Сохрани моё горе

Ад – это всегда что-то из области фантастики. Клубы пара, кипяточные реки и котлы, готовящие грешников на медленном огне. Невыносимая жара и духота, от которой не вздохнуть. Он помнит книги и рассказы, отповеди в церкви в те редкие моменты, когда отец привозил их с братом к пастору Джиму. Там алым проходится по спине, внушая ужас и трепет перед неизбежным судом. Там каждую секунду всаживают вилы в мягкую плоть, раз за разом, и заново. Там грехи увеличиваются стократ и оборачиваются против тебя, где нужно тащить неподъемный камень в гору сто лет и сто лет смотреть, как он падает вниз, чтобы заново его поднимать. Ад – это боль лишений и бесконечной вины. На гравюрах грешники как на типичном корпоративном собрании – болезненная теснота, и звуки агонии смешиваются в непонятную кашу. Но Ад на самом деле, про одиночество. Когда это происходит в первый раз, Сэму еще легко отделять реальное от вымысла, воспоминание от кошмара. Ему легко собирать себя в единое целое и смотреть строгим, непокоренным взглядом. Люцифер ловко заключает его душу по ту сторону арены, умасливает, раззадоривает, уговаривает. Пытается найти слабое местечко, чтобы пролезть через него и занять сцену. На самом деле уже все кончено, но Люциферу отчего-то нужно больше. Больше страданий, больше боли, больше… внимания. Потому что в этом загвоздка. Это первопричина всех событий. Потому что первый падший ангел как недолюбленный ребенок, не получивший в свое время долю родительского тепла и понимания. Озлобленный, надувшийся на весь мир. Но получая лишь короткую усмешку и полный игнор, наступает тяжелая артиллерия. И с каждым разом Сэму тяжело сказать, выйдет ли он победителем. Потому что Рай ему не светит, его записали в плохиши и даже если он будет каяться, то все равно не добьется амнистии. Здесь нет благоденствующих защитников, готовых помолиться за его почерневшую душу. Он – источник всех бед и ему не рады там, откуда он так неосторожно сбежал. А раз за разом по ту сторону ему предлагают новые подарки. - Вглядись только в нее. Сэму больно даже дышать в такие моменты. Под ребрами чешется страшным зудом, хочется руку просунуть и разорвать на части. Позади та, кто исполнил все подспудные мечты. Прижимается тесно-тесно, дышит одним воздухом, проводит упрямо мягкими губами по венке, бьющейся в истеричном стоне. Обнимает так, как всегда, грезил… почти забыл, что это такое. - Она ведь все, чего ты хотел, верно? Не мог взять запретное… плохой мальчик. Люцифер, что змей в Райском саду, разве что не шипит прямо в ухо. С другого бока тесно обнимает цепкими пальцами, выжимая весь кислород. Едва ли не под кожу просится. Хотя, уже ведь получил, но душу... душу хочет получить добровольно. Чтобы просили. Отдали на блюдечке. - Ты не подумай, я не осуждаю. Это ведь я придумал. Весь наш маленький план… Шелестит едва прохладным ветром, вызывает дрожь, что спускается ниже, заставляет сбиться с ритма. Проводит еле-еле по ребрам, спускается по животу любопытным движением. Ловит задыхающиеся губы, но не берет. Дразнится, даже не касание, так – щекотка на обветренной коже. - Такая… дерзкая. Стойкая ко всем невзгодам. Смотрит только на тебя. Ты ведь всегда хотел, а? Резкий переход и лежа на спине, разложенный на мягкой кровати словно на жертвенном столе, он глядит как она перекидывает ноги, зажимает упругими бедрами талию. Не дает шанса сбежать. Хрупкими, но такими сильными пальцами проводит по сжимающемуся прессу вверх и вниз, еще пока не переходит к действию, лишь предлагает. Смотрит зелеными, сверкающими глазами с таким… голодом. Словно ей всегда мало. Хочет больше. Хочет залезть, туда, где всегда было занято. - Хочу сказать, что губа у тебя не дура. Я бы и сам… замутил, если бы не дела. Столько времени на тебя потратил. Мгновение и привычные мягкие черты сменяются ликом его нового палача. Он даже не успевает отреагировать и руки уже в капкане, не дернуться, не откатиться. Тепло и ласка сменяются холодом и подчинением. Сэм шипит, не в силах терпеть резкие перемены в настроении, а тот не ждет и атакует, в клещи зажимает, оставляет синяки и кровоподтеки. - Столько пришлось повозиться, чтобы изучить твои… высокие стандарты. А ведь все могло измениться, если бы он сам не сделал шаг назад. Ну знаешь, не хотел бы сохранить то немногое, что вы еще называете «нормальным». Сэм закатывает глаза, ощущает, что тонет куда-то, камнем на шее тянется вниз. Перед глазами мутнеет, расходится тонкими линиями, тихо звенит стеклом. Тьма на пробу дарит покой, лижет языком блаженства на задворках памяти и толкает обратно, на болезненный свет. Он лежит на боку, прямо как в детстве, когда снились кошмары. Волосы бережно гладят, дарят непрошеную ласку, от которой слезы стекают по щекам. - Я люблю тебя, Сэм. Она наклоняется ближе, трется лбом о макушку, шумно вдыхает запах, не может насытиться. Всегда требует больше, вьется рядом, не дает забыть, крутится солнцем вокруг планеты. Чтобы не достался никому. Потому что была так похожа на другого, такого же ревнивого и охочего до внимания. - Ты любишь меня? Сэм хрипит, прячет лицо в ладонях, не может вымолвить ни звука. Потому что уродливые эмоции захватывают его настоящей лавиной, подобно обвалу в горах. Это мерзкое, ущербное чувство… власти. Полного покровительства, которое не спрятать, не схоронить, не сделать вид, что шутка не удалась. Ему устлали красный ковер, с самого начала. - Ну же, Сэмми. Чего стесняться? Здесь все свои. Лукавая улыбка у плеча, на привычном месте у яремной вены. Зубами вцепляется в незащищенную кожу до крови, до капелек на чужих губах. - Скажи, как любишь ее. Любишь, чтобы носилась вокруг как влюбленная шестиклассница. Готовая на все, даже на грубость. Даже чтобы не смотреть на нее, а просто дышать рядом. Ты же этого хотел? Давай, здесь тебя никто не осудит. Здесь твоя семья. Он пятится назад, туда, в угол, где еще не страшно, не вытравлено последними признаниями. Если постараться, то можно спрятаться за первый осколок, забежать за угол, сделать шаг в пропасть. Но только вот едва удается перевести дух, как чуткие пальцы проскальзывают внутрь, в сокровенную плоть и сдавливают, мнут, пробуют на ощупь. Примериваются к новой игре. И ровный, одурманивающий своей победой шепот. - Нам будет так весело вместе, Сэмми. Мой малыш.