы тот окончательно не рехнулся с голодухи. Всю эту гамму чувств Каспар распознал по сочувственному взгляду младшего и раздраженно потряс рукой: — Да ты не понял! Мы могли бы стать этими воронами!       Сочувственный взгляд стал еще более сочувственным. Каспар понял, что, вместо того, чтобы предлагать брату высиживать яйца в трубах, нужно внести больше ясности. — Собираем хворост и всякий хлам. Ночью обходим дома, в которых печки уже погасили. Набиваем их трубы хламом. Утром идем предлагать свои услуги. Как тебе?       Идея была возмутительной и блестящей одновременно. Если действовать аккуратно, никто ничего не заподозрит. С другой стороны, это было самое натуральное мошенничество. Ульвбьерн страшно хотел есть и еще больше — попасть домой, поэтому он долго не раздумывал. — Я знаю, где лежит целая куча валежника. А еще вчера ветер повалил старую сухую осину недалеко отсюда.       Каспар аж подпрыгнул от радости. Честно говоря, за такое предложение он больше ожидал получить пинка, чем поддержку от брата. Однако голод делает людей смышлеными, практичными, а главное — беспринципными. Впрочем, беспринципность тоже была весьма относительной: Ульвбьерн понимал, что к противоправным деяниям его обязывала благородная цель, а ради достижения благородной цели любые свинства хороши.       Неизвестно, что случилось с воронами Молде, быть может, они почувствовали второй приход весны в середине осени, благо дни пошли теплые, только вот начали поступать в городской совет жалобы от жителей. Гадкие твари повадились строить свои гнезда прямо в печных дымоходах, приводя их в полную негодность, и трубочисты городка сбились с ног, пытаясь исправить проделки злосчастных птиц. Они работали и днем, и ночью, и все равно на следующий день обнаруживалась хотя бы пара домов, в которых печные трубы были неисправны. Бургомистр только диву давался, а простой люд толковал, что это кара божья за людские грехи. Местный пастор отслужил по этому поводу молебен накануне того дня, когда дымоход забился у него дома. Благо, проходившие мимо оборванцы согласились почистить трубу за какие-то пять крон. — Обвязывайся веревкой и лезь, говорю я! — настаивал недовольный Каспар, но его младший брат был непреклонен.       Его локти и колени были ободраны, а на голове ныла большая шишка. — Не полезу! Сам лезь! — Полезай, я тебе пряников куплю, — уговаривал старший.       Накануне братья так устали от работы, что Каспар уснул на крыше, выпустив из рук веревку, на которой болтался в печной трубе Ульвбьерн. И, поскольку младший Нильсен, хоть и походил на ангела, но все-же крыльев не имел, ему ничего не оставалось, кроме как грохнуться прямиком в камин. — Не нужны мне твои пряники за наш счет! Давай сам! А я держать буду!       Каспар нехотя обвязал веревкой худые ребра и, взяв щетку, полез в трубу. Ульвбьерн не думал, что его костлявый брат столько весит и крякнул, когда Каспар начал спуск в трубу. Он лез все ниже, упираясь руками и ногами в ее стенки. Затем, пару раз дернув за веревку, что было знаком отмотать еще, на мгновение отпустил кирпичную кладку трубы, чтобы спуститься, и, наконец, остановился. Ульвбьерн сначала кряхтел на наклонной крыше, что есть мочи вцепившись дрожащими пальцами в веревку, и клял себя за решение побыть на страховке в этот раз. Затем ему в голову пришла мысль намотаться на веревку своим телом и замереть в таком положении. Снизу из трубы доносился шорох сбрасываемого в камин мусора. Потом некоторое время Каспар вазюкал щеткой по стенкам трубы. После чего он вновь сильно дернул веревку, чтобы спуститься еще ниже, и Ульвбьерн покорно отмотал несколько футов, пока не услышал шлепок ног рыжего о каминную решетку. Он что, в камине? Зачем? — Э-эй, Кас! Ты что там делаешь?       Молчание.       Ульвбьерн поспешно заглянул в трубу. Снизу на него смотрела копченая рожа брата. Он приложил палец к губам и полез из камина, очевидно, в комнату. Ульвбьерн не понимал, что Каспар задумал, но спуститься и выяснить это не было никакой возможности, если вспомнить, что путь наверх для рыжего плута был единственным путем отступления, а за этот путь отвечал он, младший, причем, самолично вызвавшийся. Некоторое время Каспар находился в комнате, затем Ульвбьерн вновь увидел его, поспешно перелезающим через каминную решетку и понял, что настало время выбирать веревку. Каспар, проворно, как ящерица, полз по трубе вверх, цепляясь руками и ногами, пока, наконец, не показалась из трубы когда-то рыжая, а теперь ставшая пепельно-серой, улыбающаяся во весь рот, голова. На черном фоне рожи горели торжеством наглые рыбьи глаза. — Слезаем! — коротко крикнул он, отвязывая веревку. — И бежим! — Что? А деньги? — не понял Ульвбьерн. — Давай, давай, скорее, мне уже заплатили! — Каспар был где-то у края крыши, и, поманив рукой младшего, начал поспешно слезать. — Эй, а щетки мне тащить? — возмущенно крикнул Ульвбьерн, удивляясь скорости развития событий. — Бросай их к дьяволу и лезь вниз! — раздался приглушенный приказ.       Недоумевая, младший Нильсен полез за старшим. Как только он очутился на земле, Каспар тут же припустил наутек, и Мелкому Гному ничего не оставалось, как последовать за ним. Они выбирались какими-то дворами и огородами, путаясь в розовых кустах и царапая кожу шипами, затем неслись как оголтелые, пока не очутились на дороге, ведущей прочь из города. Но и тут Каспар не сбавил хода. Его прыти можно было только позавидовать. Ноги Ульвбьерна были значительно короче, и если на близких дистанциях он мог легко догнать брата за счет стремительного броска, то в марафонских забегах явно ему уступал. — Каспар! — задыхаясь на бегу кричал Ульвбьерн. — Куда мы несемся?!       Каспар увидел, что младший брат отстает, чуть сбавил ход, схватил его за руку и потащил вперед, словно утроив свои силы. Младший Нильсен уже не чувствовал ног и ждал того момента, когда ему разорвет печенку от усталости. Но за дальними соснами и валунами Каспар, наконец, остановился, тяжело плюхнувшись на землю. Ульвбьерн сделал то же самое, упав ничком и прижав к холодной земле пылающие, чумазые щеки. Долгое время они лежали молча, шумно дыша и пытаясь прийти в себя. Наконец, старший брат сел и утер пот с лица, размазав сажу неровной волной, точно боевую раскраску. — Мелкий Гном! — он радостно потряс за плечи младшего. — Мы идем домой!       Эта новость насторожила Ульвбьерна. — Это с чего это? Нам еще сто пятьдесят крон надо заработать! — Ничего не надо! У нас все есть и даже больше!       И тут младший Нильсен все понял. В его глазах золотистым огоньком вспыхнули ярость и негодование, он схватил Каспара за грудки и начал трясти и орать ему в лицо: — Вор! Негодяй! Признавайся, что украл? — Дурак! Да пойми ты, что я выручил нас! Я решил все наши проблемы за пять минут! — оправдывался Каспар, но Ульвбьерн был неудержим. Он повалил брата и так прижал его за горло, что тот захрипел и забил руками. — Тварь! Говори, что украл?!       Каспар отчаянным движением схватил брата за волосы и резко скинул с себя. Ульвбьерн больно ударился о сосновый корень и остался сидеть на земле. — Мелкий Гном! Ты такой правильный, а? — откашлявшись, с обидой в голосе гаркнул Рыжий Лис. — Такой справедливый, и знаешь, как жить? Тебя этому учила наша пустосвятная мамаша, которая живет какими-то одной ей понятными законами и никак не привыкнет к тому, что жизнь — подлая крыса, бог — обманщик, а люди вокруг не ангелы небесные, а твари с зубами! Такие же твари, как ты и я! Когда ты поймешь, что правильным можно быть, имея кошелек, набитый золотом! Если у тебя есть чего жрать и в чем ходить, ты можешь быть правильным, сколько захочешь! А когда у тебя нет ни дьявола, кроме твоей правильности, ты сдохнешь от голода и превратишься в бесполезную кучу дерьма! Ты хочешь этого? Я — нет! Да, я украл! И я уверен, что этот пастор тоже обдирает своих прихожан почем свет стоит! Это жизнь, жизнь жестокая, Ульви, и, если ты хочешь стать взрослым, прими ее жестокие законы сейчас! Тебе же легче будет!       Эта неожиданно сильная речь врезалась в память маленького Нильсена на долгие годы. Он замер и во все глаза смотрел на брата, который еще никогда не казался таким искренним и разумным. То, что он говорил, резко контрастировало с тем, что он слышал от любимой матери, и чему привык верить. Но в этих словах было то, что он каждодневно видел своими глазами, и чему не прекращал удивляться. Люди вокруг говорили о Боге и его законах, и при этом Бог допускал обман, смерть и болезни. Собственно, Бога то они начинали вспоминать только тогда, когда он делал не так, как они хотели. До этого момента люди проявляли такую же несправедливость по отношению друг к другу, и, казалось, наличие Бога в мире никак их не тормозило. Но все же, мама была тем человеком, который всегда жил по совести и верил, что Бог любит всех одинаково, а люди сами виноваты в том, что творится в мире. И мама всегда страдала за свою веру. — Не называй меня Ульви, — тем не менее, осадил младший Нильсен брата и, задумавшись, спросил его: — Сколько ты украл? — Около трех тысяч крон. Я еще не пересчитывал, — был угрюмый ответ. — И у нас есть еще триста пятьдесят, — добавил младший брат.       Итого три тысячи триста пятьдесят крон. Таких денег Ульвбьерн в жизни не видывал. Он представил, как они будут безбедно жить на них несколько месяцев, и ему снова стало жалко мать. Она заслужила передышку. — Матери платье купим белое, — напомнил он брату. — Правильно мыслишь, Гном. Купим, как и обещал, — закивал головой тот, все еще тяжело дыша. Ему, конечно, хотелось бы потратить все деньги на себя, но компромиссы были основным рычагом воздействия на младшего. А с младшим приходилось считаться. — Деньги отцу не отдадим. Сережку выкупим. Остальное пополам, — раскладывал по полочкам вслух Ульвбьерн. — Идет, — был очередной ответ. Ульвбьерн еще немного помолчал и посмотрел на брата с сомнением. — А что, если нас поймают, а, Лис? Каспар только нагло заржал. — Ты себя в зеркало видел? Вымоемся, купим новые шмотки вместо этого рванья, нас и не узнают! Ульвбьерн ухмыльнулся. — Да уж, братец, — протянул он, покачивая головой. — Ты хоть и хмырь, но с тобой не пропадешь. — А ты думал! — Каспар радостно воззрился на него. — Слушай меня и будешь в ажуре.       Он деловито закинул пальцы за борта карманов своих черных от сажи драных брюк, но это не придало ему особой значимости, а сделало еще больше похожим на воронье пугало. Ульвбьерн прыснул смешком, затем озвучил брату очередную мысль: — Я думаю еще раз заглянуть на ринг, братец. Отдам уж свои пятьсот крон, а там как повезет. Больно мне то место по душе пришлось.       Одним солнечным утром, когда постаревшая и поседевшая за две недели Хельга вернулась с вязанкой хвороста домой, она застала там двоих сопящих на кровати ребят, отощавших, измотанных и пахнущих чем-то копченым, но вполне живых. Старший сжимал в объятьях младшего, а младший — шикарное белое платье, как по ней шитое. На засаленном столе лежала и мирно поблескивала изящная золотая сережка с крупным бриллиантом.       Тем же вечером Ульвбьерн и Каспар снова появились на ринге. Но теперь у Мелкого Гнома было гораздо больше шансов выиграть. Торстен Топор, сам непобедимый Торстен, который за две недели так и не нашел соперника, способного отобрать у него нож за десять минут боя, как только увидел мальчишек, тут же подошел к ним. — Тебя не было две недели, Зверь Нильсен, — заметил он дружелюбно, и Ульвбьерна удивило, что Торстен запомнил его недавнее новое прозвище. — Ты же не победить меня пришел? — Как повезет, — не роняя достоинства, ответил Уле. — Не привыкай надеяться на везение в таких делах, — посоветовал Торстен. — Но вот что я тебе предложу. Я бы хотел драться два на два и позвал бы тебя в свою команду, если ты не против. Ульвбьерн сглотнул и уставился на Торстена. — Выигрыш поровну, — подмигнул тот и хлопнул Мелкого Гнома по плечу. — Ну, что ж, — тот пожал плечами, словно это имело для него самое посредственное значение. — Можем попробовать!

***

      В тот вечер он был счастлив, наверное, как никогда раньше. Сам Торстен Топор не только запомнил его, но и позвал с собой на ринг! Они дрались с упоением и азартом, как настоящие бойцовые псы, вызывая по двое соперников и побеждая их раз за разом. Когда Ульвбьерну приходилось туго, Торстен появлялся из ниоткуда и добавлял его противнику тумаков. Или же, если Торстена надо было прикрыть со спины, Ульвбьерн всегда был тут как тут. Они работали как единый организм и чувство этого единства двух танцующих в драке тел было непередаваемым. Даже в объятьях матери ему не было так хорошо. Казалось, он мог вечно биться с ним на пару. Совместными усилиями они одолели десять-двенадцать противников в разных поединках, заработав кучу денег, но даже когда пришло время расходиться, эти двое не хотели покидать друг друга. Так они и шли по дороге. Спокойный Торстен весело отбивался от выпадов и атак Ульвбьерна, а маленький Зверь, разойдясь не на шутку, превратился в настоящий раскрасневшийся ураган. Он бегал, прыгал, хохотал и чуть ли не летал над землей, доставая Торстена и получая не болезненные, но сильные ответные касания.       Чуть поодаль шел Каспар, с сияющим чистым лицом, в новой куртке и ботинках и подсчитывал выигрыш.       Когда ему фартило, жизнь была просто замечательна.       Настало время расставаться. Ульвбьерн протянул бывшему противнику маленькую крепкую ладошку. Вместо ответного жеста Торстен Топор вложил в нее большой складной нож. Наконец младший Нильсен смог рассмотреть его и ощутить в ладони. Превосходный скиннер, тяжелый, добротный, острый, как бритва, с блестящим крюком для взрезания брюшины. Всем ножам нож! Ульвбьерн обомлел от неожиданного счастья, но Топор только усмехнулся и потрепал его по голове. — Забирай себе, — сказал Торстен. — Но я не продержался десяти минут в бою, — нехотя возразил Ульвбьерн прижимая вожделенный нож к себе, как иные дети прижимают подаренного щенка. — Ты мне понравился, — объяснил юный боец. — Надеюсь, еще подеремся с тобой! — Подеремся! — благодарно воскликнул маленький Зверь, и глаза его засветились. Они с Торстеном пожали руки и разошлись каждый в свою сторону.

***

— Ты знаешь, что это за сережка, братец? Если бы знал, так бы не радовался, что мы ее вернули, — усмехнулся Рыжий Лис, задумчиво пожевывая травинку. — И что же это за сережка? — с вызовом буркнул Ульвбьерн и перевернулся на живот, болтая ногами.       Сейчас Каспар расскажет очередную страшную байку об их семье, в которой из правды только имена главных героев повествования, да и то не всех. Обычно она начиналась словами: — Тебя тогда и в помине не было. И жили мы в Дании. Я был маленьким, но помню все отлично.       Примерно спустя месяц после событий с сережкой Хельги они лежали в отцовской лодке на берегу моря и болтали о том, о сем. Вернее, изначально лежал один Ульвбьерн, уединившись здесь после трудного дня, чтобы расслабиться и помечтать. И, как назло, вскоре притащился старший братец, которому в этот вечер страсть как хотелось почесать языком. Ульвбьерн думал было избавиться от такого надоедливого соседства, как обычно, путем пары волшебных пинков, но Каспар точно знал, что можно повесить на уши Мелкому Гному, чтобы пробудить в нем интерес к себе. — Ты знаешь, почему отец тебя называет дьявольским отродьем? — зеленоватые рыбьи глаза Каспара сузились в тонкие щелочки. Ульвбьерн сердито уставился на рыжего. Последние слова были для него самой натуральной оплеухой, и если бы их сказал кто другой, то тотчас бы получил ответную, да пожестче. Но в этот раз в мальчике взыграло любопытство. — Ну? — снова буркнул он. Каспар приблизился к его лицу и чуть ли не благоговейным шепотом, глядя в голубые глаза братишки, сказал: — Да потому, что старый пьяница вообще не твой отец! Эта новость Ульвбьерна даже могла бы обрадовать. Если бы была правдой. — Ты че, сбрендил? — пожурил он брата. — А кто тогда мой отец? — Сам морской царь!       Ну уж от такого фентиля младший Нильсен просто прыснул хохотом. Как маленький медвежонок он катался по лодке на спине и не мог остановиться. — А-ха-ха, морской царь! — резвился он, дрыгая ногами. — Ты просто сказочник, братец! Ох, развеселил! — Тише ты! — махал на него руками Каспар. — Если говорю, что царь морской, то так и есть! А будешь смеяться, не буду продолжать! — Ладно, ладно, — плача, отозвался Ульвбьерн. — Больше не буду. Продолжай. — Так вот, — у Каспара была особая распевная манера повествований, по которым можно было безошибочно определить, что он начал привирать. — Мы тогда жили в Дании. Где — я не знаю, помню только, что старший еще с нами жил, а Акселю было столько же, сколько тебе сейчас. А я был совсем кроха. Мы жили где-то на селе и довольно-таки неплохо, и вот отправились мы с матерью один раз в город на базар. Помню, она мне купила леденец на палке, шли мы с ней по набережной, я сосал этот леденец и вдруг вижу: идет нам навстречу человек, что твоя гора! Большой-пребольшой, копна волос, как солома, глаза голубые, нос крючком и глядит как сыч, ей богу! Весь в мехах да золоте, что твой король, сапоги морские самые лучшие, перстни и вот эта самая сережка в левом ухе. Мать наша охнула, сжала мою руку так, что я разревелся, а человек-гора прямо к нам и подлетел. «Хельга, — говорит, — Хельга Натансдоттер! Вот мы и встретились с тобой. Куда ж ты исчезла на все эти годы, Хельга?», а мать как бросится ему на плечи, как зарыдает! «Хальвдан, — это так она его назвала, помню точно. — Хальвдан! Я тебя всю жизнь ждала! Где тебя носило, Хальвдан!» прям при всем народе такое, чесслово! — Врешь! — Ульвбьерн мигом перестал веселиться. Он схватил брата за воротник и угрожающе воззрился на него. — Да провалиться мне здесь, если я вру! — открестился тот. — Слушай дальше. Вот. Картина маслом: я плачу, мать плачет, все глядят, глаз не сводят, а бугай этот одной рукой мать подхватил, другой меня. «Пойдемте, — говорит, — тут нам нечего делать». И мы пошли все втроем, вернее он-то пошел, а мы в воздухе ногами болтали. И вот в безлюдном месте, только он нас отпустил, мать как снова кинется ему на шею, а он ее как поцелует! «Рассказывай, говорит, где была все эти годы и кто этот ребенок», — это он значит, на меня пальцем тычет. А мать и говорит: «Меня, — так и говорит, — похитили и насильно замуж выдали», во! — Каспар многозначительно поднял палец, видимо, входя в раж от своих россказней. — «А это мой младший», на меня, значит, она показывает. «Я, — говорит, — столько страданий перенесла, что в море столько соли нет, сколько я выплакала! Но я тебя всегда помнила и любила. А ты, Хальвдан, только сейчас явился мне, когда уже ничего не вернуть». Тут мужик этот уставился на меня так, что я чуть не обгадился, а потом матери-то говорит: «Я же, — говорит, — тебя искал, как только ты пропала. Всю Данию объехал, до германских берегов и до шведских. Уже среди наших начали говорить, что это ты, хозяин морей, самого Хаакона Соррена сын, себе другую жену не присмотришь? А мне другой не надо, я помолвлен был с тобой, и жизнь с тобой провести готов». Мать ему тогда и говорит: «Если верен ты своему слову, тогда забери меня с детьми в свое племя»! «А и заберу, — говорит мужик, — мой флот недалеко стоит, бежим хоть сейчас!» Ну, тут мне совсем страшно стало. Я давай тянуть ее за руку и орать «пойдем домой!» и в таком роде. А тот бычара как схватит меня, как подкинет в воздух, прижал к себе и говорит: «Тебе, бутуз, со мной хорошо будет! Конунгом тебя сделаю, будешь целой флотилией командовать!» Мать на такое только ржет. Потом говорит ему: «Приходи сегодня как зайдет солнце, за старый маяк на окраине, помилуемся». А надо сказать, наш дом стоял как раз за старым маяком. И уж конечно, когда она туда пошла, я за ней увязался тайком, чтоб не видела. Я-то видел все. И как они целовались, и как трепались о прошлых днях. Мать наша-то не из простых людей, когда-то была дворянкой и жила в замке, а отец ее украл оттуда и к сожительству принудил. А с этим морским царем она была помолвлена и готовилась пойти замуж за него. Он с ног сбился, ища ее. Сказал своему отцу, что пока не найдет, не женится. А вот сейчас, мать должна решить, куда нас девать, так как с детьми от человека, сказали, их не примут в морское племя. И чтоб она нас бросила и умотала вместе с ними. Так ему его отец-король, или кто там, сказал. Мать, конечно, в слезы. «Не могу я, — говорит, — детей своих бросить, а ты, говорит, Хальвдан, плыви себе с богом». Тот давай ее утешать, что никуда без нее не уедет, и так это он хорошо ее, знаешь ли утешил.... Как бы тебе получше объяснить... — Ты чего! Чего завираешь! — взвился Ульвбьерн на ноги и сжал кулаки, заставив лодку закачаться так, что они чуть не перевернулись. — Чего придумываешь? — Придумываешь! — фыркнул Рыжий Лис. — Такое не придумаешь! — он на всякий случай спрыгнул с края лодки, и с беспокойством покосился на мелкого.       Но тот был, судя по всему, не только порядком выбешен, но и крайне заинтересован рассказом Каспара, поэтому не спешил пускать кулаки в дело. Хитрый Лис мог расслабиться. — Слушай дальше. Он ведь еще к нам приходил. Домой. Отец тогда на путине был, а мы дома оставались. И он к нам ходил еще неделю, как дорогой гость, на коленки меня сажал, ну, и с мамкой там... Развлекался. Да, только вот на исходе недели отец откуда-то прознал, какие дела у него дома творятся. Скорее всего, соседи донесли, а может, и сам смекнул, что это мать такая веселая ходит. Тогда-то, в последний их вечер, морской царь у нас серьгу свою и забыл. А наутро отец приперся, бешеный, отпинал нас с матерью, так что клочки по закоулочкам летели и велел собирать манатки в спешном порядке. И мы, как зайцы какие-то побежали. Потом на пароходе плыли долго. И оказались тут, — Каспар развел руками. — Ну, а потом ты родился. Ну, и буря же была! — он качал головой и цокал языком. — И ты таким заморышем вылез, думали, слава богу, сдохнет, хоть ртов в семье не прибавится! — тут он захохотал, но младший брат не дал ему долго радоваться. С него хватало и прочих идиотских баек рыжего, и того, что прежде он частенько дразнил Уле приемным. — Ты попридержи язык-то! Мелешь чушь какую-то! Вот из-за таких как ты, пусточесов, про нас и болтают невесть что! Ну-ка, катись отсюда, пока я тебе шею не намылил!!! — Мелкий Гном заставил старшего спешно ретироваться и с удовольствием погнал его краем берега к дальним скалам. — Будешь еще брехать, будешь? Рыжая собака! — Я не рыжий! — отзывался на бегу Каспар, дико хохоча.       За прошедшую пару месяцев он здорово прибавил в росте, и догнать его теперь младшему брату было не под силу, что неизменно приводило одного в беспомощную ярость, а другого в неописуемый восторг. — Я блондин! А ты, Ульви, Мелкий Гном!