Демона в своей голове я называю Богом

      — Так… давай попробуем с самого начала.       В ледяном голосе архангела практически впервые она слышала легкую дрожь едва сдерживаемой злости и звенящего страха. Деловито сцепив ладони в замок, Микаэль положил их на стол и строго нахмурился на понуро сидящую напротив ученицу — которая вперила ответный взгляд исподлобья, сверкнувший в полумраке кабинета изумрудным пламенем.       Директор агентства сипло вздохнул сквозь плотно сжатые зубы:       — Ты выкрала пистолет у Фелонии — так?       — Да, — скупо буркнула Эстер.       — И выстрелила себе в голову.       Уголок губ полукровки нервно дернулся — очевидный вывод, с учетом того что легкий звон отголоска мигрени отзывался ноющей болью изнутри черепа, а темные кудри практически склеились от чернеющей засохшей крови, пахнущей металлом смерти. Эстер практически буравила архангела взглядом, готовясь защищаться и оправдываться, но пока что отвечала максимально скупо и сухо:       — Да.       Серые глаза Микаэля метали молнии, но все же сквозь толщу негодования пробивался робкий отчаянный вопрос, на который он пытался найти ответ, хотя в глубине души его знал. Зачем?       Спокойный вечер в «Астрее» перестал таким быть, когда он услышал в глубине особняка глухой выстрел. А после застывшей на пару минут тишины пронзительный вопль ужаса — крик принадлежал Одри. Оказавшись на месте происшествия, уже видел, как Давид, бормоча какие-то слова утешения, крепко сжимал в объятиях возлюбленную, что иступлено выла навзрыд в попытке вырваться, и пытался увести из комнаты. Благо, Рафаил оказался рядом и помог уволочь оценщицу прочь.       Даже его, тысячелетнего архангела, архистратига и правую руку Шепфа, увиденная картина повергла в шок.       В растущей багряной луже собственной крови без сознания лежала Эстер, чьи кудрявые волосы насквозь промокли, кровь стекала на плотно закрытые веки, на чуть приоткрытые губы… Микаэль глубоко вздохнул, пытаясь совладать с собой, и бегло осмотрел комнату — неподалеку от тела валялся разряженный полицейский пистолет, из-за чего архангел про себя выругался.       Шепфа бы тебя побрал, Фелония…       — Я жду объяснений, — холодно процедил директор агентства. Эстер равнодушно пожала плечами:       — Какие объяснения? Демоны стали слишком… шумными. Иначе их было не заткнуть.       — И ты, конечно, не подумала о том, каково твоим родителям было увидеть твое тело без признаков жизни в луже крови и с простреленной головой, — впервые в жизни в разговоре с учителем Эстер испуганно вздрогнула, похолодев от сказанных слов. Жалеть ее Микаэль, конечно, не собирался, по горло был сыт своенравными выходками подростка. — Рафаилу пришлось стереть Одри воспоминания о случившемся, а тебя еле вытащили с того света — спасибо твоим «сожителям», которые рассчитаны на то, чтобы сохранить свой «сосуд» живым и здоровым.       — То есть приказали жить, — закатила глаза Эстер.       — То есть, — рявкнул архангел, сердито сверкнув глазами, — Если бы ты не была живым сосудом демонов Гоэтии, о чудесном воскрешении из мертвых могла бы не мечтать.       Ей хотелось выпалить, что именно из-за такой участи Эстер и рискнула выкрасть пистолет у Фелонии, чтобы в определенный момент заткнуть голоса в голове. Чтобы в кои-то веки проваляться в блаженной тишине хотя бы несколько часов и плевать, что то будет тишина между жизнью и смертью. Пока в ней жили и здравствовали семьдесят два князя и герцога Ада, в этом мире ей ничего практически не грозило, и даже смертельное ранение эти идиоты залечат. Их не слишком прельщала перспектива провести остаток вечности до апокалипсиса, запертыми в теле мертвой девчонки.       И все же предательская мысль о родителях болезненным уколом засаднила сердце. Каково же было маме увидеть ее в таком виде… она и не подумала даже, что импульсивное желание тишины обернется так. Захотелось виновато вжаться в кресло, растворившись в нем, лишь бы никуда не идти — или наоборот, оказаться подальше от осуждающего взгляда архангела. Глухо сглотнув колючий ком в горле, девушка безжизненно прохрипела практически умоляюще:       — Я… могу идти? К папе с… мамой.       Микаэль строго нахмурился в ответ, из-за чего Эстер сильнее вжала голову в плечи. Видно, с каким титаническим трудом ей удавалось держать зрительный контакт и как сильно хотелось виновато отвести взгляд, но все же держалась. Пусть и из последних сил. Обычно распущенная и буйная, ни во что не ставящая его назойливые наставления, прогуливающая без зазрения совести уроки… сейчас ее было не узнать. Вызывающее поведение нивелировалось искренней привязанностью и любовью к родителям, и осознавать, что сейчас они расстроены не из-за глупости вроде списанной домашки для Эстер оказалось невыносимо.       Наконец, директор «Астреи» протяжно вздохнул, нервно помассировав переносицу. А после затянувшейся паузы буркнул:       — Иди. Пусть Давид сам решает, что с тобой делать.       «Все-таки ее отец он, а не я», — недовольно хмыкнул про себя Микаэль. И хотя методы воспитания демона вызывали серьезные сомнения, все же Давид имел на дочь влияние, и она считала его авторитетом для себя. В то же время как на попытки архангела хоть немного научить ее уму-разуму ожидаемо могла огрызаться или в лучшем случае игнорировать душные возмущения учителя. Иной раз даже немногословный Кассиэль мудро замечал, что Микаэль порой слишком много на себя берет и излишне опекает Эстер, аккуратно намекая, что для этого у нее есть родители. Такие замечания одергивали архангела, но каждый раз он пытался оправдать благие намерения тем фактом, что Давид слишком многое позволял дочери.       Собственно, к чему эта разнузданность и привела.       Повторять дважды не пришлось — Эстер шустрой тенью юркнула за дверь кабинета. Блаженная тишина в голове настораживающе радовала, и она очень надеялась, что демоны начнут шуметь не раньше, чем она поговорит с отцом. Лишние советчики не требовались, а уж Паймон точно будет недовольно верещать, что его перебили на полуслове да еще и как — пистолетным выстрелом в висок.       Возле родительской спальни она притихла, не решаясь открыть дверь. Вдох-выдох, неуверенная сжатая в кулак ладонь, чтобы постучаться…       — Одри не так давно уснула, не советую ее будить, — Эстер чуть не подскочила на месте, резко обернувшись, но моментально выдохнула, хватаясь за сердце. Рафаил добавил уже мягче: — Извини, если напугал.       — Порядок, — пытаясь привести мысли и дыхание в привычный ритм, девушка отмахнулась. Она тут же вспомнила слова Микаэля и неловко покосилась через плечо на ангела. — Как… как там мама?       Светло-зеленые глаза странно блеснули в полумраке коридора, ответил Рафаил не сразу и явно раздумывая, стоит ли тревожить Эсси лишними подробностями материнской истерики. Она и так побитой собакой выглядит после отчитываний Микаэля, и явно переживает из-за того, что натворила.       — Ей уже лучше, — облегченный выдох Эстер ощущался практически осязаемо, — Просто дай ей выспаться и… — Рафаил нервно улыбнулся, кивая куда-то поверх головы полукровки, — Желательно вымой волосы. У тебя кровь еще осталась на них.       Эстер рвано кивнула, не желая продолжать полный сочувствия диалог, и спешно свернула с темы резким вопросом:       — А папа где?       Рафаил пожал плечами:       — Там, где обычно. В каминной.       Благодарно кивнув, Эстер молча направилась туда, мысленно репетируя, как будет объяснять свое поведение. Родители редко ее ругали и практически не наказывали — по крайней мере, не в привычном понимании этого слова, от них Эстер и грубого слова в свой адрес никогда не слышала, не говоря уже о том, чтобы они на нее голос повышали. Иногда она читала на форумах, как ее ровесников наказывали их родители, и иной раз волосы вставали дыбом — ее отец буквально демон во плоти, в сказках так вообще зло вселенское, но он никогда до подобной низости не опустился бы, чтобы поднять руку на нее или маму.       Иногда люди гораздо страшнее бессмертных в своей жестокости к ближним.       Неслышно переступив порог, она ошарашенно замерла от знакомого бархатистого голоса:       — Звездочка? — Эстер практически забыла, как дышать, и виновато сжалась, готовая к потоку обвинений… но никак не в тому, что отец в два счета преодолел разделявшее их расстояние и крепко прижал к себе. Такой родной аромат мяты и виски окутал заботливым ореолом, как когда-то в далеком детстве, когда совсем малышкой Эсси, мучимая кошмарами и бессонницей, втискивалась между родителями и засыпала в их успокаивающих объятиях. Все еще дрожа от пережитого потрясения, она обмерла, когда ощутила невесомое поглаживание по волосам — кого пытался Давид успокоить в первую очередь, себя или ее, до сих пор оставалось неясным. — Тише, все хорошо… как ты себя чувствуешь?       Она неловко отстранилась, уперев взгляд в пол. Вина тугой веревкой обвила шею, едва ни сдавив ее до слез.       — Нормально, — Давид хмуро оглядел то, как дочь нервно обнимает себя за плечи, неуютно царапая домашний кардиган — нет, абсолютно не нормально, но давить на нее сейчас определенно не стоило. Хотя разговор и предстоял не из легких.       Жестом пригласив ее присесть на диван, демон не глядя взял со стойки недопитый виски со льдом. Предлагать дочери выпивку не стал. Казалось бы, повседневная картина — и только запекшиеся бурые пятна на висках и лбу под густыми кудрями напоминали о случившемся, Давид спешно отогнал от себя ужасающую картину этого утра.       — Слишком сильно шумели? — резкий кивок и все еще избегающий взгляд. Давид протяжно вздохнул, прикрыв глаза. Допив виски, он со звоном отставил пустую рюмку на стойку и сел напротив дочери, все еще не рискуя приближаться. Голос звучал сочувственно и мягко, из-за чего Эстер сильнее сжалась. — Родная… ты же понимаешь, что это не поможет?       — Да ничего не помогает, — резче ожидаемого рявкнула та, после чего хмуро притихла, помрачнев в тон волосам. А на следующих словах по изящным чертам лица пробежала тень муки:       — Я знаю. По себе знаю, Эстер. Думаешь, я не пытался… утихомирить их разными способами? — та удивленно вскинула голову, но в ответ столкнулась с горькой усмешкой — ей и в мыслях никогда не приходило подобное. Отец всегда казался ей тем, кто способен рассмешить в трудную минуту, кто может найти выход даже из самой жестокой западни. — Микаэль ведь учил тебя разным заклинаниям, почему не прибегла к ним?       — Растерялась, — глухо сглотнув, просипела она. — Их… их было слишком много, собственных мыслей не слышала.       — Но украсть пистолет у Фелонии ты додумалась.       Эстер пожала губы — лишнее доказательство, что Давид попал в самую суть. То был не совсем импульсивный порыв, а тщательно спланированное действие. Возможно, с целью проверить, действительно ли демоны заткнутся на некоторое время, если с ней что-то случится. А возможно…       — Не делай так больше, — сурово отрезал Давид, из-за чего Эстер понурилась так, что длинные спутанные кудри практически закрывали ее лицо. В голосе отца за редкой для него серьезностью слышалось отчаяние и боль пережитого потрясения. — Твоя мама была в ужасе от увиденного, я еле ее успокоил. Хорошо, что Рафаил подоспел вовремя и стер ей воспоминания об этом. И Микаэль был рядом, чтоб помочь тебе.       То, что демоны в принципе не позволили бы ей умереть, он опустил как незначительную деталь. Он на себе прочувствовал мимолетную обжигающую боль утраты, когда увидел бессознательную дочь в растекающейся луже крови. Боль, что сродни вырванным крыльям, лишавшая самого ценного — и осознание, что на такое подобие жизни он сам обрек свое дитя, передав наследственное проклятие дальше. Осознание и невозможность как-то облегчить страдания своего ребенка, самобичевание, что не заметил вовремя тревожные знаки, не обратил внимание на то, какие опасные вещи она хранит под кроватью в своей комнате…       — Пап? — Давид не сразу услышал слабый оклик, но моментально оживился, когда прислушался к сдавленным всхлипам. — Я… я не думала… я не хотела так, прости, я…       Без лишних слов он оказался рядом с дочерью, присев на колени перед ней и утирая с щек слезы:       — Звездочка, ты… ты не виновата, — почти шепотом произнес демон. Эстер, уже не сдерживая плач, жадно ухватилась за сильную ладонь отца, как утопающий хватается за спасательный круг, и крепко прижала к щеке. Давид, вздохнув, аккуратно притянул ее так, что она сама сползла прямо к нему в крепкие, надежные объятия, обещающие защиту и тепло. Для бессмертных многое становится пылью воспоминаний, но Давид прекрасно помнил, будто вчера, как успокаивающе убаюкивал совсем еще малышку Эсси на руках, накрывая ее перепончатыми крыльями. Будто и правда мог уберечь от жестокости окружающего мира, но не от ее собственной. Сквозь нежный поцелуй в макушку, все еще злясь на себя самого, демон еле-еле слышно просипел: — Это ты меня прости.       Не уберег. Не доглядел — какой он после этого отец? Будь сто раз всемогущим демоном, сыном одного из древнейших правителей Ада, защитить родную дочь от засевшего в ее голове наследственного безумия, зловещим эхом отдающимся хором семидесяти двух голос, не в силах.       Они так долго молчали, пока Эстер не перестала глухо рыдать и уже тихонько выла на отцовой груди. Пока огонь в камине практически не догорел.       — У тебя на волосах осталась кровь, — отрешенно буркнул Давид, осторожно расчесав пальцами склеенные кудри.       — Я сейчас помою голову, — безжизненным тоном прохрипела Эстер, не поднимая взгляда, на что Давид аккуратно приподнял ее голову за подбородок, вынуждая посмотрев ему прямо в глаза — посеревшее от слез лицо дочери явно говорило о том, что сил у нее не осталось даже на такое простое бытовое действие.       — Давай помогу, — демон мягко улыбнулся, — Как в детстве, помнишь?       Тихая усмешка скользнула по чужим губам:       — В детстве ты не смывал мне с волос засохшую кровь.       — И все же.       Пререкаться бесполезно, да и сама Эстер чувствовала себя выжатой, как лимон, после бесконечно долгого дня. Отец же не слишком наседал и лишнего не спрашивал, уверенно поддерживая ее за локоть и помогая дойти до ванной. Не спрашивал, когда она в шуме воды пыталась скрыть очередные слезные вздохи самоненависти, — просто продолжал невесомыми ласковыми движениями натирать ей голову шампунем и смывать следы неудавшегося самоубийства.       Не спрашивал даже, когда Эстер совсем обессилела, и он просто подхватил ее на руки и отнес в ее спальню отдыхать, предварительно высушив волосы феном. А когда уложил на кровать, та практически моментально уснула, смертельно уставшая после долгого и самого кошмарного дня.       А Давиду только и оставалось, присев подле нее, расправить крылья и накрыть темно-красным крылом спящую дочь — как в далеком детстве. И пусть будет ей четырнадцать лет или сто четырнадцать… она всегда будет его единственной и самой любимой звездочкой.       И никакие семьдесят два демона, никакие владыки Ада, никакие начальники не изменят этого и уж тем более не отнимут ее у него и Одри. За своих женщин Давид хоть весь мир вырежет и в крови утопит, лишь бы они были в безопасности и счастливы.