От перемены мест слагаемых

Кили все никак не мог разобраться в своих чувствах после ожиданного-неожиданного поцелуя с Тауриэль. Упорядочить мысли немного помогали гоблины — которые эти самые мысли отчасти вытесняли, а отчасти затмевали, но шустро сгибающийся-разгибающийся изящный локоток Тауриэль, стоявшей слева, опять сбивал младшего принца с панталыку, заставлял краснеть и ловко выцеливать даже укрывшихся за камнями противников. Мысли Кили выбирали столь же непростые пути, как его стрелы. Уже перед битвой он понял, что это грандиозное сражение грозит гибелью всем — даже то, как артачился Трандуил, стараясь сберечь жизни своих подданных (и выторговать камни, конечно), наводило на печальные мысли. Однако Кили не привык долго смотреть на ситуацию в мрачном свете — дядя с этим справляется лучше — так что сразу перешел к личным выводам: следовало сделать одну крайне важную вещь. Поцеловать Тауриэль. Кили даже от одной мысли начинал краснеть, но отказываться от намерения не собирался, пусть ухаживательные косички даже близко не были заплетены. У Торина с Бильбо, если уж на то пошло, тоже до сих пор на голове непорядок! Так что Кили смело отбросил одни сомнения, чтобы упереться в другие — а ну как он ей все ж не люб?! Да еще со смаком глодал косточки голос совести: изначальный спор, толкнувший его поговорить с Тауриэль, теперь выглядел оскорбительным и постыдным для молодого гнома, искренне полюбившего юную эльфийку. Но и тут пример дяди не давал Кили отступиться: как мужественно и бесстрашно Торин общался с Исчезающей Бильбо! Сколько выдержки проявлял, не настаивая на косах до последнего! Одним словом — Кили решил улучить момент и поцеловать Тауриэль. Кто ж знал, что это произойдет посреди битвы и на глазах пяти как минимум тысяч гномов. Плюс-минус еще четыре Воинства. Еще по пути к Северному отрогу Кили поглядывал на эльфийку, стараясь выбрать момент для поцелуя правильно: чтобы их не зарубили и не попасться под руку Тауриэль — но всякий раз когда наступала небольшая передышка, капитан Лихолесской стражи ловила его взгляд и младшему принцу становилось ужасно неловко. Ситуация повторялась, Кили краснел и костерил свою нерешительность последними словами. Тауриэль, впрочем, переживала в тот момент почти так же, как её возлюбленный, а вдруг он на самом деле просто не любит её? Вдруг вся пламенность их бесед была только от возможности поговорить о любимом предмете? Вдруг она по гномским меркам совершенная уродина?! И отводящий глаза, отворачивающийся Кили ужасно Тауриэль расстраивал — наверняка же просто боится произнести бесповоротное «ты мне нравишься, но давай останемся друзьями»! От таких предположений её бросало в дрожь, а попытки поймать всё же взгляд постоянно прикрывающего её правый бок Кили ничем не заканчивались. Тауриэль скрепя сердце решила, что каким-то образом Кили, очевидно, хочет от неё отгородиться… Но пока слова не произнесены, пока между ними только родство душ и общие интересы — она может хотя бы поцеловать его! Кили молча отстреливался справа, Бильбо успевала воевать и около Торина, и около них, лучников, гномы образовали линию обороны, но основные войска не спешили приходить на помощь отчаянно оборонявшемуся отряду. До оставшегося позади арьергарда было рукой подать, но опасности гоблинов там пока не замечал никто. Тауриэль в очередной момент передышки шустро обернулась к младшему гномьему принцу, отстраненно размышляя, что ей на судьбе написано полюбить принца, теперь, как бы та любовь не обернулась шуткой судьбы — не оказалась бы невзаимной, как любовь к ней Леголаса. Тауриэль примерилась, с прищуром посмотрела на вновь отворачивающегося Кили, но решительным жестом развернула гнома к себе. Ей показалось, что он покраснел ещё больше, но упрямо поднял на неё свои завораживающие тёмно-карие глаза. Взгляд, которым Кили уставился на Тауриэль, чуть не выбил почву у неё из-под ног: если он сейчас, вот прямо сейчас скажет «нет», то её сердце будет разбито навеки. Кили, однако, молчал, откуда-то с высоты Тауриэль, правда, слышала что-то очень постороннее и похожее на рычание-пыхтение Рубинчика, но сейчас между ней и её намерением не могло бы встать ничто. Эльфийка решительно нахмурилась, стараясь придумать, как бы изловчиться и поцеловать Кили, учитывая их разницу в росте. Гном тоже нахмурился в ответ, гордо задрал подбородок и вздумал что-то сказать, но Тауриэль не собиралась выслушивать возможные отказы вот прямо сейчас. Тауриэль подхватила Кили под руки, поражаясь самой себе, но почти не чувствуя его веса, подняла и притянула лицом к лицу. В один момент его глаза оказались на одном уровне с её глазами, и эльфийка успела прочитать в них бескрайнее восхищение, прежде чем поцеловала своего возлюбленного — принца, но гнома. Ей показалось, что мир перестал существовать, а потом соткался вокруг из того самого загадочного ничего, из которого рождаются все миры. По крайней мере невыносимо громкий шум обрушился со всех сторон, а потом невероятный рык вселенной уступил место оглушительной, сногсшибательной тишине. Вот уж так она точно никого прежде не целовала! Дыхание у Тауриэль захватило, она оторвалась от невыносимо желанных губ Кили и подняла веки, сразу же встретив его взгляд. Взгляд, наполненный неподдельной теплотой и большой любовью. Тауриэль рассмеялась от облегчения со слезами на глазах. Кили фыркнул в ответ, видимо, разделяя её чувства… А потом со спины раздался такой слаженный «Ах!», будто там собрались все самые престарелые жительницы Лихолесья, готовые обрушить на голову непутёвой стражнице все свои чрезвычайно важные и дельные размышления о порядках и нравах. Тауриэль потянулась обернуться, но Кили, заглянувший ей за спину, зашипел и камнем упал на землю. Тауриэль озадачилась, но не более того, и все же повернулась к неведомой рати всех бабушек Лихолесья. Которыми оказались вовсе не бабушки. Эльфийка застыла с приподнятыми бровями, оглядывая всё войско гномов, четверть войска эльфов и как минимум половину войска орков, уставившихся на них с Кили с выражением полнейшего изумления. Откуда-то из стана гномов послышалось одинокое: «И даже без косички!» Когда Тауриэль и сама ощутила, что краснеет, и подумала, что теперь-то её точно можно считать изгнанницей, да кабы только не отовсюду сразу, нежданно-негаданно пришла помощь. Причем с той стороны, откуда Тауриэль помощи не ждала: со спины раздался мощный крик короля гномов: «Гоблины с севера!» — и у всех будто одновременно прибавилось сил, каждый сорвался с места и полетел воевать за своих. Битва вспыхнула с новой силой. Эльфы, повинуясь окрику Трандуила, а люди — командам Барда, с удвоенной энергией бросились на орков, стараясь оттеснить их подальше от гоблинов и не дать двум вражеским армиям соединиться. Даин, чьи воины по-прежнему сражались на подступах к Эребору, тоже двинулся в наступление, отбросить орков дальше от горы. В это время гномы под предводительством Торина и часть эльфов, что кинулись на помощь своему принцу и капитану стражи, ринулись отражать атаку пришедших по подземным тоннелям гоблинов. У всех будто бы открылось второе дыхание: осознание того, что маневр врага — незаметно ударить в тыл – провалился, воодушевило союзников. И даже тот факт, что противник все же значительно увеличил свою численность с приходом свежих сил, вызывал не испуг или отчаяние, а злой боевой задор. Главное сейчас — это как можно быстрее закрыть тоннели, не позволив всем пришедшим гоблинам выбраться наружу и вступить в бой. Торин первым врубился в нестройные ряды гоблинов, расчищая путь к тоннелям. Бильбо, которую он старался не выпускать из виду, снова порхала вокруг быстрой и смертоносной голубой молнией. А со стороны Дейла под прикрытием эльфийских мечников люди катили на бревнах огромные котлы, наполненные кипящей смолой, ранее приготовленные по приказу Барда для обороны полуразрушенных стен Дейла. Торин обменялся с оказавшимся рядом Балином одобрительным взглядом — наследник Гириона быстро соображал и умел расставлять приоритеты. Бард отправлял к тоннелям все новые и новые котлы со смолой, понимая, что в данный момент гораздо важнее остановить наступление гоблинов, нежели пытаться удержать полуразрушенный старый город. Прикрываемые эльфийскими воинами, под командованием Торина, Балина, Фили и Леголаса люди и гномы принялись заливать кипящую, полыхающую огнем и ужасно чадящую смолу во все тоннели. А затем Двалин, сам Торин и другие гномы, нанеся несколько сильных ударов молотом, обрушили входы в тоннели, тем самым оставляя не успевших выбраться гоблинов сгорать заживо, бежать обратно по прорытым ими же проходам от кипящей смолы и задыхаться от ее удушливого чада. Когда все гоблинские тоннели были закупорены и силам зла оказалось больше неоткуда ждать помощи, гномы, эльфы и люди кинулись в бой с новой энергией. Торин и Леголас сражались рядом, так же как и Балин с Двалином. Фили и Кили тоже стояли плечом к плечу, а со спины их прикрывала Тауриэль. У Торина мелькнула мысль, что он уже начинает слишком привыкать к этим двоим остроухим. Более того, гордый сын Траина имел достаточно благородства, дабы признать, что, несмотря на его нелюбовь к дивному народу, эльфийский принц и его рыжая спутница уже совершенно не вызывают у него отрицательных эмоций — скорее уж нечто похожее на симпатию и уважение. Торин решил, что не стоит слишком уж удивляться этому обстоятельству, ведь за последнее время с ним и без этого произошло довольно много самых разных странностей: начиная от их совершенно не поддающихся никаким правилам и традициям отношений с Бильбо и заканчивая маленьким драконом, который совсем недавно оправдал гордое звание Стража Эребора - помог предотвратить вероломное нападение гоблинов. Торин лишь на мгновение улыбнулся своим мыслям, ни на минуту не останавливаясь и не прекращая битвы, но при этом по-прежнему держа в поле зрения снующую вокруг смертоносную голубую молнию. А еще Торин нет-нет да оглядывался по сторонам, в надежде увидеть Азога. Мысль поквитаться, наконец, со своим заклятым врагом не оставляла Торина. Он очень надеялся столкнуться сегодня с Бледным орком, но того пока что нигде не было видно. И вот удача, наконец, улыбнулась Торину — он заметил среди сражающихся Азога. Тот бился, стоя спиной к Торину, расшвыривая противников по сторонам мощнейшими ударами огромной булавы и протыкая не слишком расторопных клинком, заменяющим ему отрубленную когда-то руку. Торин мрачно улыбнулся. На этот раз он не даст Азогу ускользнуть — закончит то, что когда-то начал, и не успокоится до тех пор, пока орк, отрубивший голову его деду, не будет мертв. Словно почувствовав взгляд Торина, Азог вдруг обернулся, и на его забрызганном кровью лице, испещренном старыми шрамами, расцвел довольный оскал. Противники двинулись навстречу друг другу, сквозь толпу сошедшихся в смертельной схватке воинов, машинально отбивая летящие в голову клинки и отталкивая в сторону тех, кто преграждал путь к цели. Они сошлись посреди кипящей вокруг сечи, столкнулись, сталь громко и зло лязгнула о сталь. Огромный орк раз за разом наносил чудовищные по силе удары, но ярость и желание защитить то, что дорого, помогали Торину устоять на ногах. Им не мешали — в бой двух королей не вмешивались ни гномы, ни эльфы, ни люди. Даже орки и гоблины, которым было неведомо понятие чести, отступили в сторону и не делали ни единой попытки атаковать Торина со спины, тем более бросаться на него лицом к лицу — опасаясь попасть под удар тяжелого гномьего меча или азоговой булавы. Жажда уничтожить заклятого врага совершенно захватила Торина. Он не чувствовал усталости — раз за разом прикрываясь щитом, отскакивая, пригибаясь и перекатываясь — ускользая от смертоносных выпадов орка, не ощущал боли, когда несколько раз упал спиной на острые камни, уходя от удара булавой. Яростный рев Азога лишь раззадоривал Торина, заставляя все отчаяннее бросаться вперед и самому наносить удары. Прочная и острая гномья сталь уже оставила на белой коже орка немало сочащихся густой черной кровью порезов. Очередной резкий выпад Азога едва не стоил Торину головы, но внезапный ответный выпад самого Торина стал для белого орка полной неожиданностью и, поднырнув под смертоносной булавой, Торин Дубощит, наконец, вернулся к тому моменту, на котором они с Азогом распрощались в прошлый раз: снова отрубил предводителю орков руку — ту же самую, но на этот раз по плечо. Обрубок руки и металлический клинок с беспомощным лязгом упали на камни, а сам Азог страшно завыл, рухнул на колени, отбросив свою булаву и отчаянно зажимая рану второй рукой. Торин не стал терять время, но позволил себе торжествующе улыбнуться, прежде чем одним махом снести Азогу Осквернителю голову. Голова его врага с закатившимися глазами и открытым ртом подлетела в воздух, а затем упала под ноги Торину и покатилась, заставив внука Трора почувствовать, как в груди распускается, распутывается тугой узел давней боли. — Это за моего деда! — он произнес это едва слышно: не для орка — для себя самого. И тут же звуки боя обрушились на Торина с новой силой: звон стали, хриплые от боли и ярости взвизги гоблинов, полные страха и растерянности вопли орков, увидевших гибель своего предводителя. — Торин! — услышал он отчаянный окрик спешащего к нему Двалина и успел пронзить мечом выскочившего откуда-то из общей свары гоблина, прежде чем правую ногу пронзило острой обжигающей болью. Торин даже не сразу понял, что ранен: чуть выше колена воткнулась стрела — толстая и черная, со странным, незнакомым на вид опереньем. Таких нет ни у орков, ни у гоблинов. Но, подняв затуманившийся вдруг взгляд, Торин увидел, что стрелявший в него все же орк — огромный и страшный, его кожа светло-серая, почти белая, а на одном глазу бельмо. Торин растерянно нахмурился, пытаясь понять, кого ему напоминает этот орк и почему вдруг по телу растекается слабость и такая обжигающая боль. Он смутно осознавал, что ранивший его орк снова накладывает стрелу на тетиву и вскидывает лук, но выстрелить тот не успел, сбитый с ног буквально налетевшим на него Кили. — …Кили, — хотел позвать Торин, но из горла вырвался лишь сиплый шепот, меч выскользнул из ослабевших рук и упал прямо на торчащую из ноги стрелу, обламывая ее. Наконечник остался внутри, отчего все тело Торина тут же взорвалось жуткой болью, и он почувствовал, как земля, покачнувшись, уходит из-под ног. Однако упасть он не успел: две пары сильных рук подхватили его и потащили куда-то вперед. Торин смутно, как будто сквозь туман различал знакомую пшеничную шевелюру старшего племянника и черные татуировки на блестящей от пота лысине — Двалин. Балин шел впереди, расчищая дорогу — сильными, меткими ударами расшвыривая в стороны визжащих и орущих гоблинов, рычащих и мечтающих поквитаться за убийство Азога орков. Завершала процессию Бильбо. Серый туман, плывущий перед глазами Торина, мешал четко видеть. Но ему почему-то казалось, что Бильбо бледная, как полотно. Торин чувствовал, как от страха сжимается сердце — неужели ранена? Насколько серьезна рана? Он постарался приподняться, игнорируя боль и слабость, но Фили и Двалин не пустили его. Единственное, что заметил Торин, что Бильбо по-прежнему двигалась очень быстро и четко — ни одного лишнего движения, но при этом Торину казалось, будто вместо былой легкости и игривости, в каждом ее взмахе мечом — холодная, обжигающая ярость. Торин еще успел подумать, что, судя по тому как сражается его прекрасная Взломщица, она, слава Махалу, не ранена, а потом он просто с головой провалился в ставший уже совсем густым и вязким серый туман. Бильбо шла за процессией, несущей раненого короля к палаткам, и искренне надеялась, что Гэндальф сможет помочь, не допустит, чтобы Торин превратился в призрака, подвластного воле Саурона. Когда Торин вновь открыл глаза, то увидел прямо над собой обеспокоенное и будто разом постаревшее лицо Гэндальфа. Рядом стояла Бильбо — бледная, на щеке были брызги черной орочьей крови, а обычно полные, нежно-розовые губы так плотно сомкнулись, что тоже побелели. Нога ужасно болела, что было странно, потому что обломок стрелы явно вынули, а рану обработали и перетянули. Торин поднял вопросительный взгляд на Гэндальфа и скорее прочел по губам, чем услышал — слишком уж громко бухала в ушах кровь — «моргульская стрела». Торин перевел недоуменный взгляд на Бильбо, которая нахмурилась и едва заметно кивнула. Неужели правда? Оружие Назгулов из старинных легенд здесь, у порога Эребора? Но ведь его ранил орк… При воспоминании об орке, выпустившем злополучную стрелу, Торин едва не вскочил со своей лежанки — даже силы откуда-то разом взялись: Кили. Торин помнил, как его младший племянник в одиночку кинулся на огромного орка, не позволив тому закончить начатое — выстрелить в раненого Торина и убить его. Страх за Кили сковал сердце ледяными тисками, даже боль вдруг отступила. Он хотел бежать назад, на поле боя, убедиться, что с Кили все в порядке, но едва схватился за меч и вырвался из рук пытающихся удержать его Балина и Двалина, как услышал испуганный вскрик Фили: — Кили! Торин обернулся в ту сторону, куда бросился его старший племянник, и почувствовал, как ледяные тиски на сердце сжимаются еще сильнее. Тауриэль держала Кили на руках, а на землю капала кровь. Не черная. Красная. Голова Кили безжизненно свесилась набок, а глаза были закрыты. Чумазое лицо Тауриэль расчертили дорожки слез. За ее плечом стоял такой же чумазый и потрепанный Леголас с двумя длинными кинжалами в руках — не оставалось сомнений в том, кто расчищал дорогу сквозь поле боя для идущей с Кили на руках Тауриэль. Фили подбежал к эльфийке и замер. Сердце Торина замерло вместе с ним. А потом Кили открыл глаза, улыбнулся разбитыми губами и просипел: — Я убил Больга. Ты бы видел! Разделал его под орех! И сердце Торина снова забилось. Он тяжело оперся о руку Двалина и уселся на свою лежанку, чувствуя, как опять ломит от боли раненую ногу, а в голове вновь появляется серый туман. — Кто такой Больг? — имя казалось Торину знакомым, но он никак не мог вспомнить, где слышал его раньше. — Отродье Азога, — неожиданно ответил голос Леголаса. Торин распахнул глаза, удивляясь, когда успел их закрыть. Они с эльфом встретились взглядами, и Торин кивнул, выражая сыну Трандуила свою бесконечную благодарность за все. Леголас серьезно кивнул в ответ, а затем чуть улыбнулся краешком губ — похоже, не только Торин испытывал дружескую симпатию. Потом Леголас бросил быстрый взгляд на Тауриэль и, скользнув мимо Оина, несущего большую лекарскую сумку, ушел, исчезнув в ночном сумраке, возвращаясь на поле боя. — Тебе нужно лечь, — раздался над самым ухом голос Гэндальфа, но Торин не спешил последовать его совету. — Не упрямься, — поддержал мага Балин, но Торин так и продолжал сидеть. — Ну же, Торин, пожалуйста? — обеспокоенно обратилась к нему Бильбо, и Торин позволил недовольно ворчащему Двалину уложить себя на лежанку. Пока Балин напряженно переговаривался с Гэндальфом, Торин смотрел на Кили и помогающего ему снять военную амуницию бледного, сосредоточенного Фили. Вопреки улыбкам и отчаянным попыткам Кили храбриться, Торин видел, что его рана явно была очень серьезной. Король с тревогой наблюдал, как сочится алая кровь между пальцев Тауриэль, которая, по указке Оина, старательно зажимала располосованный, несмотря на кольчугу, бок Кили. В голове Торина снова плавал серый туман. Голоса Бильбо, Двалина и Гэндальфа, переговаривающихся у его лежанки, доносились будто бы издалека. А голоса Балина и Оина, стоящих чуть в стороне, у лежанки Кили, так же, как и голос Тауриэль, взволнованно спрашивающей лекаря о чем-то, и вовсе были похожи на бессмысленный и очень далекий гул. Торин устало размышлял о том, что очень гордится своими племянниками, о том, что Кили сейчас в надежных руках, Оин обязательно позаботится о нем. А еще Торин вяло думал о том, что, наверняка, многие воины видели, как эльфийка несла Кили на руках. Конечно, у Кили достойное оправдание — он был ранен и без сознания, но все же. Торин вздохнул. А хотя, чего он вообще переживает за это? Серьезно: после того поцелуя, свидетелями которого стали едва ли не все участники битвы, когда Тауриэль подняла Кили и поцеловала взасос прямо посреди сражения? О, Махал, какой позор для любого гнома — быть оторванным от земли, поднятым в воздух так, чтобы ноги совсем не касались твердой поверхности! Ну, не жениться же им теперь, чтобы смыть позор! Хотя, если учесть, что Кили против того поцелуя не только не возражал, а даже наоборот… Конечно, брак гнома с эльфийкой — это нонсенс, да и косички друг другу они не плели… И тут Торин почувствовал, как Бильбо взяла его за руку — он лежал с закрытыми глазами и не видел, но сразу узнал, понял, что это она. Совсем как тогда в Лихолесье. Торину не обязательно было видеть, чтобы знать. «А и пускай женятся, — решил он. — Подумаешь, эльфийка. Подумаешь, косички не плели. Благословляю.»