Кровь Эльфов

Нет пути темнее, чем путь с закрытыми глазами.

Арборский лес, полный красок и жизни — последнее место, где хотелось бы проливать кровь. «Война есть война, — говорит Каллен. — Она не спрашивает разрешения». Со всех сторон на их войско смотрят тысячи маленьких глаз: многие из здешних птиц и зверей никогда не видели человека. Они вытопчут их землю и загрязнят их воду, но если этого не сделать — придёт скверна, и останется только пепел. «Простите нас за вторжение, духи леса, — думает Солас, — но все альтернативы хуже». Митал не зря так любила эти леса: кажется, будто даже воздух искрится магией. Здесь — место силы и место памяти, её место. Он вспоминает первую ночь после Конклава, когда удалось поспать, снова видит отражённые Тенью колоннады когда-то великолепного дворца. Митал появляется почти такой, какой он её запомнил. Пусть это уже не совсем она, отрадно знать, что эванурисы не смогли уничтожить главную ценность — дух, чьей силы боялось само мироздание. Он слышит её голос в своей голове: — Что случилось, ma falon*? Тень изранена, и её раны сочатся гнилью. — Я ошибся, — с трудом отвечает Солас. — Пора бы усвоить, что мне не всё на свете известно. Она ласково смотрит на него из глубины веков. — Я хочу предотвратить новую ошибку, — доносится словно издалека. Колонны падают, не выдержав тяжесть своего бремени. — На этот раз всё получится, — говорит он увереннее, чем следовало. — Нужна только Сфера. — Это убьёт тебя. — Не страшно. Переживу. Она улыбается почти как настоящая, но Тень уже искажает черты пространства и времени: природа за мгновение, длившееся тысячелетиями, поглощает каменные руины. На прощание Митал говорит: — Обещай одну малость. Прежде чем исполнить задуманное, разгадай мою загадку. В иных обстоятельствах Солас решил бы, что это не всерьёз, но реальность вполне однозначна. Он даёт слово. Силуэт растворяется в пустоте. — От чего в день прихода кунари содрогнулась земля? Громкий голос Искательницы возвращает его в настоящее: она велит кому-то не отставать. Лагерь уже давно позади, до святилища путь неблизкий, и Каллен предупреждал, что прорываться придётся с боем. Они выбирают безопасные тропы, чтобы не задерживаться; ориентируются по трупам венатори. Морриган показывает, куда идти; Соласа раздражает, что она знает больше, чем говорит, хотя он сам поступает так же — по совершенно иным причинам. Время от времени встречаются разведчики Лелианы — пока только живые, но близится черта, которую мало кто сможет пересечь. Стражи храма никогда не оставляют свой пост. Рианнон идёт рядом с ведьмой из Диких Земель: она — одна из немногих, кто относится к бывшей советнице императрицы с минимумом дружелюбия. Солас не согласен даже на такое: Морриган ему не нравится, и это у них взаимно. Дочери Флемет — всего лишь инструменты, но и в этом случае имеется несколько критических замечаний по поводу её методов воспитания. Личность той женщины, что когда-то молила о правосудии во тьме и одиночестве, накладывает свой отпечаток, хотя при жизни Митал с Андруил тоже не всё было гладко. Он вспоминает долийские легенды: несусветная чушь, но порой помогает взглянуть на вещи под другим углом. Например, история о схватке богинь, в которой на кону стояло знание — интересная метафора их отношений. Сила переполняла Андруил, но оружие нуждается в руке, что будет его направлять. Она не желала, чтобы это делала её мать, стремилась стать самой себе хозяйкой. Поступи Митал иначе — всё могло пойти по лучшему пути. Гиланнайн сказала бы: «Mana essea nadas*» — что сделано, то сделано. Больно об этом думать. Морриган говорит с Рианнон и старается держаться чуть впереди, чтобы Кассандра их не слышала. Солас сразу за ними: сложно представить, что взбредёт ведьме в голову, и он хочет быть поблизости, когда это произойдёт. Она время от времени посматривает в его сторону, но в конце концов решает, что он не опасен. «И напрасно, — думает Солас. — Рука у меня не дрогнет». Морриган будто не покидала Зимнего дворца — разговор кажется не особенно важным, но ему ли не знать, как обманчива видимость. — Всегда было любопытно: о чём же вещает Андрасте? — интересуется она, поправляя массивное ожерелье на тонкой шее. — Понятия не имею, — смеётся Рианнон. — Я не говорю с богами. — Даже с эльфийскими? — А какая разница? Если они и существуют, им нет до нас дела. Морриган почти искренне удивляется и хочет что-то сказать про валласлин — показывает на лицо. Рианнон качает головой: — Это необходимое условие жизни в клане. С «Вестницей Андрасте» тоже пришлось смириться. Пусть зовут как хотят, лишь бы не стояли у меня на пути и задавали поменьше вопросов. — Вы чем-то напоминаете маркизу Бриалу, — сладко улыбается ведьма. Солас не сдерживается: — Это должен быть комплимент? Морриган прищуривает хищные глаза, как будто спрашивает: «Что тебя так тревожит?», но ответа она не получит: он уверен в своём лице. Солас знает, чего она хочет на самом деле; ей пока невдомёк, что он этого не допустит. Проблема в одном: общий враг стремится к той же цели. Будто мало того, что Митал предали и убили — теперь невежды пытаются прибрать к рукам её наследие. Рианнон вдруг останавливается: «Слышите?» Он перехватывает посох и ставит барьер, стрелы сгорают в нём за мгновение. Кассандра кричит: «Это не они!», — имея в виду храмовников и венатори. Солас хотел бы, чтобы она ошибалась, но бой уже разгорается, и противники показываются из укрытий. Рианнон рядом, спина к спине, барьер в два посоха — не подобраться. Он не хочет атаковать, медлит: знает, что это они, Часовые, пробудившиеся ото сна. Бросить бы всё и сказать: «Вспомните меня! Я не враг». Но они не услышат, потому что он этого не сделает. Солас читает заклинание и направляет энергию, эльф в древних доспехах падает замертво. «Ir abelas*, lethallin. Твоя кровь на моих руках». — Это что сейчас было? — отдышавшись, спрашивает Искательница. «Призраки, — думает он. — Как я». Остаток пути никто не выпускает оружие из рук. Смерть подстерегает на каждом шагу, но нашёлся и тот, кто обвёл её вокруг пальца. Когда он впервые своими глазами видит магию Корифея, становится горько: цель была в том, чтобы спасти этот мир, а не привести в него армию осквернённых созданий. Если Митал это допустила, чего она добивалась? Чтобы он что-то понял? Чтобы мир что-то понял? Наверное, всех её загадок не разгадать никогда. У внутренних дверей храма Солас и Морриган впервые в чём-то соглашаются друг с другом: нельзя идти напролом, как предлагает Кассандра. Она настойчива — времени мало, но у алтарей Рианнон говорит: «Объясни мне, что нужно делать». Солас кивает — он в ней не сомневался. Когда ритуалы выполнены и врата закрываются за ними, он мысленно обращается к Митал: «Я здесь, у колыбели твоих знаний и мудрости. Подскажи же, Великая Защитница, от чего в день прихода кунари содрогнулась земля?» Вспоминая о том, что произошло дальше, Солас признаётся себе: если иной выход и был, это он виноват, что ничего не сделал. Абелас, самый верный слуга Митал, теперь на его стороне — притаился в тени до поры, но боль утраты Источника останется с ним навсегда. Он бы понял, если бы знал Рианнон — она сделала это не для себя, но ей хватило отваги принять последствия. «Ell'ea*, Старшая Кровь, — думает Солас, пока она лежит без сознания, — исполни, что предназначено: верни мне её назад». Морриган что-то кричит, звуки битвы за стенами всё отчётливее, Рианнон открывает глаза. Поначалу он опасается за её рассудок, но вскоре сомнений не остаётся: Источник не отторгает сосуд. Цена уплачена — теперь надо держаться подальше от Флемет. В Скайхолде, пройдя сквозь элювиан, она говорит: «Mana essea nadas. Я не сожалею». Он думает: «Наверное, правильно делаешь. Иначе можно превратиться в меня». Время идёт быстро. Рианнон занимается судом над генералом Корифея; Якорь её почти не беспокоит, и это хороший признак. Теперь она старается ни с кем не говорить о богах — как и все, побывавшие в храме, обдумывает увиденное. Солас изучает тевинтерские архивы, которые достал Дориан. Кое-где попадаются записи на кунлате и не слишком умелые попытки перевода — он внимательно читает их все, пусть это и не даст нужных ответов. Тень тоже их не даёт: всё размыто, как за непрозрачным стеклом. Помнит ли Абелас день, когда кунари явились в Тедас? Стоит его спросить. Решающая схватка близится: Рианнон постоянно сосредоточена. После всего, что случилось, он не может видеть валласлин Митал на её лице — слишком много в нём скрывается смыслов. Рианнон относится к этому на удивление спокойно: «Гордиться рабскими клеймами — не самое странное, что могли придумать долийцы». Солас стирает знак своим заклинанием и чувствует, будто вернулся домой после долгого путешествия. Она смотрит на него уже по-другому — настоящая, свободная элвен. О чём говорит ей Источник? Ему кажется, что он слышит шёпот тысячи голосов: «Мы — Aen Undod*, ждём во тьме и забвении. Приди же и зажги в сердцах наших свет». Стена комнаты оживает красками, когда он запечатлевает последние события: фреска почти готова. Приятно слышать, как кто-то разговаривает в главном зале. Не должен Tarasyl'an Te'las* пустовать — он строился не для этого. Рианнон вдруг появляется на пороге, одетая в дорожный костюм, с ней — свежесть Морозных гор. Она закрывает за собой дверь и поворачивает замок, потом снимает перчатки и бросает их в кресло. Солас спрашивает: «Метка?», — но она молчит и аккуратно выравнивает стопку книг на столе. Тишина затягивается. Он уже понимает: что-то не так, и Рианнон делает первый ход. — Что ты сказал Абеласу перед тем, как он ушёл? Он чувствует: вот так содрогнулась земля в день прихода кунари. — Пожелал ему… — Нет, повтори дословно. Солас думает: «Не сейчас. Я не готов. И ты не готова». Она смотрит ему в глаза открыто и смело, как в лицо опасности. Нужно держать удар. Он предпринимает последнюю попытку избежать прямого столкновения: — «Malas amelin ne halam, Abelas». Это значит, что его служба подошла к концу. Рианнон сжимает и разжимает кулак. Якорь не ярче обычного. Она говорит: «Здесь кругом Лелиана. Я к Деннету за лошадьми». Он забирает с собой её забытые перчатки: красивые, до локтя, из выделанной тонкой кожи, и отдаёт их у ворот, когда они выезжают в погожее утро. Она кивает: «Спасибо». Они направляются к озеру — хорошее место, чтобы поговорить и подумать. Ближе к полудню становится ещё теплее, но молчание отдаёт холодом. Рианнон спрыгивает с коня и отпускает его напиться. Солас становится позади — сейчас она обернётся, и придётся встретить её взгляд. Время правды пришло, не дожидаясь приглашения, и здесь, у холодного озера, всё разрешится. Рианнон оборачивается и говорит на одном дыхании: — Не сомневаюсь, что ты мог бы часами спорить о тонкостях грамматики древнеэльфийского, но теперь помолчи и послушай. — Она даёт более точный перевод: «Malas amelin ne halam — я освобождаю тебя от кровной клятвы». — Абелас был благодарен за эти слова. Смотрел на всех нас с презрением, а потом вдруг этот прощальный взгляд. Понадобилось время, чтобы понять, что случилось. Все эти рассказы, и Скайхолд, и валласлин... Ты ничего не делаешь без причины. Рианнон сжимает в ладони его амулет — волчью челюсть, напоминание о том, кто он есть. «Ничего не делаешь без причины». Насколько её подозрения близки к истине, столь простой и ужасной, что она никому не пришла бы в голову? Уже не важно. Чего не знает Рианнон, он расскажет сам. — Я и до Источника была не слепа, а теперь научилась слушать. И после всего этого… Солас снимает амулет и протягивает ей: оставь его себе, vhenan. Что-то кончается, что-то начинается. — У тебя, верно, много вопросов.