Исполнение желаний

      Над головой опять загрохотало, птенец завозился, просыпаясь, похоже, на этот раз они хорошенечко подремали оба. Зевнул, так сладко, как умеют только сонные дети, потянулся, задевая плечо и щеку, встрепенулся и огляделся.       — Ой, простите, уже почти ночь, мне следует вернуться в замок, — и смотрел, Лорканн готов был поклясться, прямо ему в лицо, как будто действительно беседовал. — Вас немножечко видно из одного окна моих покоев, но я вам лучше так спокойной ночи пожелаю. Хотя вы, наверное, никуда не денетесь.       «Моих покоев»! Надо же! Или у мальчишки мания величия, или он именует свою комнату покоями, или принадлежит королевской семье! Все три варианта виделись старому грифону одинаково неправдоподобными.       — Спокойной ночи! — соскользнул с колен, прошуршал песком дорожки, отходя все дальше.       Лорканн приоткрыл глаза, желтые, светящиеся в сумерках, пригляделся к удаляющейся спине в бело-голубом наряде Дома Четвертой стихии, пегой макушке со встопорщенными волосами, прямой спинке. Вернулся к своему постаменту и глубокому следу вмятого в песок каблука под ним — печатал шаг малец тем не менее уверенно. И если неизвестные Джоки не угробят его веру в себя, вырастет отличной птицей. Дом, наверняка, приобретет.       Старый грифон пересел поудобнее, чувствуя в воздухе влагу и запах грозы. Скоро разразится буря.

***

      — И как это понимать?       Именно такие слова Шайлих произнесла над ухом полдня убивающегося грифона. Лорканн успел передумать столько вариантов разговора и дальнейшего поведения, что голова чуть не треснула сама, без всякого вмешательства Онгхуса.       — Как понимать что? Из этого? — загадочная женщина ставила Лорканна в тупик.       Он ожидал обвинений, сердитого молчания, полного исчезновения из поля зрения или лютой холодности, а она подошла и спросила как ни в чем не бывало! Сердито, конечно, спросила, в спину и неожиданно, однако не разладившийся контакт грифона приятно удивил.       И приятно удивленному, не по делу пребывающему в восторге, Лорканну трудно было перестроиться так сразу.       — Как понимать то, что вы сотворили с Онгхусом! Будучи едва живым и связанным! — Шайлих приблизилась, заглянула в лицо, и синие глаза не показались Лорканну очень уж сердитыми.       Грифон пересел поудобнее, прокашлялся, прочищая сухое горло, стараясь забыть о воде и жажде в принципе.       — Погодите! — тон бунтовщицы стал обеспокоенным почти так же, как при виде разбитого носа Онгхуса.       И в этом «почти» скрывалась какая-то тайна, отличие было, пусть Лорканн не мог его выделить.       Грифон приподнял брови, без слов вопрошая: чем вызвана заминка. Шайлих перевела дух, явно успокаиваясь.       — Погодите! — еще раз и настойчивее. — Я все-таки принесу воды, а вы постарайтесь за это время никого не раздражать и не бить!       Лорканн склонил голову, светски кивая и принимая условия бунтовщицы. Впервые за много-много лет он готов был идти на уступки бунтовщикам! Грифон посмеялся бы над собой, если бы так не скребло горло.       Шайлих поглядела с подозрением, Лорканн приосанился и улыбнулся, показывая, что грифона дружелюбнее в округе нет и не было никогда!       Девушка хмыкнула с сомнением:       — Еще бы кто вам поверил! — но синие глаза потеплели совсем ясно.       Грифон поглядел в спину удаляющейся Шайлих: ей бы очень пошли бело-голубые одежды его Дома. Особенно к синим глазам.       — Мечтаешь, да, тварина?       Голос Онгхуса раздался близко, а потом на голову сбоку опустилось что-то тяжелое, и Лорканн успел с разочарованием подумать, что общение с Шайлих делает его небывало невнимательным.

***

      Над головой шуршали крылья Семиглавого, возносился в небо его переливчатый вой, который подхватывала одна за одной каждая голова.       Лорканн поерзал на постаменте, откинулся на спинку каменного кресла, задрал голову и поглядел вверх: проклятущий змей нарезал круги прямо над парком.       Сон не спешил продолжаться, поэтому каменный и фактически не живой грифон спрыгнул с постамента, обошел по кругу, замялся, но решил, что раз в полторы тысячи лет хоть посмотреть-то правда можно.       Озаренный луной парк выглядел бы неприветливо для всякого обыкновенного неблагого, однако Лорканн подобных мелочей не замечал вовсе. Он участвовал в разбивании этого парка, планировал дорожки — из них тоже получалась руна, как из фонарей в городе, наблюдал развитие массивных теперь деревьев от зеленых нежных ростков. И поэтому мог прибегнуть к помощи в полном смысле своей земли тогда, когда мир обрушился.       Тем более потом все равно пришло Искажение, и Лорканну пришлось скрыться в парке самому.       А до того у него тоже был повод.       Дорожка привела грифона к серии фонтанов, вода в которых, катящаяся сверху, с высоких лестниц каскада, опускалась к широкому круглому бассейну. В нем по центру располагалась круглая же площадка с каменным ложем и фигурой девушки, державшей кувшин и гроздь винограда, да придремавшей на полуденном солнце.       Вода поднималась из труб над спинкой дивана, укрывая спящую прозрачным пологом, из кувшина тоже лилась вода, пробегая по коленям и складкам платья…       Лорканн почти боялся поднимать взгляд. Проследил ручьи, сбегающие по коленям, изгиб фигуры, скрытой платьем, тонкую талию и высокую грудь, устало опущенную руку.       — Ну здравствуй, Шайлих, — тяжело оперся на бортик бассейна руками. — Я надеюсь, я очень надеюсь, что когда-нибудь Искажение кончится, и ты сможешь проснуться.       Собственные желтые глаза жутковато глядели из темной глади воды, мелькнула в опрокинутой вышине тень Семиглавого, проступил белыми обводами, стоило приглядеться, город Отражений, светящийся в небе.       Вода отражала, запутывала рябью отдельных долетающих брызг, манила и казалась неистребимой, вечно движущейся, родной. Грифон потряс головой — родной-то с чего? Впрочем, вопрос ответа не требовал. Как Лорканн и боялся, одного взгляда было мало.       С тяжелым вздохом старый грифон перемахнул через бортик.       — Вот видишь, что бывает, Шайлих, если оставить меня без присмотра, — улыбнулся горько, медленно подходя к центру все ближе, не смея глаз поднять от кувшина и руки с виноградом, — сразу дичаю, скриплю, превращаюсь в камень, жаль, не весь. Сердце болит очень ясно, моя дорогая бунтовщица.       Вода обволакивала ноги выше сапог, но ощущалась сквозь каменную броню как чуть более плотный воздух, прохладный сквозняк, прихватывающий за икры.       — Шайлих.       Остановился перед фонтаном, не решаясь ступить под полог воды.       С трудом поднял взгляд к её лицу, проследил линию подбородка, мягкие очертания губ, опущенных уголками вниз, прямой красивый нос, полумесяцы сомкнутых век, изысканно изогнутые брови и круто вьющиеся кудри на макушке, встопорщенные явно его давним неловким движением.       Когда Лорканн оставлял жену в фонтане, приходилось торопиться. Впрочем, окружить ее вспомогающими объятиями родной стихии и спрятать от постороннего недоброго взгляда, сил ему хватило.       У благих тогда, перед падением Проклятья, взбесилось время, закрутившись спиралью вокруг клепсидры Дома Волка, уплотнив его, спрессовав там, оставляя другие королевства на периферии, их время, напротив, замедлилось. И две довольно безумные недели Неблагого Двора равнялись девяти годам при Дворе Благом. У Айджиана, вроде бы, прошло пять лет.       Поэтому и Искажение пало на неблагих гораздо стремительнее, отпущенное время сыграло дурную шутку, разворачивая махом все последствия со всех концов. Разорваться на миллион маленьких грифонов возможность отсутствовала. Что-то прихватить Лорканн успел, что-то не успел.       А ещё — кого-то.       Опускаться в воде на колени было неприятно: самая далекая от него стихия реагировала на грифона без восторга, начиная пробирать холодом струй и сквозь камень. Расслабленно застывшая ладонь Шайлих не противилась осторожному жесту Лорканна, вынувшему из пальцев виноград и приложившему кисть к своей щеке.       — Все еще наладится, дорогая моя Шайлих, наладится, вот увидишь, — погладил каменными пальцами щеку. — Откроешь свои синие глаза и увидишь.       Застыл, зажмурившись, наблюдая сны без сюжета и без, собственно, снов — отдельные отрывочные воспоминания о Шайлих. Жест, слово, смех, силуэт возле камина… Возможно, это поможет ей проснуться потом. Ну, он надеялся.       Сколько он так просидел в итоге, Лорканн бы не сказал и под страхом смерти, а когда открыл глаза, на небе догорал уже другой закат. Возможно, следующего дня, недели, месяца или года, трудно было судить.       Тело в камне закоченело, пришлось, пусть нехотя, отпустить Шайлих, отстраниться самому и отойти, выбраться из фонтана. Напоследок, правда, Лорканн не удержался и пригладил хохолок на макушке Шайлих.       Что-то должно, обязано было измениться после его визита! Пусть это будет приглаженный хохолок.       Уходить тоже было тяжело. Тянуло обернуться, проверить, увидеть, что она все еще там. И дышит, пребывая в камне, дышит в своем затянувшемся зачарованном сне.       Дорожки в парке, ветер в ивах, Семиглавый в небе — все раздражало. Окоченевший и мокрый грифон нога за ногу доплелся до постамента, упал на свое кресло и уснул заново, теперь крепко.

***

      День проходил бойко. Голова, по крайней мере, опять раскалывалась, и его куда-то перетащили. Лорканн очнулся, подивившись, что Онгхус не спрятал его куда-нибудь под куст и не прирезал там, обуянный ревностью. Хотя к кому его можно было ревновать, Лорканн сказать бы навскидку не смог. К трону?       Правда, тогда конец жизни грифона отдавал бы дешевой площадной постановкой. Мидир вряд ли бы расщедрился даже на один хлопок аплодисментов.       Приоткрыл на пробу один глаз, не удержался и распахнул оба — Онгхус, видимо, дотащил его до центра лагеря, а там показательно потряс за шиворот: веревки расползлись, а шнуровка рубашки растянулась и почти раскрылась до середины груди. По счастью, сверкать голым торсом не пришлось: дублет с медными застежками держался крепко. После дерганья за шиворот оскорбленный бунтовщик, видимо, швырнул Лорканна в клетку и выставил посреди лагеря.       Швырнул, не жалея ни головы, ни конечностей, да и странно было бы ожидать, конечно.       Грифон помотал головой: уши будто залило водой, но ощущение не прошло, он удивился, что ничего не слышно, приподнял голову, привстал, опершись на локоть, а потом на связанные запястьями руки… И ощутил себя удивленным до последней, совершенной крайности, потому что возле клетки, беззвучно открывая рты, отчетливо выясняли отношения Онгхус и какая-то высокая девушка.       Бунтовщица указывала на клетку и Лорканна в ней, Онгхус свирепел и бил себя в грудь кулаком. Неблагой король понаблюдал за спектаклем некоторое время, и уже совсем решил было порвать веревки, чтобы выломаться из раздражающих прутьев, сломать Онгхусу ребра и спокойно улететь домой, когда девушка посмотрела на него обеспокоенно, встретившись глазами.       Синие очи доискивались ответа, девушка что-то спросила — губы шевельнулись, взгляд стал еще напряженнее, она подалась навстречу, шагнула к клетке, и вот тогда к Лорканну вернулось понимание, к кому его мог ревновать бунтовщик!       Шайлих!       С именем прихлынуло слишком много всего. Голова затрещала так, что, казалось, это можно легко расслышать снаружи, перед глазами помутилось, и Лорканн поднял руку к правой стороне головы, позабыв, что связан. Веревки лопнули от обычного его усилия, бунтовщики шарахнулись все назад — насколько он понял по смутным теням. Кажется, подняли оружие.       Только Шайлих стояла близко, видимая отчетливо, продолжая что-то спрашивать. Схватилась за прутья клетки, дернула, Лорканн вздрогнул, постарался произнести отчетливо:       — Я ничего не слышу.       Глаза Шайлих распахнулись, лицо ее побледнело.       — Но это не значит, что ничего не вижу, — зрение как раз обострилось, видными стали даже потоки магии. — Воды?       Лорканн не хотел ничего такого ужасного, он хотел пить, но Шайлих зажмурилась, повела носом чуть в сторону, наверное, шмыгая, потому что по щеке покатилась слеза. Однако быстро взяла себя в руки и, не отнимая одной ладони от клетки, развернулась к нему спиной, а к Онгхусу и бунтовщикам лицом.       Судя по небольшой вибрации, проходящей по решетке, девушка громко что-то говорила.       В голове что-то влажно щелкнуло, Лорканн накрыл оба уха руками, но громкий звук прорвался и ошеломил, заставил зажмуриться:       — …не слышит и всего-то хочет воды! Уберите оружие! В кого вы целитесь! В скрученного болью пленника!       — Он порвал веревки! — несмело из задних рядов.       — Их повредил Онгхус, когда тряс его и швырял! — в голосе звучало горячее чувство, похожее на выбор или освобождение от душевного груза. — Опустите оружие! Я войду в клетку и свяжу его!       — А он, похоже, слышит! — голос бывалого бунтовщика раздался поблизости.       Лорканну сразу захотелось зажать уши ещё плотнее.       Шайлих обернулась, оценила вид, произнесла, глядя в глаза с необъяснимым отчаянием:       — Я вас опять свяжу! Не противьтесь!       Грифон пожал плечами, горло слишком пересохло для разговоров. Шайлих помрачнела, поймала брошенную ей запасную сеть и бесстрашно вошла в клетку. Отнимать руки от ушей не хотелось, но все смотрели, следили, готовясь дырявить его стрелами.       — Потерпите, — первый круг веревок обмотался по запястьям, петли ложились убористо, стягивая локти вместе по всей длине.       Зато она не стала опутывать грудь и плечи, помогла подняться, подстроилась под шаг и сказала кое-что такое, отчего Лорканн едва не встал как вкопанный.       — Потерпите, — еще один вздох освобождения и решимости. — До вечера.