Сохрани моё горе

Он смотрит, как закрывается дверь, отдает набатом тяжелый засов, скрепленный немыслимыми печатями Хранителей. Уж они-то делали все на совесть, начиная убежищем и заканчивая ритуалами. Сколько им потребовалось времени, чтобы прийти к тому самому решению избавления демона от адской сущности? Вероятно, сотни и сотни, чтобы найти правильную дозировку. Возможно, к их времени демонов как таковых и не осталось, несчастная щепотка угнетенных и запуганных тварей, которые только делают вид, что правят балом, а на деле тут давно все захватили ангельские сущности и бизнесмены. А может быть, и то и другое вместе взятое. Жаль, что он уже не сможет это выяснить. Он облажался. Действительно облажался. Проблема была решаема даже в самом начале их пути. Но она заключалась вовсе не в прерванном ритуале. Проблема была в нем. Точнее, в Дине, которые принял эту самую проблему, как и всегда, слишком близко к сердцу. Не смог удержаться. - Ты обманул меня. Сейчас руки почти не болят. Даже, наверное, и следов не осталось. Пальцы замотаны в бинты, чтобы смягчить любой удар. Стоило перебить все кости, срастить обратно во что-то новое, что-то более полезное, функциональное. Послушное. Жаль, это никогда не работало на них. Оба слишком упрямые, чтобы покориться судьбе. Кто бы мог подумать, что самый верный принципам человек пойдет на попятную, легко свернет от избранного пути и вновь перекроит лист истории? Но это же Дин. Ему легко менять миры, если на кону стоит судьба брата. Дин молча смотрит, как ломает чужое тело и еще более отстраненно перетаскивает из машины до бункера. Сэм даже почти не помогает, наваливается всей двухсотфунтовой тушей на брата. В глазах рябит и извивается тошнотворными красками и все, что он может сделать – это просить. - Пожалуйста, Дин. Пожалуйста. И слышит в ответ тихое и смирившееся: - … Не могу. Болит голова, тошнит и хочется приложиться затылком об каменный пол. Но когда рядом никого нет, он привязан, снова. И единственное, чем он способен себе навредить – восьмичасовым сном на мягком матрасе. Сэм пытается понять, почему так произошло. Честно пытается. Раньше ведь он был самым умным и начитанным, так почему не получается сложить два и два? Почему вокруг снова черно и искрит золотыми молниями, раскатами проносится древняя песня, которую он так и не смог разобрать. После первого испытания он начал слышать голоса, еще где-то далеко, на уровне шепота. Но чем дальше он держал в себе эту странную силу, подобную Богу, тем громче разносились голоса, наперебой предостерегающие: - Ты не справишься, отступись А после второго испытания гомон сменился единым строем почти музыкальной линии. И в его голове началась дискотека из разрозненных мыслей, страхов и воспоминаний. Дрожь от неимоверного страха и обреченности, только лишь глядя на двух братьев, которые устав от обвинений в направлении друг друга перекинулись на того, кто нарушил все планы, перечеркнул их договоренности и обязательства. И невдомек двум доморощенным ангелам, что играть человеческой душой – все равно что играть в кости, никогда не узнаешь результат, пока не отдашь все подчистую. Растерянность и дезориентация на земле обетованной, вернувшись без багажа в виде души. За сто лет забыв не только буквы, но и имя, даже понимание, кем являешься. И первые месяцы в попытках разобрать человеческую речь, заново вспоминая правила, словно маленький ребенок в начале жизненного пути. Пытки Люцифера снова и снова, раздирающие на куски и сшивающие вновь для новых игр. С нежной, отеческой улыбкой и ласковым голосом. - Ты моя маленькая сучка, нужно беречь тебя для кое-чего особенного. Кажется, в первый день такой вот карусели он не то воет, не то рыдает в три ручья. Большой и сильный мужчина, который столько раз умирал и воскресал, скрючивается в углу комнаты и просит выключить бесплатное кино. Не тянется навстречу прикосновениям, пытающимся уберечь от собственного сумасшествия. Кажется, он умоляет сделать последний шаг. Вкладывает в теплые ладони острый нож и направляет, почти делает все сам, уговаривает лишь нанести завершающий штрих. Но в ответ получает тишину и почти невесомый удар по голове. Темнота убаюкивает, но не задерживает в своих объятиях. Слезы быстро высыхают, пропуская вперед алые, теплые реки боли. - Ты обманул меня. Здесь становится уютнее, почти повторяет, имитирует жизнь. Чужая суета не особо беспокоит, но запахи еще приятно щекочут нос, навевают ностальгию. Там, где когда-то они делили одно на двоих. Это было их время. - Я… Сэм поворачивает голову, невольно любуясь крепкими мышцами, застывшими в жесте сомнения. Наверное, ему стоит об этом сказать. Их разговоры уже давно проходят в одностороннем порядке. Актер и его благодарный зритель, который заплатил в втридорога за билет и скупил весь театр в придачу. - Пожалуйста. Сэм почти скользит по покрывалу, лениво проводит руками по краям кровати, пробует новые ощущения. Кожа неохотно отзывается, словно сквозь вату сообщает об своих нуждах. Он снова не знает, который день, который час, даже не уверен, что все это – не отголоски памяти, очередной подарок от Люцифера. У него крутит живот и что-то острое впивается в легкие, но последние мысли заняты не этим, он слишком часто находится один, пока брат скачет кометой туда-сюда по своим делам. Верно, пытаясь найти способ без привлечения демонов и ангелов, сделок и молитв. Впрочем, учитывая произошедшее, последних толком и не осталось. Теперь у них новая беда, а все со старой справиться не могут. - Сэмми… Лицо у Дина красивое. Не в плане внешности, хотя и здесь он многим нос утрет. Просто по нему обычно очень легко читать эмоции. Он хмурится, улыбается, скалит зубы и задирает голову, когда смеется. Глядя как вздрагивают уголки рта у брата, он иногда готов продать душу, потому что в них теплится жизнь. Но все чаще Дин замкнут, думает о чем-то своем, не делится ничем, даже не пытается прикрыться дурацкими шутками. Сжимает челюсть так сильно, что слышно, как зубы скрипят друг о друга, но молчит. Молчит, придурок и только продолжает делать вид, что все в порядке. - Это все… мы обязательно выберемся, старик. И не из такого дерьма вылезали. Дин подходит к кровати к почти неподвижному телу, поправляет повязки, взбивает подушки. Даже лоб трогает на всякий случай, хотя знает, знает ведь, что зашкаливает. Что через пару часов будет вести себя по-другому. Обхватит до боли плечи, огладит спину что взмыленную лошадь, не даст свалиться от спазмов. И не позволит закончить эту тупую историю. И в моменты полной, тягостной тишины Сэму кажется, что где-то внутри него что-то лопается, пузырится, растекается черными реками. Обжигает адским огнем легкие и горло. Ему кажется, что он весь в трещинах, он весь рассыпается, крошится под гнетом очередной потусторонней силы. Не помогает ни лед, ни болеутоляющие, словно это происходит откуда-то извне, другой реальности, проникает через заслонку и тянет оттуда ледяные руки. Зовет его, приглашает отречься от мира земного. Но как только он дает согласие, судорожно выдыхает слова прощения, его тут же вытаскивают. Знакомые руки жестко, но осторожно приподнимают, удерживают у сердца. Речитативом частит, шепотом разгоняя морок: - Сэмми, Сэмми... - Обещал… ты обещал. - Нет. Нет… нет… Сэму удавалось сдерживать данные им клятвы чаще. Когда боль распирала ребра настолько, что уже не хватало сил двигаться дальше. И потом приходилось отрабатывать эту бесконечную вину, раз за разом совершая новые жертвы. Но Дин не такой. Он никогда не обещает, даже если говорит обратное. В его глазах всегда застывшая маска преследователя, неуловимого мстителя. Смерть? Будьте уверены, что он вернется, только чтобы вернуть вам должок. Даже со сломанными руками и ногами доползет, зубами вцепится. В этом крылся его главный постулат – все ради семьи. Даже если от нее ничего не осталось. - Только не так. Давай, Сэмми, выбирайся. Ты сильный, сильнее всех, кого-либо я знаю. Пожалуйста… Сэм болезненно, тихо стонет, почти теряет сознание и лишь крепкие пальцы удерживают его от полного распада. Никогда не дают затеряться в этом вихре агонии. Не дают забыть, ради чего он начал это. И запрещают перейти финишную прямую. Потому что они слишком крепко связаны, скреплены самым стойким клеем этого мира. Чтобы не сделать вдох, пока не почувствуешь рядом другого. - Не делай этого, Дин. Он из последних сил отталкивает, натягивает мышцы, словно брашпиль при подъеме якоря. Откашливается с надрывом. Но мгновение свободы дается слишком дорого и вот уже перед ним не тот непобедимый, неудержимый охотник, за которым наблюдал с пассажирского сидения столько лет. В потемневших, мутных глазах виднеется только слепая одержимость. Решение, которое будет стоить существования всего мира.