Nataraja

— Эгей, братец, скоро суббота! Помнишь наш уговор? — пристал к Ульвбьерну Каспар, как только тот вернулся домой с лова. Рыжий проходимец накануне отплытия сумел так искусно изобразить режущую боль в животе, что перепуганная мать наотрез отказалась пускать его в море. Это было частью замысла Каспара. Пользуясь выигранным временем, он обшарил весь дом и весь двор в поисках отцовской заначки, пока мать бегала, заливаясь слезами, по знахаркам. — Нашел? — коротко осведомился Ульвбьерн. — А то, — довольно хмыкнул Каспар. — И знаешь где? Ни за что не угадаешь! — Где? — В лодке! Там, где ты ночевать любишь, под обшивкой! Вот дубина, кто так деньги прячет, — и рыжий насмешливо покачал головой. Ульвбьерн кивнул. — Как выиграем, надо будет положить назад, а то нам крышка, — сказал он деловито, стягивая свитер. Настала суббота. Путь на заброшенную верфь оба помнили отлично. Первым гордо шагал, как всегда, засунув руки в карманы штанов, Ульвбьерн. За ним, шлепая ботинками по камням берега и строя радужные планы на жизнь — Каспар. Проникнув внутрь, они обнаружили, что здесь собралась вся окрестная шпана от мала до велика. Тут заправляли портовые, и Ульвбьерн деловито прищурился, когда узнал Чесночка, восседавшего на большом пустом бочонке, как на троне. Он радостно кивнул ребятам. Те подошли. — Ну что, я вижу, ты передумал, приятель? — спросил белобрысый дружелюбно. — Голова не болит? — столь же дружелюбно отозвался младший Нильсен. Белобрысый усмехнулся и сказал: — Ладно, добро пожаловать, боец. Деньги нашли? Каспар кивнул. — Двести — мне в руки, как сбор за участие, и по сто за поединок. Это вам для разминки. И помните: побеждает соперник — деньги его. Каспар нехотя полез в карман и выложил Чесночку в лапу двести крон. — Хорошо. Занимайте места в кругу! Ребята подошли к импровизированному рингу, который представлял собой просто ровную площадку прикола, где имелся дощатый настил. Зрители образовывали большой круг, и толпились за ним, а участники сидели на досках по периметру круга. В середину ринга вызывался кто-то из бойцов. Он ходил, как раздувшийся петух, демонстрируя свои силу и скорость, вызывая тем самым кого-нибудь на спарринг, а в это время его приятель, выполнявший роль управляющего, на все лады расхваливал бойца, устрашая окружающих жуткими подробностями из его послужного списка. Иногда это выглядело комично, например, сейчас в ринге, как мог, выпендривался рослый рыжий парень, довольно свирепого вида, но его движения были нелепыми и неуклюжими, телосложение — рыхлым. Ульвбьерн захохотал, поняв, что мальчишка в жизни не видел настоящей драки. Каспар отреагировал на это тем, что легонько подтолкнул брата в ринг. Однако, выскочив в круг, Ульвбьерн растерялся, можно сказать, опешил. На него смотрели десятки глаз, а ведь он совсем не привык к такому вниманию. Возбуждение прокатилось горячей волной по его телу, приподняло волосы на голове, заставило сердце биться чаще. Боец, который до появления противника деловито позировал в середине круга, посмотрел на Ульвбьерна свысока и с недоумением. Мелкий Гном был ему по грудь, и в таком сопляке вряд ли можно было признать достойного конкурента. — Ты кто? — только и нашелся, что сказать великан. Ульвбьерн сглотнул, промочив пересохшее горло слюной, и открыл рот, чтобы представиться, но тут сзади раздался бойкий голос, принадлежавший ни кому иному, как Каспару. — Господа! Почтеннейшая публика! Вашему вниманию представляю Ульвбьерна Нильсена! Впервые на ринге! Свежая кровь! Молодой Зверь, готовый порвать любого, кто посягнет на его честь! Его девиз — «тот, кто всегда дает сдачи»! Вперед, Зверь! Ульвбьерн, никогда до того не получавший от брата приятных прозвищ, посмотрел на Каспара с воодушевлением и решил подыграть ему, оскалившись и зарычав. Публика грянула хохотом и аплодисментами, а противник Уле снисходительно поднял брови. — Ну и ну! — пробасил он. — Это ребенок! Малыш, а ты не расплачешься? — Смотри, как бы тебе плакать не захотелось! — зловеще прошипел Ульвбьерн, разогретый словами Каспара, и стремительно бросился на противника. Мальчишки-зрители взревели в один голос и колыхнулись в стремлении поддержать храброго молокососа. Тот уже вломил неприятелю кулаком в нос и теперь, в своем любимом стиле восседал у него на загривке, сыпля короткими резкими ударами по рыжей голове. Парень, который еще полминуты назад петушился с важным видом и, выпятив грудь, показывал, насколько он хорош, визжал как перепуганный поросенок, размахивая руками и фактически ничего не видя перед собой. Наконец Ульвбьерн, видимо, устав, ослабил хватку, противник вырвался и, к удивлению многих, бросился сквозь толпу зрителей наутек. Каспар радостно завопил и запрыгал, потрясая в воздухе только что заработанными деньгами. Ребята восторженно обступили Ульвбьерна, наперебой голося. Его со всех сторон одобрительно хлопали по спине, а он, опешивший от такого внимания и все еще находящийся в пылу схватки, пытался отбиться от дружественных рук, как от тумаков, то и дело восклицая: — Да хорош! Хорош, я сказал! С ума посходили? Каспар с довольной, сияющей рожей пробрался к брату, приобнял его за плечо одной рукой и, подняв другую, принялся успокаивать толпу. — Почтенная публика, прошу вас занять свои места! — важно сообщил он. — Маленький Зверь горит желанием еще подраться и готов сразиться с каждым, кто осмелится бросить ему вызов! Ульвбьерн в нерешительности посмотрел на брата, но тот лишь подмигнул ему, легонько хлопнул по плечу и удалился за пределы круга. За ним потянулась очередь из желающих сразиться с Ульвбьерном, а также поставить деньги на его победу. Каспар деловито сел на бочку и провозгласил: — Господа! Те, кто ставит — в одну очередь, те, кто хочет бой — в другую! — Так не пойдет! — осадил его Чесночок. — Сначала выбери противника! Каспар почесал голову. Он обвел строй потенциальных противников брата своими светлыми глазами и немного дольше задержался на крепком парне лет тринадцати, примерно представляя себе интересную схватку. — А вот его! — он ткнул в парня пальцем. — Иди сюда, как тебя зовут! Мальчишки воодушевленно загудели. — Торстен! Торстен Хольгерсон! Торстен Хольгерсон его зовут! Парень приблизился к Каспару и сказал: — Зови меня Торстеном Топором. Зрители снова неистово завыли. Все еще смущенно переминаясь посреди круга, Ульвбьерн получил возможность рассмотреть своего нового партнера. Он был невысоким, но ладно скроенным, со спокойным взглядом и шрамом, пересекавшим переносицу чуть кривого носа. Распухшие кулаки и желтоватый след фингала под правым глазом выдавали в нем отпетого забияку. Ульвбьерн смекнул, что ему сейчас придется туго. Однако Каспар, видимо, не разделял его подозрений. Он и Торстен Топор договорились о цене поединка и хлопнули ладонями в крепком рукопожатии. Очередь со ставками тут же разделилась. Кто-то уже захотел поставить на Торстена, кто-то верил в силы Ульвбьерна. Тем временем Топор с помощью зрителей, потягиваясь и разминая руки, вышел на ринг. Как и предыдущий мальчишка, он подошел к Ульвбьерну, оценивающе оглядел его, но вслух сказал следующее: — Ты здесь новичок, так что, наверное, не знаешь про мои условия? — Какие еще условия? — огрызнулся младший Нильсен. — Продержишься десять минут — получишь от меня вот это, — и с этими словами Торстен Топор вытащил из кармана большой складной нож, тяжелый и красивый, от вида которого у Ульвбьерна прямо дух захватило. — Чего это так? — он поднял брови. — Не думай, что это так легко! — Торстен передал нож своему приятелю, который принимал ставки и вернулся в круг. Ульвбьерн нахмурился и сгруппировался. Торстен Топор вальяжно прошелся из стороны в сторону, с насмешливой ухмылкой глядя на взъерошенного мальчишку, и затем, чуть наклонившись, указал пальцем себе на челюсть. — Ну что, замер, мыш? Может, начнешь уже? Вот сюда! Ульвбьерна не стоило приглашать по двадцать раз. Сморщив нос в мрачной решимости, он со всей дури пнул Торстен ногой под колено. В тот же миг сокрушительный удар кулаком в челюсть сбил его с ног. Торстен бросился на него, как дикий пес, и, подняв за шиворот свитера, саданул другим кулаком под дых. Ульвбьерну показалось, что он не может дышать. Его кишки скрутило в узел, он тщетно пытался расслабить для вдоха скорченные спазмом ребра, и ему это почти удалось, когда новая атака Топора, на этот раз кулаком по затылку, снова повергла младшего Нильсена наземь и позволила ему увидеть летящие с неба алмазы. Но он кое-как приподнялся на четвереньки и теперь, тряся головой, пытался поймать все разлетевшиеся мысли. С удивлением он отметил, что атаки прекратились. Над ним стоял Топор, глядя снисходительно и с вызовом. Оттуда, с нижнего положения Ульвбьерн видел краем глаза толпу, скандировавшую: «Кончай его!» и бледное, перекошенное ужасом лицо брата. Каспар смотрел на избиение младшего во все глаза, словно не веря происходящему, и с краем шапки во рту. — Кончай его! — выли мальчишки. — Слабак! Выскочка! Топор обвел их взглядом и прикрикнул: — А ну, тихо! — и они послушно замолкли. Воцарилась тишина, которой из-за гула в голове не мог слышать Ульвбьерн. Он лишь думал о том, что совсем мало прожил, и мама, наверное, расстроится, узнав, что его убили какие-то пацаны из доков. Но Торстен наклонился к нему и подал руку. — Малыш, ты проиграл, — сообщил он. — Ага, — угрюмо ответил Ульвбьерн. — А сколько я продержался? В ответ на это Топор усмехнулся. — Не бери в голову. Скажи брату, чтобы он лучше подбирал тебе противников. А ты ничего, смелый, — и подняв младшего Нильсена с земли, похлопал его по плечу. — С одной смелостью мне тут делать нечего. Зря я сюда пришел, — пробурчал тот, потирая челюсть. — Ну это каждый сам решает, зачем он дерется. Иные без этого жить не могут. Такие, кого первый проигрыш не заставит поджать хвост. — Я такой!!! — забыв о боли воскликнул Ульвбьерн, вскинув глаза на Топора и удивился, увидев улыбку у того на лице. — Да это видно. Ну, беги, хватит с тебя на сегодня. — И отпустив своего недавнего противника Топор остался в кругу, подняв руку вверх в знак своей победы и готовности снова сразиться с кем-нибудь. Ульвбьерн отошел совсем недалеко, так как ему хотелось посмотреть на драку Топора. И вот, один из мальчишек вызвался на поединок. Правда, мальчишкой его можно было назвать с большой натяжкой. Это был крепкий рыжий парень с кузницы, которого Ульвбьерн сразу узнал, так как его побаивалась, хоть и считала туповатым, вся окрестная шпана. Младший Нильсен с нетерпением ждал начала боя. И вот они сошлись. Ульвбьерну нечасто выпадало, в силу характера, со стороны наблюдать за действиями бойцов, но в этом была особая толика азарта. Он сразу решил, что будет болеть за Торстена, который проявил по отношению к нему благородство. Конечно, Ульвбьерн вряд ли знал, что такое благородство, но вполне был способен его оценить. Он наблюдал за тем, как двигается Торстен, как уворачивается от ударов кузнецова подмастерья, как хорошо отработаны его собственные удары. Уле даже переполняла гордость за то, что он проиграл такому бойцу. Торстен не дрался, он танцевал, и этот танец завораживал. Ульвбьерн тогда понял, почему толпа так вопила при победе Топора. Он и сам завопил минуту спустя и захлопал в ладоши, когда, произведя захват противника за руку, Торстен Топор вытянул из него признание поражения. И снова рука взметнулась вверх, требуя новой жертвы. Но зрители аплодировали, а бойцы жались в стороне, с уважением покачивая головами. Тогда Торстен забрал у товарища складной нож и, показав его всем собравшимся, напомнил: — Тому, кто продержится десять минут! — и, встретившись глазами с Ульвбьерном, почему-то подмигнул ему. Мальчик хотел было ответить, но его бесцеремонно схватили за шиворот сзади и поволокли куда-то, он, вероятно, указал бы обидчику на его бесцеремонность, если бы не узнал бубнеж брата: — Ах, ты еще здесь! Я думал ты убежал плакаться к мамочке! — Каспар резко развернул брата и принялся его отчитывать. — Как ты мог проиграть все наши деньги! Я рассчитывал на тебя... Я думал, ты боец! А ты даже с карачек сам не встал! — Думаешь, ты встал бы после такого? Ты же видел, как он дерется! — Ульвбьерн потер живот. — Да мне плевать! Не мог победить, так лучше бы сдох там! Меньше бы семью позорил! Этого Нильсен-младший стерпеть не мог и, прежде чем Каспар открыл рот, чтобы выдать очередную порцию ругательств, кулак младшего брата уже приложился к его носу. От боли рыжий плут крякнул и упал на задницу. Но ярость младшего этим не ограничилась. В стороне от основной арены он с наслаждением гонял пинками старшего брата, а тот только и делал, что прикрывался и скулил. Кто-то из зрителей услышал шум их схватки и переключил внимание остальных мальчишек радостным возгласом. И поскольку в кругу на данный момент ничего особо интересного не происходило, зрители со смехом переметнулись туда, где маленький Зверь метелил своего брата. Каспар в ужасе отталкивал от себя неистового Гнома, но тот еще не выпустил весь пар и продолжал сыпать пинки и удары кулаками на рыжего наглеца. Мальчишки вопили и аплодировали, а Топор стоял в первых рядах, с хохотом комментируя все выпады Ульвбьерна. Но тот заметил его и резко замер, как был, со сжатыми кулаками, и кинул полный ярости взгляд на толпу. Под этим убийственным взглядом мальчишки первых рядов в притворной опаске отступили назад. Но Ульвбьерн посчитал, что, потешая их избиением брата, ведет себя недостойно и, сунув руки в карманы, удалился сквозь расступившуюся толпу. Его догнал Чесночок и протянул купюру в пятьдесят крон. — Это тебе, Зверь! — сказал он. — Ну и повеселил ты нас! Я б на твоем месте давно так сделал. — А я б на твоем месте деньгами не швырялся бы направо и налево, — поведал ему Ульвбьерн, тяжело дыша. — Бери-бери, — настойчиво повторил Чесночок. — И приходи еще. Обязательно, слышишь! — Он махнул Ульвбьерну рукой на прощание и побежал назад, принимать ставки. Ульвбьерн медленно побрел домой. На душе было скверно, по большей части оттого, что он так обошелся с братом. Конечно, извиняться он не будет, однако и махать кулаками по любому поводу тоже не годится. Не маленький уже. Он шел берегом, пиная мелкие камешки босыми ногами, когда расслышал сзади звук шагов. За ним понуро плелся Каспар. Ульвбьерн подождал брата, стараясь не смотреть ему в глаза, и они шли молча рядом почти до самого дома. Но там, где дорога, петляя между скал, сворачивала к поселку, Каспар сообщил Ульвбьерну следующее: — Ты можешь делать, что хочешь, но знай: когда отец обнаружит, что денег нет, я сдам ему тебя с потрохами. — А я — тебя, — ни секунду не сомневаясь, отозвался Ульвбьерн. — Ведь я был с ним в море. А ты дома валялся. Кому он поверит? — и пара глаз, пронзительных, желтовато-голубых сверкнула на брата исподлобья. Тот нервно сглотнул противную солоноватую слюну. — Прокол вышел, братец, — констатировал Ульвбьерн сей прискорбный факт. — Да уж... — протянул Каспар удрученно, утирая краем ладони разбитую бровь. Неровный след крови на руке, которую он рассматривал, вызвал в нем внезапный приступ острой жалости к себе и своей никчемной, полной мрака жизни. Разбитые губы затряслись, из глаз ручьями хлынули слезы. Рыжий плут прямо там, на берегу сжался в комок, обхватив голову руками, и заревел в голос. — Ы-ы-ыа-а, — выл он, как пароходная сирена. — Почему я-а-а? Почему все это мне-е? За что? Почему я должен носить это дерьмо, и жрать дерьмо и вкалывать как проклятый? Почему? Никто меня не любит, потому что я рыжий! Рыжих никогда никто не любит... Чертов оте-ец! Ему надо было сдохнуть в детстве, чтобы не плодить таких же уродов, как он... Ведь что бы я ни делал для того, чтобы вылезти из этого дерьма — все впустую. Даже младший брат меня бьет на глазах у всех! Зачем я родился на свет! Ульвбьерн стоял около него и смотрел на все это, лишь нахмурив брови и опустив краешки губ. Ему было стыдно за поведение брата, и он, в общем-то, презирал его переменчивый и подлый нрав. Но это был его родной брат, которому грозили крупные неприятности, и не сказать, чтобы он не имел к этому никакого отношения. В конце концов, Ульвбьерн тоже был участником аферы с боями, и отступать он уже был не намерен. Маленький, покрытый ссадинами кулачок сжал спрятанную в кармане купюру в пятьдесят крон, которая мгновением позже уже на вытянутой вперед ладони лежала перед зареванным лицом Каспара. — Вот! Смотри, что у меня есть, — сказал Ульвбьерн, улыбаясь. — Что это? — всхлипывая, буркнул Каспар. — Да так, завалялось, — Ульвбьерн решил не усугублять ситуацию рассказом о том, откуда взялись деньги. — И что нам с ними делать? Купить веревку и мыло? — съехидничал Каспар. — Наверное, это не поможет, — вздохнул младший. — Но на них можно купить веревку и пару щеток и пойти в город трубочистом. — Ты что, собираешься чистить трубы? — Почему это я один? Мы ж вместе влипли в историю — вот вместе и выпутываться будем. — Да ты хоть представляешь, сколько нужно вычистить печей на пятьсот крон! — возмутился Каспар. — Не мели чепуху! — Еще мысли есть? — Ульвбьерн раздраженно развел руками. Рыжий удрученно поджал губы и покачал головой. — Так как же? — был следующий настойчивый вопрос. — Послушай, мы все равно не успеем собрать пятьсот крон до того, как он обнаружит пропажу. — Старший брат снова сгреб в пальцы свои огненные патлы. — Завтра он точно еще ничего не обнаружит, — Ульвбьерн решил, что лучше успокоить его сейчас, чем снова выслушивать причитания про несчастную жизнь бедного рыжего мальчика. — А если погода испортится, то и послезавтра тоже. И вообще мы же не знаем, как часто он туда шастает. Каспар оторвал голову от колен и уставился своими рыбьими глазами в одну точку, словно обдумывая какую-то мысль. Потом подозрительным образом успокоившись, сказал: — Что верно, то верно. Пойдем домой. Ульвбьерн напрягся, почуяв неладное, но решил, что брат все равно сейчас ничего пакостного не придумает. Они добрались до дома, и, поскольку пьяный в стельку Нильс уже вовсю храпел в большом сундуке, сжимая Хельгу тисками своих рук, младшие дети легли им под бок, накрылись крышкой и уснули. Наутро он проснулся оттого, что кто-то копошился в кровати и, открыв глаза, с изумлением увидел встревоженную и опечаленную мать. — Ты чего? — хриплым спросонья голосом спросил Ульвбьерн, который, судя по истошному вою ветра за окном и грохоту волн, понял, что лова сегодня не будет. Мать посмотрела на него взглядом, полным отчаяния и, поджав губы, покачала головой. — Мам? — младший сын по-прежнему ждал разъяснений. — Ах, да слезай же! — неожиданно раздраженно попросила его мать, и этот незнакомый доселе тон слегка обидел его. Он молча покинул свое ложе и так же молча натянул дырявый свитер, после чего, поглубже засунув руки в карманы штанов, замер в углу хижины. Мать перевернула постель вверх дном — она скинула на пол одеяла и соломенные подушки, сдернула штопанную-перештопанную простыню. Не найдя искомого, она вывернула то, что лежало на полу и, наконец, обессиленная всеми этими действиями, тяжело опустилась на кровать. Спрятав лицо в руки и испустив протяжный тихий писк, Хельга Натансдоттер залилась горькими слезами. «Да что они все сговорились, что ли? Может, и мне пора зареветь?» — возмущенно подумал Ульвбьерн, однако подошел к матери и начал гладить ее по голове, как кошку. — Мам, ну чего ты? Потерялось что-нибудь? — спросил он ласково. Хельга вымученно посмотрела на него и сказала, всхлипывая: — Потерялось, да только с концами, по-моему. — Да что потерялось-то? — сын поднял бровки. — Сережка золотая с бриллиантом потерялась, если, конечно, это чем-то поможет делу. Это была, прямо скажем, удивительная новость, поскольку в бедных рыбацких хижинах не имеют обыкновения водиться сережки золотые и с бриллиантами. Сперва Ульвбьерн даже решил, что мама сошла с ума. Но на всякий случай уточнил: — Какая еще сережка? Хельга решила, что ее потеря не стоит того, чтобы ввергать сына в шок историей их семьи. Поэтому она лишь погладила Уле по щеке и мягко сказала: — Не бери в голову. Я нашла ее на берегу и думала заложить. Но теперь это не имеет значения. Ульвбьерн почувствовал фальшь в голосе матери и, невольно нахмурившись, собрался было уходить, но на пороге остановился, осененный внезапной догадкой, затем повернулся к Хельге с вопросом: — Мам, а где Каспар? Она все еще сидела на краю кровати, с отрешенным и печальным видом закусив мизинец, и на вопрос сына лишь пожала плечами. Ульвбьерн вышел, хлопнув скрипучей дверью. Подхваченные ветром темно-каштановые вихры на его голове заколыхались, как живые, и он невольно съежился. Ну и погода! Интересно, куда это в такое ненастье отправился его брат, в утро, когда ему так нужны были деньги, и у мамы (удивительное совпадение!) пропала ее находка? Он положительно не знал, где может ошиваться Каспар, но чувствовал, что эти события связаны. И уж, конечно, проще было дождаться его у лодки, чем пытаться разыскать в деревне или городе. Что младший Нильсен и сделал, забравшись по привычке внутрь и укрывшись брезентом от ветра. Он вскоре задремал, и к нему пришел один из тех снов, которые он так любил и ждал, как бесценные подарки судьбы. Это был сон про оленей. Ульвбьерн иногда видел оленей на берегу, когда они с матерью собирали хворост. Величественные и грациозные существа неожиданно вырастали на утесах, возвышающихся над берегом. Неслышно ступая по каменистым тропам на большой высоте, они пролетали с одного края цепи скал на другой и так же беззвучно скрывались в чаще. Или же ранними утрами подходили совсем близко к хижине. Их дом стоял на отшибе, на самом краю деревни, и до соседей было добрых полмили ходу, так что лес рос так же близко, как и море. Семейство Нильса Кнудсена порой засыпало не только под шум прибоя, но и под заунывные волчьи песни. Ульвбьерн не боялся волков, но все же презирал их за то, что они таскали деревенскую скотину, а вот олени были его любовью. Как уже рассказывалось, он часто ночевал в старой отцовской лодке и порой тихими предутренними часами просыпался раньше времени от странного ощущения присутствия кого-то еще на берегу в этот безмятежный час. Осторожно отодвинув край брезента, он видел, как по берегу бредут мимо их хижины олени, как их стройные фигуры проглатывает и возвращает туман, как большерогие самцы, потряхивая своими венценосными головами, мирно щиплют прибрежную соленую траву, как маленькие козлята в пестрых шубках резво играются друг с другом. В такие моменты у мальчика замирало в груди сердце, он забывал дышать и лишь во все глаза смотрел на чудесных, словно вышедших из сказки животных, которые показывали ему свою жизнь, не подозревая, что за ними кто-то следит. В их присутствии Ульвбьерн ощущал себя призраком. Но стоило только произвести какой-нибудь неосторожный звук, чихнуть, или двинуть ногой, как прекрасная группа в мгновение ока срывалась с места и растворялась в утреннем тумане. Он хотел бы жить с ними. Хотел, чтобы мать его была оленихой, а сам он олененком, и хотел играть с такими же оленятами, есть прибрежную осоку и никогда не испытывать грызущего голода. Олени производили на маленького рыбака такое впечатление, что иногда снились ему. Вот как сейчас. Он видел лес, мягкие травы, ласкающие его босые ноги, косматые еловые лапы, беззлобно покусывающие его за плечи, запах хвои и прелой листвы, такой чистый и свежий, что ноздри начинало щипать, и солнце, разбитое на тысячи слепящих осколков кружевными кронами деревьев. И он бежал. Неизвестно куда, от кого и за кем, а может быть, просто так, наслаждаясь дикой свободой, которой он никогда не мог ощутить ни дома, в кислой, затхлой хижине, ни на море, которое хоть и было необъятным и гордым, но для него ограничивалось ненавистной рыбацкой лодкой и бесконечными криками отца. Как бы он хотел жить в лесу! Он летел сквозь лес, ощущая прохладу, росу на своих руках и паутину на лице, летел сквозь овраги и заросли жгучей крапивы, повинуясь инстинкту, пока ноги не привели его в один из тех укромных уголков леса, где совершаются все лесные чудеса. Ульвбьерн с замиранием сердца раздвигал ельник, и на маленькой полянке, где тусклые лучи света, еле пробиваясь через ветви, кружат хороводы искрящихся пылинок, а вечно влажная земля и покрывающие ее ковром травы особенно мягки, он увидел их. Мать и дитя. Маленькое чудо жизни. Она лежала у корней большого дерева на мягком ложе из трав и смотрела на него лучистыми глазами Хельги, а он — крохотный, дрожащий, с торчащими в беспорядке длинными ножками, шевелился рядом. Ульвбьерн замер от счастья и, улыбаясь, наблюдал за ними, как за лесными духами. Олениха смотрела на него и тоже, казалось, улыбалась. Ее малыш, сейчас такой мокрый и нелепый, когда-нибудь вырастет в великолепного зверя, который будет доставать рогами небо и лететь бесшумным ветром по крутым горным тропам над обрывами. Ульвбьерн протянул руку, коснувшись маленькой горячей мордочки. В ответ малыш доверчиво посмотрел на него совсем уж человеческими глазами, взял за палец и попытался сосать. Младший Нильсен засмеялся в голос от радости, и вдруг мама-олень грубо сказала: — Нашу ж мать, ты что здесь делаешь?! Ульвбьерн открыл было рот, чтобы объясниться, и проснулся в лодке. Над ним стоял Каспар. Истошно завывал ветер, грохотали волны, и соленая морось носилась в воздухе. Ульвбьерн сел и протер глаза. — Я тебя спрашиваю, что здесь забыл, а? Меня караулишь? Лицо Каспара местами было бордовым, местами синим, нос распух и напоминал большую сосиску. «Да, сосиски — это вещь!» — подумал про себя младший Нильсен, а вслух сказал: — Ты брал мамину сережку? Где она? — Почем мне знать? — был резкий ответ, хотя Каспар слегка побледнел. Ульвбьерн, кряхтя, вылез из лодки. После вчерашнего у него положительно все отваливалось, и голова гудела. Он злобно воззрился на брата. — Где она? — угрожающе повторил Мелкий Гном. Каспар отвел глаза и сжал кулаки на всякий случай. — У меня ее нет. И вообще, пусть бы получше следила за своими камешками. — Камешками?! — вспыхнул младший. — Значит, ты знаешь, что она была с камешками? Ну, братец, теперь ты уж не отвертишься... Говори, кому ты ее заложил! — и он задиристо двинулся на брата. Тот отступил, памятуя вчерашний день, и затрусил по отмели спиной вперед, убеждая Ульвбьерна отстать от него, но Мелкий Гном надвигался как неотвратимая расплата, повторяя одно: «Где сережка?» Каспар в конце концов вынужден был развернуться и стремглав броситься наутек. Но Ульвбьерн рассчитывал на это. Одним броском догнав брата, он ухватил его за голени и повалил на землю. Как только Каспар увидел занесенный над ним маленький кулачок, он, лежа на земле, забавным жестом поднял руки вверх и воскликнул: — Все! Сдаюсь! Сдаюсь! Уж и пошутить нельзя... — Где сережка?! — сидевший на нем младший брат был непоколебим. — Нет ее у меня! Нет! — взмолился Рыжий Лис. — Куда дел? Каспар при этом вопросе вздохнул и вытянулся на камнях. — Ну-у-у... Я ее заложил. На время. — Кому??? — загремел Ульвбьерн. — Слушай, — примирительно начал Каспар. — У нас ведь проблемы. Крупные такие проблемы, ты знаешь. А эта сережка, как бы это сказать, лучше б твоя мать ее вообще не хранила столько времени. — Это почему еще? — Потому что это дела давно минувших дней, а кто старое помянет, тому глаз вон, — неопределенно ответил старший брат. — Что ты несешь? Мама нашла ее вчера на берегу! — На берегу? Это она сказала? Ха-ха-ха! — Каспар рассмеялся, прижав пальцы к бордовой переносице. — Что ты хохочешь? Сейчас быстренько заткну тебя! Говори, где сережка? — и опущенный, было, кулак снова оказался занесенным над лицом брата. — Ага, давай, бей! — тот раскинул руки. — Лучше уж ты, чем отец. Давай! Ульвбьерн посмотрел на безвольно распластанное тело Каспара и почувствовал себя крайне глупо. К тому же, вчера он уже обещал себе не распускать кулаки попусту. А метелить того, кто не защищается — это же натуральное избиение, а не драка. А он не такой. Поэтому младший брат слез со старшего и хмуро, засунув руки в карманы, отступил в сторону. — Ты матери не скажешь? — недоверчиво спросил Каспар. Ульвбьерн зыркнул на него так, что он вздрогнул и, зарывшись руками в волосы, воскликнул: — Послушай, ну что же мне было делать-то?! Вот деньги! Ровно пятьсот крон! Я хотел все исправить, я выручил нас обоих! Ты не можешь злиться на меня и не можешь меня сдать! — он так орал и размахивал руками, что его, вероятно, было бы слышно в хижине, если бы не непогода. — Уле! Ну что ты молчишь! Ульвбьерн все в той же недовольной позе, с засунутыми в карманы штанов руками, молча стоял, прислонившись спиной к лодке. Каспар подошел к нему и обнял за плечи. Ульвбьерн брезгливо дернулся. — Ладно, — неожиданно спокойно сказал, наконец, он. — Клади свои деньги назад. Но сережку ты маме вернешь. — Да как же! — воскликнул рыжий брат. — Откуда я возьму денег, чтоб ее выкупить? Скажи спасибо, что отделались. Младший Нильсен схватил его за руку и с силой сжал. — Нет уж, ты вернешь, — прошипел он. — Я тебе помогу это сделать. Завтра же идем в город трубочистами! — А путина? — вопросил Каспар. — Кто нас отпустит-то? Ульвбьерн на мгновение задумался. Да уж, просить отца — идея в высшей степени дурацкая, да и мама ни за что добровольно не согласится предоставить детей самих себе. — Убежим, — коротко сказал он. — Ты дурак? — был возмущенный ответ. — Где мы будем жить, что мы будем есть... — запротестовал Каспар. Потом решил гнуть в другую сторону. — Тебе мать не жалко? Ульвбьерну было жалко мать, но ему хотелось вернуть ей дорогую вещь, и это, конечно, оправдывало такой дурной поступок, как побег из дома, поэтому на замечание брата он не ответил ничего, лишь пожал плечами. — Я не пойду, — сказал тогда старший. — Это ерунда какая-то, и я в ней не участвую. — Тогда я тебя сдаю и матери, и отцу. И еще от себя пряников добавлю. Мерзость рыжая! — Я не рыжий! Сколько раз повторять! — в очередной раз вспылил тот. — Вот будешь говорить, что я рыжий — не пойду с тобой! Ульвбьерн посмотрел на него с ухмылкой и покачал головой. — Ну ладно, ладно, пойду! Уговорил... Итак, они решили сбежать из дома. У младшего в кармане все еще лежали пятьдесят крон. Щетки и веревку после непродолжительного спора было решено одолжить у соседа — старика Вальдемара Карлссона, и, в связи с этим, братьям требовались только башмаки. За ними в хижину заглянул Каспар, подмигнул матери, перебиравшей прошлогодний ячмень, которым впору кормить скотину, а не детей, и без единого слова скрылся за дверью. Хельга даже не придала этому значения, тем более, что потеря какой-то непонятно откуда взявшейся сережки неимоверно расстроила ее. Она еще не знала, что не увидит своих детей две недели.