Закон Неприкосновенности

Страшно от того, чем стал; мерзко от того, чем был.

Но я согрел свои ладошки в огоньке её глаз бы, Если бы не тот несчастный случай. И Боже упаси, горит всё, и молитвы напрасны

Pyrokinesis — Ничего святого

Мне есть, что тебе рассказать. Ещё две недели назад Ади убила бы за такие слова от Люцифера. Он что-то узнал, сдержал своё обещание, сделал невозможное. Хотя было ли что-то невозможное для будущего повелителя Ада? Ади не стала бы вдаваться в подробности, выяснять, как ему удалось докопаться до правды, пойти против Геральда и Мисселины, может, против самого Кроули. Всего две недели назад это было важно, теперь Ади винила только себя. Кто бы ни был убийцей, вина всё равно на ней. Мягкому заботливому Сэми никогда не хватило бы смелости первым разорвать отношения, это должна была сделать Ади. Люций был прав: трахаться с ангелами — весело, но у всего есть свои границы. — Сэми, — начал Люцифер, положив ладонь на ручку своей двери. — Заткнись, — Ади произнесла это так легко, так просто отказалась от правды, что в груди что-то заворочалось. Огромный монстр, сотканный из вины, отчаяния, одиночества и желания покончить с этой историей. Она невольно спросила себя: может, уже отпустила? Хватило двух недель, чтобы отпустить смерть Сэми? Если так, то почему она здесь? Почему сама прильнула к Люцию, жарко выдохнула ему в губы? Если он — больше не попытка забыться, наказать себя, то и ей здесь не место. Три недели Ади копалась в своей голове, задавала себе сложные вопросы, размышляла о своём месте и Небесах, об Аде и своём будущем. Она устала. Вот почему она здесь, с Люцифером. Потому что он позволит ей больше не думать, не беспокоиться ни о чём и позаботится, чтобы эта ночь стала их общим секретом. Ади лёгким поцелуем коснулась губ Люция и, накрыв его ладонь своей, надавила на ручку двери. Она первая скользнула в его комнату. Люцифер старательно берёг её от чужих глаз, и Ади ждала чего-то грандиозного. Вопреки ожиданиям, комната Люцифера почти не отличалась от её. Сын Сатаны получил в своё распоряжение самую просторную из комнат, жил один, о чём говорила лишь одна застеленная чёрным бельём постель. Но всё те же пустые стены, всё тот же пол без ковра с мягким ворсом. Чего Ади вообще ждала? Чего-то на грани между пошлостью и сдержанностью, — с алой занавесью над кроватью и шкафами с книгами. Глупо, наверняка Люций почти не проводил здесь время, постоянно тренируясь или оставаясь в комнате Ости или Вики. Ей тоже не следовало задерживаться, в конце концов она ведь выбрала не Люцифера. Никто в здравом уме не выбрал бы его, кроме Ости. Почувствовав чужие ладони на своей талии, Ади повернула голову, позволяя сразу утянуть себя в поцелуй. Они были почти одного роста. С Бонтом пришлось бы поднять голову, чтобы вот так целоваться. Ади теснее прижалась спиной к груди Люция, надеясь, что его жадные прикосновения сумеют вытраивать мысли о Бонте. Хотя бы ночь она хотела о нём не вспоминать, не думать о том, как он отнесётся к ней, если узнает, что она переспала с Люцифером. Словно читая её мысли, Люций провёл ладонью по её боку вверх, его пальцы забрались под ткань чёрного топа. Ади несдержанно выдохнула, почувствовав, как он сжал её сосок. Тело ярко реагировало даже на не хитрые ласки: Ади любила секс, — любила часто, много, долго, громко, — и почти три недели воздержания давали о себе знать. Его пальцы на груди, касающиеся жадно, требовательно, горячее дыхание у Ади на губах и блеск алых глаз. У Бонта глаза серые. Будут ли также блестеть? Будет ли он касаться её тела с таким же желанием? Ади старалась вытравить мысли о Бонте, задушить их прикосновениями Люция, но его образ настойчиво появлялся перед внутренним взором, стоило только отдаться от ощущениям. Пальцы, ладони, поцелуи, — всё было чужим, неправильным. Разберись со своими отношениями с Люцифером. Расскажет ли Люций, кто убил Сэми, если Ади сейчас уйдёт? Важно ли это на самом деле? — Люц, — тихо выдохнула Ади. — Почему мы сейчас здесь? — А ты предпочла бы трахаться на глазах у других бессмертных? Резонный ответ, который мог дать только Люцифер. В голове сразу пронеслись варианты, как ответил бы Бонт: потому что они оба хотят здесь быть, потому что Ади красивая, потому что только то, что между ними, сейчас важно. Так много ответов, которые понравились бы Ади куда больше. И только один правдивый, который она даже про себя произнесла шёпотом: потому что ей необходимо убедиться, — всё, что происходит между ней и Люцифером, ничего не значит. В голове крутились тупые, неуместные вопросы: было ли с Вики также? как потом смотреть в глаза Мими? не оторвёт ли Ости им обоим головы сразу, как они выйдут за дверь? От них не могли отвлечь даже ладони Люция, расстегнувшие на Ади джинсы. Слишком много проблем ради одного ответа, — ей не плевать. Осталось лишь разобраться, на кого из двоих, — на Бонта, который так неожиданно проявил жёсткость характера, не став довольствоваться ролью второго, или на Люцифера, чьи прикосновения были куда интимнее и нежнее тех, которыми одаривают во время случайного секса. Ади поймала запястье Люция в кольцо пальцев, останавливая. — Не усложняй. Она отчётливо услышала в его голосе мольбу. Это было так не похоже на Люция: никогда и никого он ни чём не просил, а уж молить, — да скорее ангелы признают за собой вину хоть в чём-то, чем Люцифер станет умолять. Ади вывернулась из его рук, встретилась с ним взглядом. В алых глазах всё тот же огонь желания и нетерпения, а за ним… Она всегда была плоха в понимании чужих эмоций, — управлять другими куда проще, чем догадываться о мотивах и причинах. Впервые за долгие годы Ади думала, что Люцифер куда сложнее, чем банальный мудак, живущий в своё удовольствие. — Ты ведь будешь жалеть, — Ади и сама не знала, зачем сказала это. Она, в отличие от Люцифера, намного трезвее и могла контролировать то, что говорит. Но раз уж Бонт дал начало этой ночи паршивых откровений, кто она такая, чтобы быть против. — Жалеть о сексе с красивой демоницей? — Люций протянул руку, но Ади качнула головой. — О том, что у тебя на одну головную боль больше. Хватит с тебя Вики, Ости и Мими. — Не приплетай её сюда, — голос Люция вдруг опустился до угрожающего рыка, и волосы у Ади на загривке встали дыбом. Будь он всегда таким, не будь в его прикосновениях слишком много нежности, они не болтали бы сейчас. — Почему мы здесь, Люций? — настойчиво повторила свой вопрос Ади. Его честный ответ стал важнее правды о смерти Сэми. Люций уронил руку, продолжая неотрывно смотреть Ади в глаза. Она видела, — он метался, выбирал между правдой, которая всё только усложнит, и ложью, в которой они оба запутаются. Ади не была уверена, чего хотела больше: узнать, о чём Люцифер думал, услышать от него очередную «ложь во благо» или сбежать из его комнаты. Бонт хотя бы оставался честным с ней, даже когда его честность могла навсегда их рассорить. И уже этим он был лучше Люцифера. А ещё — лучше Сэми, который всегда старался обходить острые углы, но Ади не позволила этой мысли задержаться надолго. Никто не мог быть лучше Сэми хотя бы потому, что он был ангелом. — Потому что тебе херово, и ты совершаешь ошибку, — произнёс Люцифер. — Это не вся правда, — Ади вздёрнула нос. Она не хотела, чтобы эти слова оказались правдой, чтобы всё было так банально и глупо: Люций всего лишь спасал её от ошибки, надеялся, что она окажется лучше, чем есть, и не сможет обманывать Бонта, или надеялся на Бонта, который… что? побрезгует ей? — Поговорим утром, Люций. Ни желания, ни настроения задерживаться в его комнате не было. После слов о помощи, Ади совершила худшую из возможных ошибок: увидела в Люцифере себя. Они одинаково презирали себя за совершённые поступки, метались, не могли найти своё место, наказывали себя, и оба старались сохранить свой образ, за которым уже ничего не было. Ади понимала, что останься она с ним, никогда уже из этого не выкарабкается, — навсегда погрязнет в желчи ненависти и презрения, не сможет смотреть на себя в зеркало и будет лишь выше задирать нос, зная, что каждое слово, сказанное о ней, правда, но никто не сможет причинить ей боль сильнее, чем она сама. Ночь с Люцием — шаг в сладостное желанное болото, которое затянет и не выпустит. Они изранят, уничтожат друг друга, и продолжат цепляться друг за друга, потому что едва ли кто-нибудь сумеет понять их лучше. Ади расправила плечи, перевела взгляд с Люцифера на дверь. Слишком много боли на мгновение отразилось в его взгляде, той боли, которую Ади могла разделить, не боясь показать свою. Проходя мимо него, Ади почувствовала, как на запястье сомкнулась ладонь Люция. — Если пойдёшь к нему, я ничего не смогу для тебя сделать. — Если меня будут казнить, сделай всё, чтобы я умерла от твоей руки. — Ади отдёрнула ладонь. Выйдя из комнаты Люцифера, она закрыла за собой дверь и на несколько секунд прижалась к ней спиной. То, что начиналось как ошибка на одну ночь, обернулось самым болезненным осознанием. Она разрешила себе на несколько секунд погрузиться в мысли и ощущения, пожалеть себя за всё, что с ней произошло. Это ощущалось липко, гадко, слизью расползалось под кожей. Но сама идея быть с Люцифером, вытеснить из его жизни всех прочих демониц, была настолько привлекательна в своей омерзительности, что Ади на мгновение допустила, что всё именно так и закончится. Если она разрешит себе думать, что Люций не такой поверхностный и плоский, каким он пытается показаться, что в нём ещё осталось что-то от лучшего друга детства, то… Ади тряхнула головой, отгоняя мысли. Жалеть о том, от чего сама отказалась, было не в её характере, но болезненно тянуло обратно к Люциферу. Не переспать даже, а просто потребовать откровенного разговора. Хотелось подковырнуть его маску, заглянуть в его самые тёмные и мрачные мысли, вытащить наружу всю боль. Бонт был хорошим, но он никогда не сумеет понять её, как бы ни старался. Оттолкнувшись от двери, Ади ушла в свою комнату. Заставить себя не сворачивать в коридор, где должна быть комната Бонта, удержать себя от возвращения к Люциферу, — всё это оказалось куда сложнее, чем она думала. Раньше она считала, что поддаваться соблазнам и плевать на любые устои, — обычное поведение демона. Но после слов Бонта всё воспринималось иначе, — всё лёгкое, простое и очевидное больше не казалось правильным и применимым к жизни. Постоянная рефлексия, — это что-то на ангельском. Именно светлокрылые любили посидеть в тишине и поразмышлять над тем, так ли добро светло и так ли верны все их решения за последнюю тысячу лет. Ади всегда казалось, что это обойдёт её стороной: ей не о чём было жалеть, не в чем себя обвинить, — в каждом своём выборе она была уверена, даже если выбирала отчаянный риск, который ничем не оправдать. Но вот умер Сэми, и всё полетело к чертям в Ад. Теперь каждый шаг казался ошибочным. Ади не привыкла жалеть, оправдываться, выбирать, а ещё она никак не могла привыкнуть к ощущению одиночества. Ости, Люцифер, Мими, — все те, с кем Ади привыкла за бокалом глифта обсуждать мелкие неважные проблемы, — сами стали проблемами. Поговорить, вытащить из головы всё, что там кипело, мешало, билось о черепную коробку, хотелось так же сильно, как и никогда не говорить об этом. Она привыкла быть сильной, справляться со всем сама. Но сейчас все прошлые проблемы Ади мысленно брала в кавычки, не видела в них ни сложности, ни причин для отчаяния. Стоило начать прокручивать в мыслях всё, что хотелось рассказать, оно тут же теряло свой вес. Демоница переживала из-за чего? Из-за того, что вокруг неё крутились двое бессмертных? Вот уж глупости. Будь это проблемой, Мими давно должна была сойти с ума. Но почему-то не удавалось отделаться от ощущения тяжести. Всю ночь Ади мучала подаренную ей Бонтом мягкую акулу, — игралась с её плавниками, проминала пальцами мягкий белый живот. Простые механические действия успокаивали, позволяли погрузиться в своеобразную медитацию и перестать думать. Осознания, озарения, болючие чужие слова, — за один вечер всё надоело ужасно. Ади не хотела чувствовать себя ни сильной, ни слабой, ни собой прежней, ни новой и неизвестной собой. Она словно зависла между «было» и «будет». На занятия утром она пришла в том же, в чём и была, — просто не нашла в себе сил подбирать гардероб. Голова раскалывалась от мыслей, и Ади впервые ощущала тупую боль, давящую на виски. Бессмертные не болеют, но, видимо, могут довести свой организм. Её взгляд метнулся от свободного места рядом с Люцифером до парты, где они сидели вместе с Бонтом. Он попросил разобраться со своими отношениями с Люцием, а она только усложнила всё. Сесть сейчас рядом с ним означало бы окончательно рассориться с Мими, Ади и так с ней прошлого вечера не разговаривала. Она поджала губы. Она уже потеряла всё, не зачем дорожить оставшимся. Не доверяй ни ангелам, ни демонам. Ади села рядом с Люцием, уронила голову ему на плечо, игнорируя обращённые к ней взгляды и то, как легко вздрогнул Люцифер. После прошлой ночи он, наверное, считал, что они больше никогда даже не заговорят. Ади положила ладонь на его бедро внутренней стороной вверх и слабо улыбнулась, когда Люций накрыл её своей рукой, переплетая их пальцы. — Я всё испортила, — доверчиво прошептала она. — Не ты. Ади закрыла глаза. Люцифер не умел поддерживать, но от его короткого уверенного «не ты» узел в груди немного ослаб. — Что ты узнал? — шёпотом спросила Ади. — Вечером расскажу. — Где? — В моей комнате. Ади кивнула, стиснула ладонь Люция своей. Из всех девушек, с которыми он собирался переспать, только ей уже второй раз выпадала честь оказаться у него в комнате. Ей бы гордиться своей особенностью, но чувств внутри не осталось. Ночью их было так много, что Ади с благодарностью принимала замершую внутри тишину. Она ощущалась пусто, гулко, неприятно, но хотя узел эмоций внутри больше не пульсировал болью и ненавистью. Лекцию Геральда Ади не слушала. Погрузившись в себя, она задумчиво поглаживала ладонь Люцифера подушечкой большого пальцы и пусто смотрела перед собой. Когда её держал за руку Бонт, мир не казался таким мрачно-серым, всё казалось по силам, если не ей, то им обоим вместе. Горячая рука Люцифера приносила только одно чувство — ощущение устойчивости. Ади не чувствовала себя настолько одинокой, как раньше, но и не ощущала, что рядом с ней кто-то важный и нужный. Они как будто стояли на двух оторванных друг от друга островках земли, видели друг друга, тянули друг к другу руки, и пальцам не хватало всего несколько сантиметров. Один шаг навстречу, и можно вцепиться в спасительно протянутую руку. Но они оба не были готовы сделать этот шаг. Или не хотели. И был Бонт, отчаянно хотевший сделать этот шаг, тянувший к ней обе руки. Ади нашла взглядом спину Бонта. Совсем немного она хотела, чтобы он оглянулся, попытался поймать её взгляд, угадать, о чём она думала, жалела ли о своём выборе. Но Бонт внимательно слушал лекцию, даже вёл какие-то записи. Ему был интересен мир бессмертных. Ади тоже была лишь частью этого мира, который хотелось узнать? — Ты сломаешь мне руку, — шёпотом произнёс Люций, и Ади поспешно разжала пальцы. — Наблюдаешь за Непризнанным? — Он лучше тебя, — хмыкнула Ади. — Смотря в чём. — Во всём. — Она хотела, чтобы Люций возразил, доказал её неправоту. Но разве Люцифер оправдывал чужие ожидания хоть раз? — Но ты всё равно со мной. Спорить с ним невозможно: Люций не боялся говорить неприятные факты, выворачивать правду так, как ему одному было удобно. Ни в тоне, ни во взгляде Ади не видела ни намёка на ревность, — он не считал Бонта себе соперником или просто не собирался участвовать в борьбе за то, что ему не нужно. — Что он тебе вчера сказал? — Чтобы я разобралась с тем, что между нами происходит. — Когда разберёшься, скажи мне. Самому интересно, — Люцифер хмыкнул и ответил прямым недовольным взглядом на замечание Геральда, будто бы это преподаватель мешал им вести беседу, а не они нарушали дисциплину на лекции. — Что же ты сделаешь? Разгонишь свой гарем и поклянёшься мне в верности? — Ади говорила шёпотом, но яда в её голосе это не убавило. — Не раньше, чем это сделаешь ты. — Люцифер хмыкнул, и ей показалось, что в этом звуке было больше горечи, чем он хотел показать. Бонт лучше во всём, — Ади сама это признала, но Люцифер прав, — за руку она продолжала держать не Бонта. Представлять, как всё выглядело для Бонта, не хотелось; хватало уже того, как мерзко было на своём месте. Ади впервые жалела о смерти человека. Без Бонта всё было бы в разы проще, без Бонта не было бы и этого разговора с Люцием, и её душевных метаний, к которым она не привыкла. Смерть Сэми открыла дверь в омерзительный мир боли, появление Бонта показало, что самую невыносимую боль она всегда причиняла себе сама. Когда лекция кончилась, и бессмертные неровной хаотичной толпой потянулись из кабинета, Ади убрала ладонь с руки Люция. Идти на следующее занятие она не собиралась, — возвращение в школу не означало, что она вдруг стала праведницей, беспрекословно исполняющей заветы отца. В коридоре догнав Бонта, она поймала его за локоть. Он лучше во всём, — сама же сказала. Но Ади не чувствовала, что достойна лучшего. — Можем поговорить? — она встретилась с ним взглядом. — У меня сейчас практическое, — Бонт первым отвёл взгляд. — Со мной будешь практиковаться. Она провела пальцами по его руке вниз, обхватила широкую ладонь и потянула за собой, прочь из коридора, от толпы, от условностей, которым Бонт продолжал следовать. Ади отстранённо думала о том, что Бонт и правда не был хорошим, он был человечным. Даже обретя крылья, продолжал следовать правилам, и самые лучшие их моменты всегда случались лишь после того, как он решался пойти против всего мира. Задний двор школы встретил приглушённой зеленью травы и простором. Ни одной живой души, как бы иронично ни звучало. Ади мысленно отдала должное преподавателям, которые старались не смешивать места для отдыха и занятий. Лишь несколько раз практические проходили на заднем дворе, и после этого Геральд и Фенцио шугали бессмертных из коридоров школы и пустых классов. — Что собирался отрабатывать? — Ади выпустила ладонь Бонта из своей, отошла к дереву, под которым сидела в день их знакомства. — Нас должны научить обращаться со своим даром. — Бонт не сделал ни шага, только сложил руки на груди. — Много увидел? — Она опустилась на корни дерева, согнула одну ногу в колене и уложила на него вытянутые руки. — Достаточно, чтобы всё понять. — Ну и идиот, — спокойно пожала она плечами. — Ты уже обнаружил свой дар? Непризнанным это даётся сложнее. — Ты меня позвала для того, чтобы учить? Серьёзно? — голос Бонта искрился неверием. — Я тебя позвала, чтобы поговорить, но ты успел сделать какие-то свои долбоёбские выводы, а я не привыкла разубеждать идиотов. Так что сделаю то, что обещала, — помогу тебе в учёбе. Так что с твоим даром? Уже понял, в чём его сила? Вместо ответа Бонт вытянул и поднял руку. Ади расправила крылья, готовая отскочить в любой момент. Чаще всего Непризнанные управляли материальным миром, — не самый бестолковый дар, но один из самых простых; многим из них просто не хватало внутренней силы на нечто серьёзное. Она ждала вспышки жара, всплеска вода, ледяных игл, — всего того, с чем сама успела столкнуться за время учёбы. Мир не менялся, но грудь вдруг пронзило сожалением, тоскливым, тяжёлым. Чувство не принадлежало ей, оно было чужим, навязанным. И всё равно продолжало разрастаться в груди, занимать все мысли, вытеснять остальные ощущения. Сердце сжалось от боли, — не физической, моральной, — совсем как в день смерти Сэми. В уголках глаз защипало. Ади шумно вздохнула, тряхнула головой. Ничего не менялось. Его дар не лишил её сил, не сковал её тело, но чувство сожаления затапливало всё сильнее, весь мир сконцентрировался в груди и рассыпался осколками. Ади знала, стоит ей сказать «хватит», и всё прекратится, но продолжала упорно молчать. Она знала это чувство слишком хорошо, думала, что научилась с ним справляться. Ади вскинула руку в ответ: Бонт мог быть сколько угодно сильным, но он не учёл, что расстроенная Ади хотела только причинять боль. Она не вкладывала больше сил, чем нужно, не хотела сделать ему по-настоящему больно. Сосредоточиться сложнее, чем обычно, и Ади пришлось мысленно пройтись по его руке, — от кончиков пальцев до локтя. Ладонь Бонта дрогнула, против его воли опустилась. Ади видела, как напряглись мышцы, почувствовала, как скрутило её грудь болью. Он не собирался отступать, пытался задавить своим даром. Мысленно она скользнула дальше, — плечо, грудь, узкая талия, сильные бёдра. Она толкнула ладонью воздух, и Бонт рухнул на колени. Тугой узел боли в груди ослаб. Ади поймала его взгляд, аккуратно поднялась на ноги и подошла к Бонту. Пальцами свободной руки зарылась в его серые волосы, с силой сжала и оттянула, заставляя откинуть голову. Хотелось именно это сделать самой, без помощи дара. Наклонившись, Ади накрыла его губы своими. От поцелуя — глубокого, жадного, злого, — сбилось дыхание. — Я могу тебя отпустить? — Ади не отстранилась, спросила, дыша в его губы. — А сумеешь? Ади тряхнула ладонью, возвращая Бонту контроль над его телом. Поторопилась, — запоздало подумала она, когда Бонт рывком усадил её на колени перед собой. На несколько секунд затопило беспокойством, как же глупо они оба будут выглядеть, если кто-нибудь решит выглянуть сейчас на задний двор, но все мысли вытеснили губы Бонта. Он целовал настойчиво, требовательно, тёплыми ладонями скользил по спине, как если бы они виделись в последний раз, и он хотел запомнить каждое мгновение. От его пальцев под кожей растеклось тепло, такое неестественное, навязанное, как и сожаление, сковавшее её грудь чуть раньше. — Прекрати, — выдохнула Ади в его губы. — Теперь ты можешь меня выслушать? Если бы только она сама знала, о чём хотела поговорить, в чём сознаться. Но Бонт послушно отпустил, позволяя сказать. — Ничего не было, — просто произнесла Ади. — Между мной и Люцифером ничего не было. А теперь перестань вести себя, как мудак. Бонт поднялся первым, протянул руку, и Ади доверительно вложила свою ладонь в его, позволяя помочь. Колени отозвались ноющей болью, и Ади с сожалением подумала о том, что никаких коротких платьев в ближайшие несколько дней не наденет. Он потянул под дерево, опустился на те же корни, где сидела Ади, и она опустилась рядом, улеглась спиной на его грудь. — Не было похоже, что между вами ничего нет. Ади подняла голову, пытаясь рассмотреть, какое у Бонта выражение лица. Его голос слишком спокойный, искусственно спокойный, какой бывает за минуту до крика. — А на что было похоже? — На то, что вы стали парой. Ади не сдержала смешка. Быть в официальных отношениях с Люцифером такая же выдумка, как и мир между ангелами и демонами, — существует лишь на словах. Даже Ости, так кичившаяся своим местом рядом с Люцием, не была его официальной девушкой. По крайней мере так Ади понимала их странные отношения: она никогда не видела их вместе где-либо, кроме школы; сам Люцифер так часто таскал к себе других демониц, что о верности не могло быть и речи. Даже Ади выглядела больше девушкой Люция, чем Ости. Она прикусила щёку изнутри. — Мы не пара. С тобой, кстати, тоже после таких выкрутасов. — Ади потёрла ладонью грудь. Чужих эмоций внутри уже не было, но неприятное ощущение не давало покоя. — Ты можешь внушать людям, что чувствовать? Бонт неопределённо хмыкнул. Кажется, он и сам до конца не понимал, как работает его дар. Все бессмертные могли внушать эмоции людям, — успокаивать, злить, заставлять быть откровенными. Но это работало только со смертными и только при прикосновении. — Или ты можешь передавать свои эмоции? В ответ ещё один неоднозначный звук, который Ади могла толковать и как согласие, и как несогласие. — Я могу заставить почувствовать определённую эмоцию, — осторожно начал объяснять Бонт. То, как он аккуратно подбирал слова, выдавало: он и сам до конца не понимал, как именно работал его дар. Впрочем, для Непризнанного он уже неплохо научился им управлять. — Но если сам чувствую что-то другое, то может не получиться. Точнее… Если я зол, то и внушать лучше всего получается именно злость. — Что ты пытался заставить меня почувствовать? — Отвращение. Настала очередь Ади многозначительно хмыкать. Отвращения она не почувствовала, зато теперь понимала, что имел ввиду Бонт. Он сам испытывал только сожаление, глядя на Ади, и потому он внушить смог лишь эту эмоцию. Сожалел, что вязался с ней? Или что не остался прошлой ночью? Жаль, что вместе с эмоциями Бонт не мог показать, какие за ними крылись мысли. Ади устала догадываться о том, что творилось в чужих головах, и ещё больше устала от путаницы мыслей в своей. — Бестолковый дар, — честно произнесла она. — Его можно использовать для наказания или когда спускаешься к смертным, но… — Я могу внушать и нескольким людям, — перебил Бонт, обиженный чужой оценкой. — Тем более бесполезный, — улыбнулась Ади. — Тебя только если в ангельское воинство командиром. Если будешь чувствовать ярость и страсть к битве, сможешь внушить её подчинённым, и тогда они пойдут умирать без страха. — Демонического воинства нет? — Конечно, есть. — Ади легко толкнула его плечом. — И оно намного сильнее ангельского, просто никто этого признавать не хочет. Ангелы сражаются за справедливость, демоны — за свои цели. Сам подумай, кто из них больше желает победы. Она замолчала, изучая взглядом школу. Как и с Люцифером, странные отношения с Бонтом скакали от «никогда больше не подходи ко мне» до «держи меня за руку до тех пор, пока мы оба живы». Неопределённость изматывала, в ней не было привычного веселья и азарта. Ади ощущала себя на американских горках: вверх — появление Бонта, вниз — ненависть к себе, снова вверх — Бонт пришёл к ней, когда никого не было рядом, и с грохотом вниз, — в объятия Люция, к его требовательным губам и ощущению одной боли на двоих. — Чужие эмоции можешь считывать? — Нет. Но это было бы полезно. — Бонт провёл ладонью вдоль её руки, обхватил пальцы. — Почему ты не выбрала его? — Потому же, почему не выбрала тебя. — Ади опустила взгляд на примятую траву. — Я не хочу выбирать. Это невозможно. Люций понятный, с ним плохо, и поэтому хорошо. От него не ждёшь ни любви, ни счастья. В отношениях с ним, если секс можно назвать отношениями, приятно калечить себя, наказывать, потому что он делает тоже самое. Позволяет себе недолго наслаждаться миром, а потом уничтожает себя. Не знаю, способен ли он вообще любить, хоть по-ангельски чисто, хоть по-демонически страстно. Ты непонятный, чужой. С тобой хорошо, и поэтому страшно становится тебя потерять. Пока ты Непризнанный, ни о каких отношениях не может быть речи. Но даже так, даже если я готова пойти на риск снова, я не считаю, что заслуживаю такие отношения. — А меня ты не хочешь спросить? — Нет, — искренне ответила Ади. — Зачем ты вообще подошёл ко мне тогда, Бонт? Почему настоял, чтобы тебе помогла именно я? Он прижал ладонь к животу Ади, тёплые пальцы коснулись полоски обнажённой кожи. В этом жесте не было дажё намёка на что-то большее, Бонт просто хотел прикасаться к ней. И всегда с ним было так, — не как с демоном, но ощущалось правильно. Ади винила в этом отношения с Сэми, которые окончательно испортили её представления о том, как демон может показывать свою любовь. Она и сама в своих эмоциях была больше чем-то средним между ангелами и демонами, наученная его нежностью и заботой. От этого становилось лишь сложнее, ведь Ади не под силу изменить свою суть, а светлые чувства и праведные порывы сделают её только слабее. Демон должен быть демоном, если он хочет чего-то добиться. — Ты была первой, о ком я услышал, — после затянувшейся паузы признался Бонт. — Закон Неприкосновенности — первое, о чём мне рассказали, когда я обрёл крылья. Ты и Сэми были исключением из правил. Когда я узнал, что рос без родителей, потому что они были ангелом и демоном, то… Они недолго могли быть вместе, и поэтому оставили меня среди смертных. Я не был рождён на небесах, не был тем самым ребёнком, который должен умереть на третий день своей жизни. Большая ошибка, обычный человек, — вот, кем я родился. Когда я узнал, что есть пара, которая уже долгое время вместе, которой плевать на Закон и возможную кару, я захотел познакомиться с ней. С тобой и твоим парнем. Одновременно ненавидел вас и хотел понять, как вам так долго удавалось избежать наказания. А потом ты осталась одна. И это было… Как если бы мой отец умер, и маме пришлось переживать его потерю одной. Твоя трагедия стала моей личной болью. Я хотел помочь, будто бы так мог поддержать своих родителей, наверное, пытался искупить всё то время, что жил на земле и не знал, как им тяжело. — Кто твои родители, Бонт? — От рассказанной истории у Ади похолодело внутри. Смутное ощущение, что она знала ответ, не давало покоя. Знала его и без Бонта. Но всё никак не могла уловить связь, облечь нечёткие образы в два ёмких слова, — имена ангела и демона, нарушивших Закон Неприкосновенности. — Я не хочу об этом говорить. Да и они не ведут себя так, как положено родителям. Ади хмыкнула, но настаивать не стала. Она понимала чужие нежелание и страх говорить откровенно, в конце концов, совсем недавно ангел погиб именно из-за отношений с демоницей. — Свою вину ты искупил. Почему остался? — Она не получила честного ответа от Люция и теперь хотела добиться его хотя бы от Бонта. — С тобой интересно. Я мало знаю демонов, но ни на ангелов, ни на Непризнанных ты не похожа. Среди смертных такие девушки часто имеют успех: ты не думаешь о последствиях, делаешь только то, что захочешь, умна и красива. — И часто такие девушки у смертных становятся счастливыми? — Почти никогда, — честно признался Бонт. — Таких цепляют в клубах, проводят с ними несколько ночей, а потом разрывают отношения, потому что с такими сложно. Сложно быть достойным такой девушки, чувствовать себя сильным и нужным рядом с ней. Всегда кажется, что все свои проблемы ты можешь решить сама, и что любой мужчина рядом с тобой будет лишь… Лишь мужчиной, но не твоим парнем, не опорой. Ади недовольно поджала губы. Она прекрасно знала, что любить её — тяжёлый труд. Но все винила в этом свою внешность и решительность, с которой бралась за любое, порой самое идиотское, дело. Впрочем, в основном идиотскими делами она и была занята, стремясь взять от беспечной школьной жизни как можно больше. Чем выше статус бессмертного, тем меньше у него времени и возможностей отдыхать. — На похоронах Сэми… Я догадывался, что ты сделаешь что-то. Всё ждал, когда ты расскажешь, попросишь тебя прикрыть или помочь потом сбежать. Дашь хоть шанс быть тебе нужным. Когда всё случилось, я чувствовал, насколько беспомощен и бесполезен. Прикрыв глаза, Ади тяжело вздохнула. Люцифер тогда тоже почувствовал, что у него нет ни власти, ни силы? Поэтому пообещал узнать, кто на самом деле убил Сэми? Он не хотел помогать, всего лишь стремился доказать самому себе, что не так бесполезен? — Ты поэтому спустился в Ад? Потому что мой поступок задел твою гордость? — Нет, — Бонт прижался щекой к виску Ади. — Когда Люцифер вернулся и не объяснил ничего, я не хотел в это лезть. Не хотел снова не чувствовать себя мужчиной. Но никак не мог перестать думать о тебе, о том, как ты, что с тобой. Не знаю, чего я хотел больше, когда стучал в твои окна, — увидеть тебя одну или с Люцифером. — Ты прав, — Ади поёрзала в объятиях Бонта. — Ты куда хуже, чем я о тебе думала. Добро пожаловать в демоны, Бонт. Знать, что он не идеальный, что его благородные поступки не больше, чем попытки восстановить задетое самолюбие, приятно. Легко быть мразью в компании таких же. Бонт всё ещё мог стать ангелом, ведь куда важнее дела, а не мысли. Но теперь в груди Ади поселилась уверенность: крылья у него будут чёрными. — Никак не могу понять, почему продолжаю раз за разом прощать тебя. — Бонт крепче прижал к себе Ади. — Прощать? — она закатила глаза. — Прощать за что? Я не давала тебе никаких обещаний, Бонт, между нами вообще ничего не было, чтобы ты меня мог за что-то простить. — Поцелуй с Люцифером, — напомнил Бонт, и голос его горчил, как пережжённый сахар. — Я всё ещё ничего тебе не обещала. — Тогда зачем ты здесь? Ади ждала этот вопрос. Она боялась задать его себе и ждала, когда его произнесёт вслух Бонт. Она действительно ничего ему не обещала, вся их близость — пара прогулок, ночь разговоров и объятия. Такого даже для смертных мало, чтобы считать себя чем-то обязанными друг другу. Но Ади считала, и так считал Бонт. Негласно они решили, что между ними нечто большее, чем случайное общение. Он ревновал, приходил, переламывал себя; она — тянулась к нему, боялась потерять, ценила почти так же сильно, как тех, с кем провела намного больше времени. Если вытащить всё это наружу, озвучить, признаться, то можно считать, что они что-то пообещали друг другу. Но оба молчали, предпочитая каждый сам решать свои проблемы, а в итоге лишь создавали новые. И всё-таки — почему было так важно заставить Бонта поговорить, убедить его в своей верности и узнать, что творилось в его голове? — Потому что рядом с тобой я чувствую себя маленькой девочкой? — Ади говорила медленно, пробовала слова на вкус. Они звучали отвратительно, мерзко, растекались на языке, как горькая микстура. — Маленькой демоницей, — поправила она себя. — С тобой я верю, что можно отдать ответственность, отпустить контроль, не быть вечной клоунессой и шутом, чтобы никто не догадался, как мне на самом деле страшно и больно. — Ты мне только что чуть руку не сломала. Ади ласково погладила Бонта по предплечью. — Сам виноват, не нужно было сопротивляться, — фыркнула она, но не отняла ладони. — Дар — это не абсолютная сила, ты можешь бороться с ним. Это очевидно, когда дар — управление материальным миром. От огня можно сбежать, воду остановить. Так же работает и с ментальными дарами. Ты можешь сопротивляться, и если твоя воля сильнее того, кто пытается тебя подчинить, тебе удастся вернуть контроль над своим телом и разумом. Чем сильнее ты сопротивляешься, тем болезненнее процесс. — Ади обхватила предплечье Бонта ладонью, осторожно помассировала большим пальцем забитую мышцу. — Очень больно было? — Терпимо, — хмыкнул Бонт. — А ты? Почувствовала хоть что-то, или удалось защититься? — Почувствовала. Но не отвращение, а сожаление. Тебе ещё долго тренироваться, Бонт. Ади вывернулась в чужих объятиях, улеглась животом на грудь Бонта и коснулась поцелуем его губ. Говорить с ним об учёбе, об ангелах, демонах и их изначальной сути, обсуждать, что клубилось внутри каждого из них едким дымом, — вот так выглядят нормальные отношения? Для неё непривычно сближаться через разговоры, куда понятнее и обыденнее — несдержанный секс, когда обоим тяжело держать себя в руках, когда хочется сожрать партнёра, настолько он кажется желанным. О Бонта ломалось абсолютно всё, и только он был виноват в том, насколько привлекательным становился Люцифер, с которым всё шло как обычно. Ади винила всех вокруг, потому что навесить на себя вину ещё и за это — окончательно доломать остатки своей сущности. Будь Бонт понятнее, веди он себя как демон, Ади сразу бы выбрала его. Или нет? Может, всё его обаяние крылось именно в его отличии от всех демонов? Зависший между двумя сторонами, с дерьмовыми мотивами и праведными поступками, серокрылый бессмертный. — Что теперь между нами? Что мы будем делать? Ади успела задремать, измученная долгой ночью, наполненной постоянными размышлениями. Она мелко вздрогнула, сонно похлопала глазами, пытаясь понять, где она и почему так удобно лежать. Крепкая грудь Бонта и его широкие плечи оказались прекрасной подушкой. — Тебе обязательно портить каждый хороший момент? — ворчливо уточнила Ади и царапнула его бок ногтями сильнее нужного. Кольнуло желанием исполосовать его живот и спину, оставить кровавые следы укусов на шее, чтобы его серость обрела алые расплывчатые пятна. — Не знаю, Бонт. Давай пока… Просто будем? — Ты, я и Люцифер? — Ты, я и хуёвая реальность. Бонт, я не хочу тебе ничего обещать. Люц что-то узнал, и я пока не знаю, что, но это касается смерти Сэми. И я не знаю, как поступлю. Если пообещаю тебе что-то, ты ведь полезешь выручать, подставишься сам. — Это звучит как признание, — Бонт коснулся губами её лба. — Я хочу, чтобы ты мне пообещала, ведь я полезу, даже если ты ничего не скажешь. Пусть у меня хотя бы будет причина подставляться. Ади поджала губы и отвернулась. Она всеми силами избегала давать обещания и неважному кому, — родителям, друзьям или Бонту. Обещание всегда сковывало, привязывало, и не только её, но и к ней. Ади слишком часто ввязывалась в неприятности, всегда выбиралась из них сама, никого не прося о помощи. Теперь появились Бонт и Люцифер: один привязался искренне, второй… Ади так и не понимала, что им двигало. Оправдать всё, что он делал, уязвлённым эго не получалось. — Вчера ты обломал мне секс, — Ади упёрлась ладонями в грудь Бонта, уселась на его бёдрах. — Тебе его и компенсировать. Она двинула бёдрами, проезжаясь по его паху, и вздрогнула, когда он вскинулся в ответ. Чёртов демон. — Чем же я его обломал? Ади отвела взгляд. Не рассказывать же Бонту, что она была готова махнуть рукой на все неозвученные обещания, на всё то хрупкое, что было между ними, и провести ночь с Люцифером, но каждый раз, закрывая глаза, невольно сравнивала их, и всегда выбирала Бонта. — Сегодня я поговорю с Люцием. Узнаю, что он выяснил. — Она мягко, как кошка, царапала его грудь сквозь ткань одежды. Никакой боли, никаких красных полос, но Ади исправит это чуть позже. Пока лишь обещания того, как может быть. — С тебя глифт. Ади не нужен алкоголь, чтобы выбросить из головы Люцифера и Сэми. Хотелось другого, — обнулиться, — переспать с Бонтом, а потом напиться до состояния, когда мир — смазанное пятно, когда неправильно, нездорово весело от любой глупой шутки, когда путаешься в своих же ногах и руках. Почему-то с Бонтом не было страшно напиваться до такого состояния, как будто он стал в её мире оплотом уверенности и спокойствия. Ему можно выламывать руки, можно клещами вытаскивать из него неприятную правду, он останется рядом. С Бонтом нельзя лишь одно, — нельзя ему изменять. Она снова опустилась на грудь Бонта, обняла за шею и удобно устроила голову на его плече. Его пальцы мягко перебирали длинные рыжие волосы, скользили между прядями. Ади пролежала так, считая удары его сердца, то погружаясь в сон, то выныривая из него, до конца занятия. Когда послышались голоса бессмертных и коридоры наполнил шум их ног и крыльев, она мягко коснулась губами уголка губ Бонта и поднялась с него. Ади так ничего и не пообещала, только сжала на прощание его ладонь и снова исчезла из его жизни, — потерялась в длинных коридорах, рыжим пятном растворилась среди других демонов, шлейфом энергии наполнила каждый уголок школы. До самого вечера Ади делала вид, что она — прилежная ученица, забивая все мысли одним, — учёбой. Так было проще не думать о будущем, не выбирать между Бонтом и Люцифером, заткнуть свой вопящий внутренний голос, твердивший лишь одно, — катастрофа так близко, что уже не видно, где её начало и когда будет конец. Когда стены небесной школы окрасили в розовый закатные лучи, Ади дважды постучала в дверь комнаты Люцифера. Меньше всего хотелось застать его с Ости или Вики. Держа ладонь на ручке двери, она обещала себе, что после этой ночи возьмёт всё в свои руки. Снова вернёт себе себя. И тогда поговорит с Мими, — постарается объяснить ей, что тот поцелуй и их уход с Люцифером ничего не значили, что дружба для неё важнее. Тогда снова вернёт в их общение с Люцием злые шутки, сумеет дистанцироваться от него и его пугающей заботы, которая так не подходила его образу. Тогда не придётся выбирать между Люцифером и Бонтом, и в её жизнь снова вернутся отношения, в которых ей хорошо, в которых можно громко и неприлично смеяться, закидывать ноги на чужие бёдра, целоваться на вечеринках, сбегать в мир людей и строить сумасшедшие планы. — Так и будешь стоять? Люций открыл дверь, и рука Ади повисла в воздухе. Она тряхнула головой. Любая правда, которую он расскажет, не сумеет перечеркнуть её планы. Ничто не может быть настолько ужасно и пугающе, чтобы Ади отказалась от будущего, ставшего, наконец, простым и понятным. Ей просто нужно поставить точку в истории с Сэми. — Почему нельзя поговорить в другом месте? — Ади вошла в чужую комнату, задев перьями крыльев плечо Люцифера. — Зачем вся эта таинственность и загадочность? Или хочешь потребовать что-то взамен? — Не хочу, чтобы ты убила каждого бессмертного в школе. — Люцифер закрыл за собой дверь. Ади услышала звук запирающегося замка. — Давно нас останавливают закрытые двери? — Она опустилась на кровать, упёрлась в неё руками, чуть откинувшись назад, и закинула ногу на ногу, взглядом скользя по Люциферу. Немного жаль отказываться именно от него. Люц великолепен в том, чтобы быть мудаком. Образец для подражания, когда дело касалось уёбищного поведения. Он сочетал в себе пугающую красоту надменного ублюдка с отстранённым холодным поведением социопата, которое сменялось редкими страстными вспышками его истинной натуры и ещё более редкими стыдливыми проявлениями заботы. — Чтобы тебя остановить, хватит и меня. — Хватит нагнетать. Уверена, ничего такого ты не узнал. Ади отфыркнулась от упавшей на лицо пряди волос. Её взгляд неотрывно следил за Люцифером, медленно подошедшим к ней. Внутри всё затихло: мысли, планы, тревоги, — всё вылетело из головы, оставив неприятную пустоту, сжавшуюся тугой пружиной. Ади знала, что эта пружина исчезнет, как только Люций расскажет правду, — лопнет от напряжения или медленно ослабнет, но точно исчезнет. — Сэми умер не из-за тебя. Слова Люция на несколько мгновений повисли в воздухе и с грохотом рухнули, пробивая пол, открывая под ногами Ади огромную яму. Она видела, — он не врал, искренне верил в то, о чём говорил. Да и смысл ему врать о таком? Чтобы Ади перестала ненавидеть себя? Чтобы спокойно и открыто встречалась с Непризнанным, зная, что и за это ей удастся избежать наказания? Всё бессмысленно, точно не в духе Люцифера и его обжигающей обидной правды, которую он говорил, как щелочь плескал в лицо. — Лжёшь, — Ади заставила голос не дрогнуть. — Геральд сказал… — Геральд наврал, — прервал Люций. Он накрыл ладонь Ади своей, сжал. Ещё один неуместный жест, совсем не подходивший тому Люциферу, которого она привыкла видеть. Так её за руку держал маленький Люц с неокрепшими крыльями. — Сэми умер по глупой случайности. Одна демоница задела его во время тренировки. Удар вышел слишком сильным, и Сэми не успел от него закрыться. Ади сглотнула с трудом. Глупая смерть. Слишком глупая, чтобы быть правдой. Небесная кара за отношения с ней — вот правда и причина его смерти. Только эта причина наполняла смерть Сэми смыслом, только так его гибель становилась наказанием для Ади, её вечной мукой и крестом, который ей нести всю жизнь. — Почему он не рассказал об этом мне? — Смерть ангела от рук демона — скандал, провокация. Отношения Небес и Ада и без того напряжённые, — Люций хмурился. Ади, как заворожённая, смотрела ему в лицо. То, что ускользало от неё все эти дни, сейчас открылось, стало явным. Всё, что случилось с ней, заставило Люцифера повзрослеть, и рядом сидел не демон, старательно прятавший ото всех истинное я, а будущий правитель Ада, вынужденный балансировать между хрупким миром и защитой своих подчинённых. — Если бы ангелы узнали, что Сэми погиб из-за демона, начался бы открытый конфликт. Это могло расколоть учеников, лишить смысла всё, чему нас учат. Нет и не может быть никакого баланса, когда один бессмертный убивает другого. Это привлекло бы слишком много внимания к школе, к тому, что происходит в её стенах. — Геральд встал на сторону ангелов? — Геральд пытался тебя спасти. Ади качнула головой, отказываясь принимать такое объяснение. Демоны держатся вместе лишь до тех пор, пока им это выгодно. Сбиваться в стаи, грызть глотки друг за друга, — обычное поведение ангелов. Демон предаст даже самого близкого, если это будет выгодно. — Он спасал не меня, а себя, — с трудом выдавила Ади. — Если ты сказал правду, то… — Да, в этом виноваты учителя и руководство школы, — спокойно, даже слишком спокойно, согласился Люцифер. — Ты всегда умела видеть истинную суть вещей. Расследование смерти Сэми могло вскрыть твои с ним отношения и то, что все закрывали на это глаза. Но не только это. — Люций вздохнул, его пальцы крепче стиснули ладонь Ади. Он больше не поддерживал, — теперь он удерживал её от необдуманных импульсивных поступков. — Геральд спасал свои отношения. Всем плевать, что происходит в школе. Только выходящие за рамки случаи могут привлечь сюда Кроули, поэтому всё постарались замять. Если бы он прибыл с расследованием, то связь Геральда и Мисселины стала бы очевидна. Мы сами настолько привыкли к тому, что в стенах школы нет никаких законов, и каждый может делать почти что угодно, что перестали замечать очевидные вещи. Ади замотала головой, рыжие пряди разметались по её плечам, пальцы под рукой Люция мелко дрожали. Правда, которая должна стать точкой, звучала ужаснее, чем она могла предположить. Все её догадки крутились вокруг личности того, кто убил Сэми. Фенцио, Кроули, Мисселина или сам Геральд, — то, что она ждала услышать. Ждала, что возненавидит названного бессмертного всей душой, но сумеет отпустить Сэми. Разделит свою вину с кем-то другим. Но её вины не было. Было лишь стремление не дать разгореться конфликту между бессмертными и спасти себя. — Геральд и Мисселина могут закрыть своё сознание. Никто бы не узнал, — слабо попыталась возразить Ади. — Раньше — да. Но теперь в школе их ребёнок. Сын, умерший раньше положенного срока, явился на Небеса Непризнанным. Он не умеет закрывать своё сознание, он помнит своих родителей. Геральд защищал не только Мисселину, он защищал своего сына. Слова Люцифера — горькая, неприятная истина. Как бы он ни узнал об этом, какими бы методами ни пользовался, Ади верила, что он не врал. И больно лишь немного сильнее, чем она думала. Больно простить себя, сидя в комнате главного мудака школы, который разрушал всё, к чему прикасался. Больно шагнуть в новую главу своей жизни, о которой она так много думала. Боль, которую можно вынести, не боясь уничтожить себя и всё вокруг, зная, что сумеешь удержать внутри крик и закипающий в крови дар. Соединить в мыслях кусочки пазла — не больно. Это невыносимо. Невыносимо понимать, как срастаются фрагменты, как выстраивается общая картина. На губах горечью застыло одно только имя. — Кто, — голос Ади сорвался. — Кто убил Сэми? — Ости. Вот так просто. Люцифер не делал из этого тайну, не пытался спасти ту единственную, с кем построил подобие отношений. Он просто назвал её имя, и оно сорвалось с его губ легко, словно не значило ничего. Ади успела лишь краем сознания поймать мысль, — она благодарна Люцию за то, что закрыл дверь, увёл от бессмертных и держал её за руку. А потом изнутри затопило алым, как кровь, криком. Она всё это время искала спасение в руках того, из-за кого всё случилось. Верила, что Бонт лучше всех прочих, что с ним иначе, с ним обязательно будет хорошо. Он стал центральным кусочком пазла, — причиной, по которой Ади ненавидела себя, по которой лишилась крыльев и собирала себя по кусочкам. Не будь Бонта, не умри он, не стань частью её жизни, Геральд не стал бы защищать Мисселину, а та не обвинила бы во всём Ади. Всё было бы иначе, — хуже или лучше, Ади не знала. Просто иначе. Тогда у неё был бы Люцифер. Тогда не было бы причин ковырять в своей ране грязным ржавым ножом, вскрывая её раз за разом, вытаскивая наружу все свои мысли и чувства, перебирать их, как хирург перебирает внутренние органы. — Скажи что-нибудь, — сипло попросила Ади. Она надеялась, что голос Люцифера перекроет ужасным шум в её мыслях, заглушит его хоть на несколько секунд, и этого хватит, чтобы вновь вернуть себе контроль, чтобы заставить себя снова думать о будущем, в котором всё хорошо. Но Люций молчал. У него не было для неё больше слов: не было другой, не такой больной и изувеченной правды, не было утешений и обещаний, что станет легче. — Тогда отпусти, — ещё тише сказала Ади. Ад, Небеса, ангелы, демоны и Непризнанные, — всё вокруг в миг стало чужим, отталкивающим. Все вокруг — враги. Не было больше ни дома, ни близких, не было тех, в чьё плечо можно уткнуться и завыть от боли. Каждый тянул на себя, хотел помочь только себе. Не верь никому: ни ангелам, ни демонам. Нет больше дома и нет смысла здесь оставаться. Нет будущего с Бонтом и настоящего с Люцифером. Все ощущения далёкие, как через толщу воды. И даже горячие пальцы Люция на её ладони не возвращали в реальность. Мир рушился, крошился на куски. Ади удивлённо, неверяще смотрела на собственные дрожащие пальцы, как если бы они были чужими. Всё тело — не её, чужое, нелюбимое, уродливое, неповоротливое. И мысли и чувства внутри этого тела чужие, пугающие. Кто-то другой в ней, кто-то, кого она никогда не видела и не знала, забрал всё себе. Он поднял свою уродливую голову, и Ади могла рассмотреть рыжие веснушки на белой коже щёк, длинные спутанные волосы и чёрные крылья. Не кто-то, а она сама, — но другая, незнакомая, жестокая. Её руки в крови, её губы трескаются, растянутые в неестественной злой улыбке, ей не больно и не страшно, ей весело и скучно одновременно, ей хочется причинять боль, потому что до этого больно было улыбчивой и беззаботной Ади, потому что все в мире вдруг решили, что их безопасность, их жизни важнее, чем она. Та, другая Ади, знала, что делать, и легко забрала контроль себе. Дар легко подчинялся ей, как никогда не подчинялся Ади. Губы дрогнули в улыбке, зелёные глаза потемневшим тяжёлым взглядом скользнули по Люциферу, и пальцы некрасиво согнулись, подчиняя его тело. По её воле по предплечью, разукрашенному татуировками, прошла судорога. Она знала, насколько больно, когда мышцы выворачивались внутри, когда тело переставало подчиняться. Она хотела сделать больно, но не ему. Люциферу просто нужно её отпустить. И горячие пальцы исчезли с ладони. Ади рухнула в пустоту, пока та, другая, сохраняла ледяное непривычное спокойствие. Та другая просто хотела защитить. И она повела её тело прочь, она громко захлопнула за собой дверь. Коридоры, бессмертные, лестницы. Ади слышала звук собственных шагов глухо, как если бы он звучал из глубокой ямы, ощущала все ароматы тускло, будто бы могла заболеть простудой. Мир не отпечатывался в памяти, таял за спиной, стоило только пройти мимо. — Ты должен был сказать. — Ади слышала, как другая она говорила её голосом, шевелила её губами, но не пыталась остановить. Ади было всё равно, что будет с Бонтом, на которого зелёными глазами смотрела уже не она. Как и сколько она станет его мучить. Внутри переломилось что-то важное, — сломалось то, что хотело верить в других, быть с ними, держать их за руку. Казалось, что сломалась сама Ади: надломился её заливистый смех, рассыпались пеплом её глупые шутки, разлетались по небу её мечты и желания. Она отстранённо наблюдала за тем, как кривилось лицо Бонта, словно со стороны видела своё лицо, изуродованное желанием причинить ему ту же боль. Что будет с ним и что будет с ней, — больше не забота Ади. А потом мир потух во второй раз. Мягкие губы Бонта на её, обветренных, потрескавшихся, дрожащих от молчаливой яростной истерики. И его ладони на её талии, касающиеся её кожи. Ади знала, что Бонту невыносимо больно, — она сама причина этой боли, она всего мгновения назад выворачивала ему мышцы, пыталась переломать кости. Тогда почему он снова рядом, почему целует, зная, что она не ответит? — Прости. — Его надломленный от боли голос, и всё равно в нём больше вины, чем злости.