Nataraja

2 марта 1838, Северное море.       Тинг¹ был недолгим и не слишком плодотворным. Гулкая и просторная зала, предназначенная для собраний Северного Племени, сейчас напоминала птичий базар. Конунг Хаакон поглаживал рыжеватую бороду, выслушивая одного за одним своих ярлов, и чем дольше он слушал, тем строже становился его взгляд, тем глубже — вертикальная черта на лбу между косматых бровей. Весь морской народ с земель Ут-Рёста и Санфлеса четыре дня назад высыпал на драккарах в океан и прошил его вдоль и поперек, от Гельголанда до Гренландии, от Британских островов до берегов Португалии. Девочку так и не нашли. Ни один из морских баронов так и не смог порадовать предводителя радостной весточкой. Конунг украдкой посмотрел на старшего сына. Ярл Хальвдан Соррен, сидя за дубовым столом, прикрывал жилистой рукой глаза и мотал головой в знак признания своей беспомощности. За все время тинга он так и не притронулся к кубку с мёдом. Конунг хорошо знал отпрыска, и понимал, что ему непросто будет найти другую невесту. Хальвдан, кажется, влюбился не на шутку. — И тогда мы прошли до Дарданелл и обогнули Магриб, в надежде, что ее похитили пираты, но, потопив три пиратских судна, ни от кого из этих троллей не добились признания, — закончил свою речь ярл Бъярки Свиппдаг. — Бъярки! Бъярки! — возмутился конунг, — зачем вы воевали с людьми? Совсем ума нету! Все тебе в морской бой бы поиграть! Лишний раз повилять своим бесхвостым задом. Еще и глаз потерял! — Конунг, мы исполняли приказание... — виновато покосился на него Бъярки одним глазом из-под повязки на голове. — Я не приказывал вам топить чужие суда! — прогремел конунг и тут же поморщился от резкой боли в груди.       Это было мимолетное напряжение гордого лица, но и Бъярки, и многие присутствующие заметили его. Два года прошло с той поры, как умерла его жена, Туве, но Хаакон все еще не мог смириться с утратой, и это подорвало железное здоровье конунга. А может, на самом деле оно не было таким уж железным? Как бы там ни было, эта пренеприятнейшая история с кончиной Розенкранца и пропажей его дочки, невесты Хальвдана, добавила конунгу переживаний, и отнюдь не пошла на пользу его уставшему сердцу. — Болваны, — закончил он тираду в адрес Свиппдага. Тому только и оставалось, что понуро удалиться из круга речей и вернуться за стол. Конунг обвел жгучим взглядом ряды соплеменников. — И это все, что вы можете? Остолопы! Во времена моей молодости был случай, когда дед обронил в бурное море вот эту цепь! — он потряс перед всем народом своей золотой цепью с большим лукавым сапфиром исключительной красоты. — И что вы думаете! Мы искали ее два месяца! Заглядывали под каждую волну! И спустя два месяца, на другом краю океана, нашли и вернули деду! А вы не можете найти девицу! Чего вы стоите? Где ваша гордость? Не провалилась же она сквозь землю, не улетела по воздуху, как птица, не... — А вот тут-то ты и неправ, владыка, — послышался с краю стола зычный голос. Загорелый берсерк, как видно, проведший не один десяток лет в дальних странствиях, неторопливо поднялся с места. — А вот тут-то ты и неправ.       Хаакон немало удивился появлению на тинге этого типа. — Мать честная, Хийси! Пропащая душа! Где тебя носило, забулдыга?       В ответ на эту реплику Хийси Скалагрейн учтиво раскланялся перед всеми присутствующими. — Обо мне потом, Хаакон. Я-то здесь как раз по вашему делу. Знаю я, кто это был, и как его мерзкое имя, вора вашего. Хальвдан вскинул голову и уставился на Скалагрейна. Бъярки переглянулся со своей ватагой, а Хаакон оперся на локти и подался вперед. — Да ну! Рассказывай!       И Хийси все рассказал им, и про «Магдалину», и про странного матроса Нильса Кнудсена, которому он, дурак, помог, и про дьявольщину на борту, и, наконец, с огромным сожалением, о том, как у него увели по воздуху не только корабль, но и отцовский топор. — И я остался один в море, как луна на небе. Потом кое-как добрался вплавь до Копенгагена, навел там справки о моей птичке, но нет, не приходил в порт такой барк, ни следа, ни весточки не было, а позже, из газет, узнал про герцога. Жаль старика-то, хороший был хавл, все знавшие его уважали. Причем случилось это в ту ночь, как я потерял корабль. И девочку украли тогда же. Я думаю, эти события связаны. — Очень похоже, — протянул Хальвдан, впервые за все время тинга открывший рот. — Но где же ее теперь искать?       Скалагрейн развел руками. — А где мне искать мой барк, если вы все море обчесали? У черта на куличках? Не найдешь ты ее, Хальвдан, смирись. — Я найду! — запальчиво воскликнул ярл Соррен. — Я найду! Я всю землю, если надо переверну, а найду ее!       Он сорвался с места и спешно покинул тинг. Хаакон понимал, что сын дает пустые обещания. Он еще немного побесится, перебесится и найдет себе другую жену. Конунг посмотрел на Пера, младшего сына. Тот, как ему было велено, сидел тише воды, ниже травы и только смотрел во все глаза на происходящее. Это был его первый тинг. Хаакон должен был думать и о его будущем. Не стоило связываться с чертовщиной, это он понимал ясно. Нужно было блюсти порядок внутри Северного Племени и придерживаться соображений общественной выгоды. Бог с ним, с Розенкранцем, мир его праху. Он пошлет соболезнования герцогине и напишет ей также о безрезультатности поисков дочери. Так будет лучше для всех. Поэтому он постарался как можно скорее завершить собрание. Но после того, как все начали расходиться, Хийси Скалагрейн окликнул его. — Хаакон, ты не собираешься разобраться с этим и попытаться вернуть мне корабль? — Корабль, корабль! — передразнил его конунг. — Ты на своих кораблях с детства помешанный. У тебя отец умер три года назад, а ты мотаешься, драуги ведают, где! Слыханное ли дело, дочери снимали с него шкуру! С тех пор она и висит у них, тебя дожидается! Валлар ты или бродяга?       Хийси стоял, закатив глаза. Опять те же разговоры. — Я чую, не видать-то мне моей «Магдалины», как куньего хвоста на заднице, — догадался он. — Да пропади она пропадом, твоя «Магдалина»! И хвала Одину, что нашелся супостат, который вразумил тебя домой вернуться! Хватит, говорю тебе, хватит любить деревяшки, девок пора начинать любить! Один ты сын был у Улофа! — конунг никогда не стеснялся в выражениях. — Ладно, все, отстань! — огрызнулся Хийси. По памяти детства и знатного рода он мог себе позволить дерзить Хаакону. — Шкура у сестер, значит? Хоть пойти взглянуть-то. — Иди, иди, взгляни! — одобрительно похлопал его конунг по шее. — Пес соленый! Посадить бы тебя на цепь! 9 апреля, 1838 года, Атлантический океан.       Марта Ван-Сиддхётт в скромном дорожном платье стояла у борта «Great Western»² и печально смотрела в пенящиеся под колесами воды. На ее руке блестело странным давящим обручем тонкое золотое кольцо. Марта старалась не смотреть в сторону удаляющегося дома, чтобы подавить в себе жгучее желание прыгнуть за борт. Ее новоиспеченный муж подошел так тихо, что она его не заметила. — Марта, — ласково произнес он.       Девушка гневно стрельнула в него взглядом и стремительно удалилась через широкую палубу судна. Серпентин поспешил за ней. Проволочка с билетами получилась чудовищная, родовое гнездо Розенкранцев было для них опасным прибежищем, в основном из-за шайки гренделей, обосновавшейся в лесных пещерах. Ван-Сиддхётты, уже месяц как обвенчанные в одной из католических церквей Копенгагена, были вынуждены затем уехать в Бристоль, где жили на съемной квартире в ожидании первого рейса трансатлантического парохода. Чтобы запутать след, предусмотрительный Эрик взял билеты под вымышленными именами мистера и миссис Блэкмур, благо его связи и положение позволили сделать это без особых проблем. Проблема была в другом. За все это время Эрик не услышал от Марты ни единого слова. К своей чести, он не допускал и насилия над ней, но не оставлял попыток наладить отношения, чувствуя себя виноватым в том, что случилось с девочкой. — Марта! — он уже стучался в дверь каюты. — Ты не хочешь открыть?       За дверью было тихо. Очевидно, его впускать не собирались. — Марта Ван-Сиддхётт! Тишина. — Ты не можешь всю жизнь от меня бегать, Марта! Ни звука. Серпентин тяжело вздохнул и с досады несильно приложился головой в дверь каюты, словно хотел потеснить ее рогами. В тот же миг, пожалев о глупости сделанного движения, он развернулся на каблуках и поднялся наверх.       Марта Розенкранц, а ныне Ван-Сиддхётт, ненавидела свою новую фамилию и по нелепости придающегося к ней мужа, и отказывалась понимать, почему ей нужно было расстаться с матерью, покинув отчий дом. Это Ван-Сиддхётт принудил герцогиню отдать ему дочь — интересно, чем он ее так очаровал, этот белесоватый, бесцветный дядя Эрик со своей липкой учтивостью и фальшивой добротой! Если бы она знала, чем обернутся для нее вальсирования на семейных балах со статным и напыщенным франтом, когда она, хохоча и кокетничая, кружилась с ним, глядя прямо в серьезные темно-бордовые глаза. Или их доверительные беседы под старой ивой, когда Серпентин приезжал к ее отцу по делам или с дружеским визитом! Дядя Эрик казался ей и Хельге таким внимательным, галантным, чутким и преданным! Старик! Седой, отвратительный старик! Папа никогда не допустил бы такой унизительной свадьбы!       При мысли об умершем отце Марте стало совсем горько, и она по-детски громко разрыдалась, зарывшись лицом в подол платья. Папа! Хельга! Где вы теперь? Никогда мне уже вас не увидеть! Мама! Как ты могла?       Марта Ван-Сиддхётт была почти ребенком и считала, что ей позволительно так бурно выражать свои эмоции. Собственно, в тот момент она даже мечтала умереть от горя, чтобы этот гадкий актеон, ее «муж», вошел в каюту и увидел ее бездыханное тело среди подушек. И тогда ему станет совестно за то, что он жестоко замучил бедную девушку! Марте так понравилась эта идея, что она разом перестала плакать. Юная страдалица растянулась на жесткой кровати, как могла шире раскинув руки и ноги, и представила себя мертвой. Вот такой он ее и найдет.       Правда, как же он найдет ее, если она сама закрылась от него изнутри? Не сможет же она открыть дверь, если будет мертва. И потом это уже не тот эффект — открыть дверь на стук, а потом пойти умирать дальше! Марта вытерла платком влажные от слез щеки и прыснула озорным хохотом. Нет уж! Лучше сейчас открыть дверь, пока его нет, а потом уж, так и быть — все остальное.       Девушка бойко вскочила с кровати, почти вприпрыжку подбежала и отодвинула засов каютной двери и даже приоткрыла ее. Чудесно! Теперь дядя Эрик войдет и увидит картину своей мечты! Вот чего ты добился! Получай, угнетатель!       Кстати, а где же угнетатель? Не может ведь приличная барышня лежать два часа на корабельной кровати с открытой дверью? Вдруг зайдет еще кто-нибудь и подумает о том, что она ведет себя слишком фривольно? Опять не годится. Придется отправиться на поиски угнетателя, а иначе как она поймет, когда именно ей следует бежать и ложиться мертвой?       Марта, недолго раздумывая, накинула на плечи плащ, прикрыв дверь каюты, потихоньку поднялась по трапу и начала поиски супруга по всему судну. К счастью, это было несложно. Не успела она завернуть за угол капитанского мостика, как услышала голос Эрика, доносящийся с палубы парохода. Марта осторожно выглянула из-за угла. Да, точно! Сидит в плетеном кресле и беседует с какой-то пожилой дамой. Марте было прекрасно слышно, о чем они говорят. — Так, вы полагаете, мистер Блэкмур, что она — прекрасная пассия для вас? — заинтересованно вопрошал скрипучий женский голос. — Безусловно, — отвечал Эрик. — Однако, боюсь, она так не считает. Еще как не считает! Марта надула губы. — И, тем не менее, вы, степенный и уважаемый человек, отважились жениться на очень молоденькой девушке, почти девочке. Это так необычно! Скажите, что вами двигало? Ее происхождение? Ее приданое? — Я ведь и сам не беден, миледи. Я мог бы сделать предложение любой незамужней даме, подходящей мне по возрасту, и не думаю, что получил бы отказ. К тому же, меж нами, как я уже говорил, нет любви. Я не воспылал к ней сразу, несмотря на то что она действительно очень хороша собой. Ах, вот оно что?       При этой реплике щеки Марты предательски вспыхнули. — А она... Она ненавидит меня. Но мной руководит долг. Я был близким другом ее отца, и не мог бы допустить, чтобы с ней случилось несчастье. Бедная девочка и так много пережила — смерть отца, исчезновение сестры. Мой долг перед Натаном — быть рядом с ней, защитить ее, а кто это может сделать лучше, чем законный супруг? — Позвольте, а как же мать? Как она отпустила ее с вами — одну, в чужую страну? — не унималась собеседница Серпентина. — Это была ее идея.       Марта чуть было не вскрикнула от изумления. Неужели мама сама предложила дяде Эрику взять ее в жены? Какой стыд... И зачем только он рассказывает все какой-то старухе, которую первый раз в жизни видит? — Видите ли, я давно люблю эту женщину, — продолжал откровенничать Эрик. — И ее пожелания — закон для меня. Я не смог помочь ей и ее мужу, но я смогу уберечь их наследницу. Я поклялся перед могилой ее отца, что буду до последней капли крови защищать Марту, если придется, и что я буду ей честным и терпеливым мужем. И если мне придется ради нее пересечь океан из края в край и встретить смерть на чужбине — несчастье для любого дворянина с именем! — я сделаю это. И я понимаю, что больше никогда не увижу герцогиню. Девочка не любит меня — пускай! Но однажды она поймет меня и поверит в то, что на меня можно положиться.       Марта медленно отстранилась от угла рубки, закусив губу и сдвинув бровки, силясь осмыслить все услышанное. Потом тихонько, почему-то на цыпочках, вернулась к себе в каюту.       Эрик Ван-Сиддхётт, которого порядком утомило напряжение последних месяцев, всегда считал, что если хочешь перед кем-то выговориться, то пусть это будет человек сторонний, желательно тот, с кем ваши пути после беседы разойдутся навсегда. Старая, миловидная баронесса подходила на эту роль идеально. К тому же, благодаря природному любопытству почтенная женщина сама втянула его в разговор, когда он, мрачный, как туча, тяжело опустился в плетеное кресло. И верно считали мудрые, когда говорили — «Бог всегда посылает тебе собеседника, когда ты в нем нуждаешься, твоя же задача — не упустить его». По крайней мере, так убеждал себя Серпентин. Эрик толком не понял, как и зачем он, обычно осторожный и опасливый актеон, выложил баронессе все мучившие его треволнения. Излив душу, он испытывал вместо облегчения смятение и стыд. Поэтому Эрик, галантно распрощавшись со старой дамой, постоял еще немного у борта парохода, чтобы привести мысли в порядок. Серпентин с тоской всматривался туда, где за туманом и водными просторами давно уже скрылась от его проницательных глаз Европа. Он задумчиво отследил затейливую игру пены у колеса судна и переливчатый след, оставляемый им за кормой, а затем спустился к себе, надеясь, что Марта успокоилась и открыла дверь. Каюта, действительно, оказалась не заперта, внутри было пусто и, войдя, Эрик тихонько присел на кровать. Девочка ушла куда-то и забыла запереть дверь — воистину, как же ей, выросшей на руках заботливых родителей, нянек и гувернеров, будет сложно приспособиться к самостоятельной взрослой жизни! Все же, ему стоило заказать две одноместных каюты, но он опасался за жену, и подумал, что ему будет легче защитить ее в случае чего. Да и надежда, что так ей будет легче привыкнуть к своей новой роли, не оставляла Ван-Сиддхётта. Как видно — напрасно. Эрик закрыл лицо худыми узкими ладонями и в такой позе покачивал головой из стороны в сторону. Но тут чья-то маленькая рука легла на его стриженную голову. Он поднял уставшие от напряжения глаза и увидел Марту — печальную и бледную, такую же измученную, как и он сам. — Вы любите маму, дядя Эрик? — спросила она тихо.       Серпентин едва заметно улыбнулся. — Мадам, разве вас не учили, что подслушивать разговоры взрослых — нехорошо? — пожурил он жену, и в ответ она зарделась, но не убрала руку с его головы. — Значит, вы тоже несчастны, как и я… — пролепетало прелестное создание. Серпентин ощутил неожиданный прилив нежности и сочувствия по отношению к Марте. — Отчего же, мой ангел. Я счастливейший из смертных — ведь у меня такая замечательная юная супруга, — галантно ответил он, надеясь, что ее это подбодрит. Краска на щеках Марты стала еще гуще. — Дядя Эрик, я не люблю вас… — Я знаю, дитя мое. И, вероятно, ты представляла себе другое будущее, там, где полно счастья и благоухающих роз, где твой белый рыцарь скачет к тебе на коне и поет серенаду. И он так же юн и прекрасен, как ты…       Девушка ответила тяжелым вздохом, и девятый актеон понял, что он недалек от истины. — Но жизнь имеет на все свои виды. Быть может, то, что случилось с нами, с тобой и мной — лишь начало долгой совместной жизни, полной уважения и заботы друг о друге. Ведь не все браки заключаются по большой любви. И не все браки, заключенные по любви, оказываются такими сказочно счастливыми, Марта. Я знавал множество крепких и дружных семейных пар, между которыми не было бурной страсти, многие из них имели в своей основе трезвый расчет. Но у них было все — годы, столетия одной судьбы, один путь, дом, крепкие, здоровые дети. Как ты думаешь, может, мы могли бы стать с ними в один ряд? — Да, возможно, дядя Эрик, — был тихий ответ. — Я не буду тебя торопить. Я хочу, чтобы ты была готова принять меня в свою жизнь. Прошу об одном — называй меня просто Эрик, так солиднее, и… тебе будет проще привыкнуть, Марта.       С этими словами он встал с постели, взял маленькую белую ручку жены и приложился к ней губами. — Дядя Эрик… Эрик… Я боюсь с вами спать в одной кровати ночью, — сообщила Марта.       Серпентин ждал этого и решил не настаивать, тем более что супруга наконец-то удостоила его своим вниманием. — Да, конечно, дорогая. Вы спите здесь. — А вы? — А я что-нибудь придумаю. В конце концов, мне не привыкать ночевать без постели — я ведь не люблю сидеть на одном месте.       Марте было совестно за то, что она, по сути, выставила мужа из апартаментов. Но страх перед неизбежной супружеской близостью был сильнее, и поэтому она только благодарно улыбнулась Эрику и сказала: — Но вы все же будете неподалеку? — Разумеется, герцогиня. Вы можете на меня рассчитывать, — сказал он доверительным тоном.       Га-бала немало позабавило ее к нему отношение. С одной стороны, девушка опасалась его — малознакомого мужчину, рядом с собой, а с другой — боялась, что он будет слишком далеко и при возникновении опасности не успеет ее защитить. Впрочем, пока они плывут, опасности нет, убеждал себя Серпентин. Вечером, когда жена заперлась от него в своей каюте, он, прихватив пару дорожных одеял и свежий номер «Morning post», отправился ночевать в салон на верхней палубе. Однако уже скоро Эрик попал во власть хандры. Английская газета, купленная Ван-Сиддхёттом, не представляла интереса — довольно скудная на информацию, она была жалким подобием любимой им голландской «Politique». К сожалению, он при всем желании не мог бы раздобыть в Бристоле издание американской печати, хоть это и было бы наиполезнейшим чтивом для него в этом плавании. Благодаря тихой погоде, салон пустовал, и, не имея других идей для времяпрепровождения, Ван-Сиддхётт прикрылся одеялами, приготовившись задремать.       За время юношеских странствий Эрик развил в себе полезную привычку спать чутко, как и подобает каждому оленю, даже если он находится вне опасности. Впрочем, странное чувство чьего-то постороннего присутствия заставило темно-бордовые глаза с белесыми ресницами широко распахнуться. Эрик резко подскочил на своей самодельной постели, по привычке выставив вперед рога, однако непосредственной опасности поблизости не было. Серпентин гулко и протяжно фыркнул, выпуская облачко пара из ноздрей. И тотчас же почуял запах страха, гнетущий и удушливый, который невозможно перепутать ни с чем другим. Запах страха другого га-бала. Не раздумывая долго, Эрик бросился к каюте, где ночевала Марта.       Дверь оказалась заперта, в каюте ни звука, однако, повинуясь наитию, Серпентин снес ее с петель одним ударом ветвистой кроны.       В углу кровати, в темноте, беспомощно прижавшись к стене, сидела юная герцогиня Розенкранц. Над ней нависла гигантская зловещая тень, словно кто-то прятался под темным крепдешиновым пологом и скалил зубы на девушку. Эрик понял, что Марта оцепенела от ужаса при встрече с глазами чудовища, ее дыхание было неслышным, глаза широко распахнутыми и немигающими. — Heus! Averte faciem tuam! (лат. «Эй! Поверни свое лицо!») — голос га-бала прозвучал, как выстрел.       Черная тень резко развернулась к нему, Марта дернулась и вышла из оцепенения. В проеме двери каюты в каком-то серебристом сиянии стоял Эрик Серпентин Ван-Сиддхётт, девятый актеон, во всей своей грозной красе: сияющие рубиновым светом глаза, строгое лицо с проступившим на нем голубоватым рисунком Христовой печати и две изящные ветви красных оленьих рогов с семью зубцами, как венец на голове. Он был поистине прекрасен и страшен одновременно. — Qoi vocavit vos?! (Кто тебя звал?)       Чудовище склонило голову набок и с любопытством воззрилось на Серпентина. У него была отвратительная вытянутая морда с острыми желтыми резцами, серая морщинистая кожа, покрытая бархатной шерстью и злобные черные глазки. Длинный хвост напоминал извивающийся хлыст. Серпентин сразу понял, что это не люпин, а обычная корабельная крыса, которая, властью какой-то враждебной силы, была обращена в кровожадного монстра. Крыса вопросительно пискнула и в следующий момент яростно бросилась на Серпентина. Тот встретил ее натиск, выставив рога и создав с их помощью некоторое подобие невидимого, но прочного щита. Он легко отбросил крысу назад по дуге, тем самым поменявшись с ней местами. Теперь между им и Мартой не было преграды, и Эрик смог несколько расширить щит, чтобы девушка тоже попала под его воздействие. Он взял ее за руку. — Virtute sanctae crucis, ego ad te inimicum meum recedet a me cum creatura Dei bona et exasperat pugna! (Силой Святого Распятия, я вызываю тебя, враг мой, изойди из твари Божьей и скрестись со мной в честном бою!) Марта понимала, что Эрик использует не техники боя Серпентинов, а заклятия мастеров слова — Апологеев. Об этом свидетельствовал и купол защиты. Девушку поразили мощь и осведомленность девятого актеона. Он, без сомнения, был могущественным га-балом, и это успокоило Марту, заставило ее понять, что на супруга можно положиться в трудную минуту.       Крыса вновь бросилась на них, но так же была отброшена мощным качанием поля. — Марта, возьми мое благословение и останься здесь, — прозвучал спокойный приказ. Марта почувствовала в своей руке маленький горячий предмет, что-то вроде пуговицы или монеты. — Что мне с ним делать, дядя Эрик? — растерянно спросила она, от страха забыв об их уговоре называть друг друга по именам. — Разве отец тебя не учил? Разверни щит и находись под ним! Тебя никто не тронет, пока я жив! — прогремел Ван-Сиддхётт и после, осознав, что девочка действительно могла не знать таких приемов, объяснил мягко: — Марта, просто представь, что он раскрыт над тобой, этого будет достаточно. Жди меня здесь.       Девочка, кивнув головой, повиновалась, и Серпентин слегка успокоился, когда увидел краем глаза вокруг нее мерцающее, как звездное небо, облако.       Теперь можно было драться. Эрик шумно выдохнул и вмиг, полностью обратившись в белошерстного оленя, оттесняя рогами крысу, ринулся на палубу. Марта слышала, как крепкие копыта мужа заскользили по доскам.       Один мощный удар, и животное отлетело на несколько футов, к ногам своего кукловода. Но этого Эрик никак не ожидал. Старая баронесса стояла в свете сигнальных фонарей, ее благодушное лицо было каменным и злобным, пальцы рук беспрестанно шевелились, губы шептали едва разбираемые слова древнего заклинания подчинения. Апологеи! Какая оплошность!       За спиной Серпентина послышались попискивания. Он белой молнией взметнулся вверх и, приземлившись на все четыре копыта, развернулся и вновь выставил рога. Еще пять крыс, таких же огромных и зловещих, скалились на него с разных углов судна. Эрик нерешительно поворачивал рога то в одну, то в другую сторону, не понимая, с какой стороны наиболее вероятно ожидать нападения. Темная артемида! Невыявленный Коэн, так вот каков твой облик! А я, слепец, не почувствовал этого в разговоре с тобой! Поддался чарам мастера заговоров и подверг опасности себя и жену! Но как ты нашла нас? Где я мог просчитаться с конспирацией?       Старуха, несомненно, была подослана, чтобы покончить с ним, как и те люпины у замка Розенкранц. Только кем? Бегло прокрутив в уме недавние события, Эрик мог с уверенностью назвать единственное имя, но теперь это не имело первостепенной важности. Он вновь был вынужден сражаться.       Одна из крыс прыгнула на него и сбила с ног. Желтые зубы сверкнули перед глазами, со второго бока навалилась еще одна крыса. Эрику ничего не оставалось, как стремительным и отчаянным движением рогов пропороть ей бок и вышвырнуть за борт, затем, резко развернувшись, воткнуть острые венцы в горло другой. Он слышал душераздирающий писк, с которым животное затянуло в гребные колеса парохода, и по спине его пробежали мурашки. — Браво, Ван-Сиддхётт. На твоей совести смерть живого существа! Вот как! Ты знаешь и мое настоящее имя!       В голосе старухи звучало торжество, она засмеялась и захлопала в ладоши, будто бы подбадривая га-бала. И в тот же миг три крысы разом набросились на Серпентина, но он уже был готов отразить нападение и, топнув ногой, испустил зов Иерихонской трубы, один из приемов Апологеев, наиболее подходящих при встрече с дикими и недружелюбными животными. Смертей, пожалуй, действительно было достаточно. Воронка сгустившегося ультразвука закрутила крыс и заставила их корчиться на палубе, с жалобным писком зажимая уши лапами.       Не теряя времени, Эрик Ван-Сиддхётт бросился на баронессу. Та уже было раскинула руки, словно готовясь превратиться в какую-нибудь зловещую птицу, но на самом деле — нанести удар силой. Но Серпентин опередил ее и, мгновенно приняв человеческий облик, схватил за горло. Он прижал старую женщину к мачте и стиснул ее волю всей ментальной мощью, каковой обладал. — Говори! Говори, предательница расы! Как твое имя?! Кто тебя подослал? Пьер? Это был Пьер? — он воззрился на хрипящую артемиду своими темными от гнева глазами.       Но баронесса только усмехнулась и, с вызовом плюнув ему в лицо, внезапно вспыхнула ярким желтовато-зеленым пламенем. Серпентин отдернул руку и ошатнулся. Ничего себе! Какой сильный Коэн! Она самовоспламенилась!       Эрик вздрогнул, так как, увы, не понаслышке знал об этом изуверском приеме, однако лицезреть самосгорание другого Коэна ему еще не доводилось. Опытные сородичи, не желавшие гореть на костре во времена Инквизиции, делали это сами, в тюремных застенках или прямо на глазах у перепуганной толпы. И вот теперь Серпентин стоял и смотрел, как старые кости обращаются в пепел, и ветер уносит его ввысь. Должно быть, такая чудовищная смерть для баронессы была более желательна, чем предательство своего господина. И то, что она знала настоящее имя Эрика, доказывало, что господин этот в самом деле существовал. Впрочем, теперь загадка осталась без ответа. Ах, досада!       Эрик устало огляделся. На палубе все еще корчились пять раненых крыс. Они значительно уменьшились в размерах и теперь были самыми обычными корабельными крысами. Девятый актеон, по велению сердца, не мог оставить их в муках умирать на палубе. Он подошел к животным и тихонько подул на них. Крысы разом, как одна, встрепенулись, вскочили на лапы и разбежались врассыпную. Эрик улыбнулся. Жаль, не удалось сохранить жизнь того животного, которое он сбросил за борт во время схватки, но кодекс га-бала допускает убийство ради спасения собственной жизни.       Он пошел по палубе, собирая свою одежду и попутно одеваясь. Странно было то, что весь пароход продолжал спать мертвым сном. Иерихонская труба должна была разбудить людей, однако сейчас Эрику было даже на руку, что ночное происшествие осталось незамеченным для чужих глаз. А может, это таинственная артемида усыпила команду? Впрочем, даже если так, он мог легко вернуть их к бодрствованию. В темноте Ван-Сиддхётт нашел свои брюки и сорочку и весьма вовремя надел их, так как к нему уже спешила Марта, держа в руках сюртук. Она, молча опустив глаза, подошла к своему спасителю и подала ему одежду. Тот, так же молча взял сюртук и накинул ей на плечи, потому что она совсем замерзла. Марта оставалась безмолвной, и у Серпентина родилось подозрение, уж не собирается ли она вновь объявить ему бойкот. Поэтому, чтобы развеять эти сомнения, он взял жену двумя пальцами за подбородок и заглянул ей в глаза. В этих карих глазах все еще гостил страх, но вместе с тем там не было прежней колючей ненависти. Там царила благодарность. И, совсем осмелев, девятый актеон, слегка улыбнувшись, поцеловал свою Даму.       Им предстоял долгий путь и долгая жизнь. Марта не знала, будет ли она трудной или легкой, полной счастья или печали, но в одном была уверена: мама вряд ли могла бы пожелать ей лучшего спутника в этой долгой жизни, чем Эрик Серпентин Ван-Сиддхётт. Юная артемида была рада, что вышла замуж за столь могучего и опытного га-бала. Восток алел, тогда как пароход плыл на запад. И там, за горизонтом водной глади, на западе их ждала Америка.