Леди Тано?!

Клоны улетели следующим утром, так рано, что вышли их проводить только братья в лучах занимающегося рассветного солнца. А бравым имперским парням хватило и этого. Они и так увозили с собой кучу всяких вкусностей руки Саважа, которые тот завернул «в дорогу». Мол воздел глаза к небу, но промолчал: страстное желание Саважа кого-нибудь накормить потихоньку подбешивало, но куда-то же надо девать столько жратвы. Так что клоны, за которыми уже прилетел транспортник, ушли гружёными продовольствием ещё на несколько дней полёта, притом — для всех членов экипажа, которые немного ошарашено смотрели с пилотских мест на несущих сплошные сумки с продовольствием братьев. Рекс улетал с неспокойным сердцем, глядя на мрачную улыбку ситха, который проследил до последнего, чтобы он сел в транспортник и убрался к сидиусовской бабушке куда подальше. Хотелось в пику ему выскочить с корабля и рвануть к Асоке, схватить ее и увезти отсюда — даже силой и угрозами. Но перед глазами стояла картина вчерашнего вечера, когда она сама доверительно льнула к груди ситха и убийцы, а в ушах до сих пор звучали ее сладостные стоны, которые она бы точно не издавала не по своей воле. Ну разве что коварный ситх ее усыпил и сам наяривал стонать в вокодер. Все клоны, кроме Рекса, поверили в искренность чувств, которые братья испытывают к девушкам, и талдычили, как им повезло встретиться с такой дружной семьей. Прямому как струна Молу персонально пожали руку по очереди, желая детишек — здоровых и рогатых. С Саважем и вовсе кинулись брататься и обниматься. Но Рекс улетал с разбитым сердцем… Асока хотела бы проводить его, но, свернувшись на постели клубочком, она крепко спала и не знала, что клоны улетят так рано, а Мол не решился ее разбудить — или не захотел? Так или иначе, когда транспортник исчез в розовеющем небе, Мол (проводивший его глазами, точно ожидал какой-то заподлянки от Рекса) вошёл в спальню, бесшумно разделся и разулся и молча лёг рядом с Асокой в постель, стараясь не шуметь и даже не касаясь ее, чтобы не будить. Но прошло всего лишь несколько минут, как она сонно повернулась к ситху и прильнула к нему, обняв за талию и уткнувшись лицом в грудь. Мол вздрогнул. В том миг он ощутил свой ситхский триумф — и одновременно, мужскую слабость: тихонько накрыв Асоку одеялом, он попытался было встать, но девушка недовольно заворчала и, согреваясь его теплом, прильнула еще теснее. Проклятье! Он осторожно попробовал выскользнуть из рук Асоки, но она смачно шлепнула его по груди и рявкнула: — Лежи! Мол покорно замер. Спать совершенно не хотелось, он вообще-то планировал размяться и потренироваться, иначе со стряпней Саважа вообще заплывет — и так заматерел, отрастил себе бочка, о чем уже подшучивала Асока, которой, к слову, такая перемена весьма нравилась, ведь Мол формы не терял — а при спокойном образе жизни стал гладким и холёным. Но руки Асоки значительно препятствовали его планам. Внезапно, он осторожно покосился на девушку. Проснётся или нет? Даже интересно. Он изучающе посмотрел на неё и, мягко коснувшись тыльной стороной ладони ее щеки, скользнул к лекку, перекинутым через плечо, чтобы так же нежно их погладить. Асока слегка дрогнула и во сне слегка улыбнулась, плотнее уткнувшись носом в гладкую забрачью грудь. — Вот же ж, — буркнул Мол, но осторожно поправил ее голову у себя на предплечье и двинулся рукой вниз. Давно он хотел это сделать, иногда — нестерпимо, но не был уверен, что гордая тогрута вообще это позволит. Он тихонько коснулся ее живота, маленького и совсем ещё малозаметного, прямо сказать — просто крохотного бугорка, пальцами и насторожено взглянул на Асоку. Она продолжала мирно спать, и во сне чуть подрагивали ее ресницы. Подождав немного и попривыкнув, Мол мягко коснулся живота ладонью, стремительно теплея во взгляде. Он таял, расплываясь в красный и желтый на искры, и становился все более масляным и глубоким. Тихо улыбнувшись, Мол прикрыл глаза веками и вслушался, всмотрелся в Силе. Сконцентрироваться… слегка проникнуть внутрь… раздвинуть границы или ещё лучше — пройти сквозь них… Он ощутил тепло, такое, будто со всех сторон на него падали бесконечные лучи солнца, и такую благодать, что невольно замер и затаил дыхание. И там, среди всего этого безграничного света, он ощутил это — словно чей-то крохотный и слабый след в Силе. Мол плавно обошёл этот след, огибая его и мягко окружая, но не пугая. Он дал понять, что наполнен только горячим желанием заботиться и защищать, а ещё — любить, и сильно. В Силе его энергия была темной и холодной, но след знал, что этот холод не причинит вреда и замкнут в себе, заключенный во тьму, но не выпускающий её вовне. Перестав метаться и скользить, след легко закружил — вдоль протяжённой, собранной энергии ситха, который мог бы сравнить их силовые облики, как водный поток — у себя, и маленькую рыбку — у следа. Эта «рыбка», трепеща и любопытствуя, тихонько приблизилась. И маленькая ее частичка, брызнув теплом, коснулась Мола. В этот момент Асока проснулась. Открыл глаза и Мол. Джедайке показалось, что ей снился сон — или скорее, сон о сне, но тёплый и приятный, и она улыбнулась, потянувшись и не смущаясь, что лежит в руках своего бывшего врага. — Ну, привет, — хрипловатым спросонья голосом сказала она. — Я вчера рано уснула, да? Мол кивнул, все ещё не в состоянии отойти от встречи с той тёплой капелькой света, что поселилась внутри Асоки, и подумал, как так вышло, что он и она дали жизнь этой крошечной «рыбке», ещё несознательной, но такой тёплой и любящей? Как так вышло-то, что от него мог появиться такой очаровательный след нежности? Мол задумался. — Какой-то ты тихий, — заметила Асока. — Все хорошо? Он поднял на неё глаза, и она удивилась: в их выражении что-то изменилось. Вроде осталось таким же, но все-таки — неуловимо другое. — Давай встанем пораньше и накроем на стол, — вдруг сказал он, — позовём Лумию и Саважа. Клоны улетели… — Уже? — расстроилась Асока. — За ними прибыл транспортник. Все просили передать тебе привет. И не будить. — Добавил Мол и ухмыльнулся. — И поиметь. И надо сказать, он ничего от себя не добавил — примерно в этих словах ему все и высказали. Асока поразилась, сев в постели. Мол — за ней. — Мол, ты не заболел? — и тогрута тихонько прижалась губами к его лбу. — Нет, все такой же рогатый остолоп… тогда что случилось? Ты узнал, что жить тебе осталось два часа, и решил навсегда покорить за отпущенное время мое сердце мужской нежностью и заботой? Хохотнув, Мол покачал головой и поднялся. — Ну ты даёшь, леди Тано, — заявил он. … Эти двое действительно накрывали на стол — правда, в доме, а не в саду, поскольку снаружи накрапывал дождик. Саваж и Лумия слышали, как они погромыхивают посудой и возятся в кухонных шкафах. Одинаково переглянувшись, могучий забрак и голая, но удовлетворённая утренним сексуальным приключением мириаланка вскочили. — Опять Мол! — задыхаясь, сказала Лумия и натянула тунику. — Он вчера уже сжёг твою сковородку… — Брат, ну как же так, — сетовал Саваж, стремительно влетая в брюки. Лумия невольно покосилась — не без сожаления — на то, что эти брюки теперь скрывали, и, скользнув к мужчине, обняла его за талию и вскользь погладила пах. — Не беспокойся, — ласково сказал она. — Я уж все отмыла. Сковородка твоя как новая. — Оооо! — просиял Саваж, которому окончательно вставила то ли ласка Лумии, то ли спасённая сковородка, и он настойчиво толкнулся твёрдым и соразмерно его комплекции большим достоинством в ладонь девушки. — Ты моя радость, дар, посланный небесами!.. Увлёкшись, он наклонился к ней, и минуты три вместо спасения кухни от вандализма Асоки и Мола занял страстный поцелуй, грозящий перейти в не менее страстный секс… как вдруг Саваж тронул широким носом воздух и раздул ноздри, непонятливо «пробуя» его на вкус, а затем в глазах мелькнуло секундное беспокойство. — Кажись, он что-то готовит, — рокотнул Саваж и нежно отставил возлюбленную мириаланку в сторону, а после, подумав, уцепился лапищей за ее тоненькую зелёную ручку. — Ну-ка, пошли, остановим это безобразие! Ох братец мой непутевый, ох… Причитая и стремглав несясь по коридору на кухню, Лумия и Саваж уж было думали распрощаться с оной — а заодно и с комплектом посуды, кастрюль и продуктами, ибо Мол был хуже джедаев на Мандалоре, да что там, хуже джедаев в храме джедаев! Скор на расправу, Саваж уж было заготовил душещипательную речь на полчаса, в которой хотел пояснить, что может он, Мол, среди них и главный, и может он, Мол, и ситх года, но вот он, Саваж, на этой кухне — полноправный хозяин и просит брата больше не прикасаться к его кастрюлькам и прочей утвари во избежание тумаков по подпиленным моловским рогам. Раскрыв было рот, Саваж лицезрел чудную картину и так же стремительно, как и открыл, сомкнул губы, неуверенно замерев вместе с Лумией на пороге кухни. Вот заходить или не заходить? Ругать или хвалить? Пораскинув мозгами, Саваж все же вычленил. За что ругать: конечно, за то, что какая-то клейкая субстанция в кастрюльке, которая явно должна была стать кашей, очевидно сгорела и теперь прогоркло воняла. Но Мола и Асоку, страстно целующихся в кухонном уголке, это ничуть не смущало, хотя запашок стоял, прямо сказать, тошнотный. Притом, Асока самостоятельно приперла рогатый объект своей страсти к шкафам, налегла на его грудь и напористо расцеловывала, очевидно, обалдевшего, но приятно удивленного ситха. Лумия недоуменно покосилась на Саважа, пожав плечами и точно спрашивая: ну, и что делать? Саваж пожал плечами в ответ. За что хвалить: эти двое успели кое-как накрыть на стол, хозяйственности в них, правда, было, как в датомирских сёстрах ночи. Чашки стояли чисто для того, чтобы в них что-то налить, безо всякого намёка на красоту, хлеб был тоненько наструган ловким забраком, но крошки никто убрать не потрудился, что уж говорить об общем виде яств… Лумия тихохонько отцепила ручку от Саважа и обошла целующихся, потихоньку приводя в порядок стол и косясь на Мола и Асоку. Те, очевидно, слегка увлёкшись, мало кого замечали. У Саважа даже возникла замечательная идея наконец-то подкараулить вечно бдящего братца — но он подумал, что Асока, уже вовсю налегшая на его бедра ножкой, так может, того и гляди, с рогатого любовника сверзиться. Так что Саваж скользнул к шкафу и осторожно достал оттуда крупу, чтобы снова сварить кашу, на сей раз — нормальную, а не такую, чтоб ею кого-либо из врагов Империи отравить. Увлёкшийся Мол только и видел, как что-то мелькает сбоку, и подскочил. Сработали рефлексы профессионала. Он рывком отодвинул Асоку в сторону и молча, в абсолютной тишине, просто въехал братцу в лоб кулаком. Воцарилась тишина, но Саваж не то что не пошевелился — даже не выпустил из рук банку с крупой, со страдальческим лицом и наливающейся в центре лба синевой глядя на брата. — Ох ты ж… — Изрёк Мол, изумлённо глядя на Саважа. Лумия пикнула, подбегая к любимому. — Саваж, блядь! — продолжил с чувством Мол. С этой фразы он вообще очень часто начинал братский диалог, поскольку эти два кратких слова ясно характеризовали все его отношение к тому, что творил старший брат. Дальше можно было даже не говорить, по контексту и так ясно, что Мол имел в виду. Сейчас — очевидно — он хотел выразить негодование и сказать, зачем братец к нему подкрался, когда он, Мол, так увлёкся Асокой и расслабился. — Я не специально, — пробормотал Саваж. — Ну, Саваж…!!! — изобилуя оттенками негодования, покачал головой Мол. — Ну как же так-то… Хороши парни, а ещё ситхи! Один в диком возбуждении не заметил целых двух Саважа и джедайку у себя же на кухне (Мол бы не удивился, если бы, разорвав поцелуй с Асокой, обнаружил за собственным столом умильно взиравшего на чудную картину любви Дарта Сидиуса с приспешниками). Второй решил прокрасться мимо первого, зная, как Мол скор на руку и на расправу. Асока хмыкнула, деликатно опустила ногу — сделала вид, что ничего особенно не произошло — и взглянула на Лумию. — Доброе утро! — прощебетала она и порхнула к столу, напоследок похлопав по плечу свирепеющего Мола. — Не забывай дышать. — Ага. — Не отрывая взгляда от Саважа тихо сказал он. Покуда парни разбирались, кто да в чем виноват, и кто на чью кухню батон накрошил, Асока и Лумия присели за накрытым столом, мило беседуя. — Чаю хочешь? — невинно спросила Лумия, кокетливо хлопая ресничками. — Давай! Парни, ну хорош. Давайте уже к нам. Саваж. Прости своего горемычного брата. Он хотел сделать тебе приятное. Саваж уже явно договорился со своими претензиями относительно кухни до того, что Мол приподнял его Силой и принялся нравоучительно душить. Резко обернувшись на призыв Асоки, он вздохнул. — Мол. — Тогрута нахмурилась. — Дыши. Сердито засопев, ситх таки отпустил ученичка, и Саваж глотнул наконец воздуха, с возмущением в глазах отправившись доваривать кашу (и персонально Молу подсыпав в порцию своих чудесных датомирских травок). Пусть теперь помучается, ситх проклятый.

***

Время шло, дни сменяли один другой. Сначала погода стояла просто восхитительная — летняя, теплая, солнечная: девушки принимали солнечные ванны, загорали, лежа в саду, и поминали добрым словом клонов, обустроивших им тут клумбы с цветами и пруд. Лениво переговариваясь, девушки вспоминали свое обучение в Храме, делились смешными историями и похохатывали. Асока немного расстроилась, что не помнит Лумию и ее юнлингский набор: было бы очень интересно взглянуть на нее малышкой. С каждым днем что один, что второй братья не забывали ситхскую науку. Вопреки всему, они старались тренироваться и совершенствовали свои навыки, на чем Мол яростно настаивал, поскольку был настороже постоянно, и даже уединенная их обитель не могла его успокоить. Ему все время казалось, что вот-вот случится что-то плохое. А когда ситху такое кажется, успокоить его может только строгая подготовка. И Мол действительно продолжил готовить брата, но далеко не так жестоко, как некогда готовили его. Не хотелось ему так поступать с Саважем, да и ни к чему это было: из Мола делали убийцу с пеленок, Саваж же, хоть и родился братом ночи, но все же не достиг такого мастерства, как Мол, в силу многих причин. Хотя было в Саваже то, чего в Моле не было никогда — и быть не могло: великодушия и милосердия. Что касается беременности Асоки, то она протекала, и протекала еще как. Легчайший токсикоз сменился безрадостной тошнотой, и недели две Асоку с души воротило от всего. Даже стряпня Саважа не помогала. Он готовил для девушки такие вкусные блюда, что слюнки от одного вида текли — но Асока страдала и ее тянуло блевануть от вида в принципе любой пищи. Мол страдал вместе с ней, тоже усиленно игнорируя Саважа, для которого наступили черные дни. — Не волнуйся, милый, — ворковала Лумия. — Скоро это у Асоки пройдет, и тогда — только успевай готовить! И надо сказать, проницательная мириаланка не ошиблась! Будто по таймеру, Асока вдруг переключилась с голодовки на мир кулинарного изобилия и все время теперь что-то точила. Точила в постели, точила в саду, в кресле точила, и даже на растяжке — точила тоже. В ручке ее что-то все время было: то печенька, испеченная заботливым Саважем, то яблочко, то печеная картошечка. Уминая за обе щеки, она по-ведьмински не поправлялась, но к четвертому месяцу неожиданно выкатился наружу небольшой, но видимый животик. Мол ошалел. Ложился спать с девушкой с минимальными признаками беременности — а проснулся от осознания, что руки обнимают какой-то странный неведомый холмик. То ли он пригляделся к Асоке, то ли не заметил, но внезапно осознал, что у нее наконец появился Он. Живот. И отныне именно Он стал главной темой для разговора в доме. Лумия умильно ворковала над этим заметным бугорком и заказала братьям нитки и спицы, чтобы связать будущему сыну — или дочке — Мола и Асоки что-нибудь полезное, например, распашонку, пинетки или хотя бы шапочку. А лучше — все сразу! Саваж тоже умилялся, но все чаще и все более страстно задерживал взгляд на Лумии. — Хорошо бы и нам завести маленького, — пробормотал он как-то раз, привстав с нее после очередной ночи, полной страсти и огня (и бессонных стуков в стену со стороны Мола и Асоки). — А ты бы хотел? — усмехнулась Лумия. — Просто… время сейчас неспокойное. И она перевернулась на живот, однако была немедленно сграбастана в могучие объятия. — А когда оно было спокойным? — разумно возразил Саваж. — Если бы не это неспокойное время, мы бы с тобой никогда не встретились. Ну, воевал бы я сейчас с джедаями… — Возможно, даже со мной, — лукаво усмехнулась мириаланка, глядя в его желтые глаза своими — синими. — Никогда! — возразил Саваж, мотнув головой. — Это любовь с первого взгляда. Я только увидел тебя, как сразу понял: ты должна быть моей. — Предварительно ты меня облапал. — Я так раскаиваюсь в этом!.. Но поверь, когда я принес тебя в дом, ты была такой маленькой, такой трогательной в этих грязных тряпках, и я захотел помочь тебе. А раздев… А раздев, понял, что под джедайскими обносками крылись крышесносные сиськи, и еще какие, — чуть было не добавил Саваж, но вслух выразился иначе: — Раздев, был ослеплен твоей красотой, — скромно заявил он. — И отвагой. Ты вообще нас с братом не испугалась! — Да больно мне надо вас бояться! — фыркнула Лумия, но тут же с писком была вжата в постель. — Не надо бояться? — ухмыльнулся Саваж, медленно раздвинул ножки девушки и поцеловал ее — от шеи до живота, попутно оставляя влажные следы на изумрудной коже. — Ну… может, я тебе докажу, что хотя бы опасаться и уважать нас надо. Он опустился еще, лаская ее внизу, и Лумия слегка выгнулась, издав негромкий вздох. Трудно словами описать, какое магнетическое действие Саваж оказывал на Лумию, но она совершенно позабыла о традиционной вражде между ситхами и джедаями. Да какая вражда, когда тут такой мужчина? Весьма крепкое и очень даже нескромных размеров орудие страсти Саважа вновь воспылало этой самой страстью. Лумия была с ним солидарна: проводить утро, предаваясь любви, очень даже хорошо… Куда лучше, чем если бы они продолжили это мурлыканье. Кротко выдохнув, она ощутила, как крупная головка уперлась во влажную упругую плоть, и невольно стала влажной от острого возбуждения. Приятные волны распространились по всему телу, когда Саваж начал массировать ее груди руками и ласкать их языком, обводя контур торчащих сосков и попутно нежно раздвигая рукой половые губы. Саваж в любовной науке оказался весьма сведущим, так что Лумия охнула и поерзала, ожидая, что вот-вот мужчина в нее войдет. Он действительно вошел, но лишь на треть: в ставшем трепещущим лоне Лумии уже выступил любовный сок, и она встрепенулась, когда член с резким хлюпаньем скользнул в нее и там задвигался так, словно был смазан маслом. Раскинув изумрудные ножки и согнув их в коленях, она откинулась на подушки и громко покрикивала, давая Саважу прекрасную возможность полюбоваться обнаженной скачущей грудью, которая прыгала то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Крик Лумии нарастал, болезненной сладостью разрывая уши, а сам Саваж слегка сбавил темп. Лумии ужасно не терпелось. Она надрывалась до тех пор, пока в стену не стукнул яростный кулак праведного Мола — и младший ситх не рявкнул: — Изверги. Дайте поспать. Саваж, блядь!!! Вздрогнув, Саваж приостановился — чтобы затем на всю длину несколько раз мощно толкнуться в узкую и теплую Лумию, и ее лоно плотно обхватило его и сжимало, пока он не наполнил ее целиком и не выдохнул, устало опираясь о кровать. Как нельзя кстати, кровать именно в тот момент жалобно скрипнула, и задние ножки попросту отвалились, отчего влюбленные содрогнулись. Такое безобразие продолжалось каждое утро, очевидно, утром Саваж страдал неконтролируемой эрекцией — и потоком нежности. Мол и Асока как по команде открывали глаза в четыре утра, когда Саваж играл Лумии подъем — а заодно подъем был сыгран и всем жителям дома. Поскольку Мол был явно ночным форсъюзером и здорово жарил Асоку в темное время суток, наутро ни его, ни ее не хватало, а привычкам своим изменять не хотелось — так что они попросту валялись в постели, обнимаясь, и рассуждали о всякой фигне. Недавно, к примеру, делали ставки, кто бы победил в схватке между Дартом Сидиусом и Мейсом Винду. Мол вообще всегда ставил на Сидиуса. Затем Мол по традиции устраивал сеанс забрачьей нежности: на него накатывало часов в пять утра, и он, мурлыкая, вовсю ласкал Асокин живот как только мог, стараясь показать всю силу своей любви — а любви у него было много, притом — нерастраченной. Так что Асока даже посмеивалась, когда рогатое исчадие зла раз за разом в течение дня подкрадывалось к ней и умиленно урчало, сюсюкая с ней. Жизнь в собственном доме с собственной семьей шла Молу на пользу. Из немного нервного и свирепого ситха он превратился в ситха поспокойнее и порадостнее, хотя бы визуально. Саважа он уже не отделывал так свирепо во время тренировок, однако тут тренироваться изъявила желание Лумия. Мол лишь покачал головой. — Я не согласен с тобой тренироваться, — возразил он. — Бить тебя я не буду. — А кто сказал, что это ты будешь меня бить?! Лумия владела Макаши, красивой и элегантной техникой ведения боя. Движения ее были стремительны и напоминали изящный танец, она дралась лишь одним мечом, а вторую руку держала на высоте, точно фехтуя по всем правилам. Против Мола ей было сражаться трудно — пока не ее уровень, однако он здорово учил Лумию и вскоре сделал так, что она стала для него интересным противником. Сам же Мол владел техниками Джуйо и Ни’ман-Джар’Кай. Отчего-то, впервые увидев, как Мол дерется, Лумия всплакнула — сразу после занятий. Незаметно, конечно, для всех — так, смахнула маленькую слезинку со щеки. Мол это мигом заметил, как и Саваж. Здоровяк хотел было подойти к любимой и, воркуя, нежно утешить ее, но брат остановил его жестом и мотнул головой Лумии. Она быстро опустила глаза, но пошла следом за Молом, который на ходу надевал робу. Немного углубившись в лесной массив, Мол и Лумия брели по непроторенным тропинкам, уже спрятав свои сейберы. Мол повязывал пояс на талии, задумчиво глядя по сторонам и ожидая, когда Лумия заговорит первой, но она все не начинала. Тоненькая и несчастная мириаланка шла рядом, чуть в отдалении от Мола, и смотрела себе под ноги. Наконец, Мол тихо обронил: — Хороший бой. Давно я так не дрался. — Он усмехнулся. — Леди Тано я запретил с собой спарринговать: боюсь, что она навредит ребенку, так что спасибо тебе, что порой тренируешься и с ней. — Мол, мне нетрудно. — Сегодня я так не заметил. Лумия поджала губы, откинула назад фиолетовые волосы. Она явно волновалась, и этот разговор не был ей особенно приятен. Но ситх не отступал. — Кем он был? — вдруг спросил Мол прямо. — Не люблю ходить вокруг да около. Кем был тот забрак? Лумия была поражена его проницательностью. Задохнувшись от того, что Мол обо всем догадался, она шагнула назад — а он, в свою очередь, к ней. Он ловко скрутил ее, притер к стволу дерева и налег всем телом, не давая вырваться, а после выжидающе посмотрел в лицо девушки. - Ну? - грозно спросил он. - Я не тронусь с места, пока не расскажешь. Пришлось сознаться. — Мастером, — выдавила она, и в желтые глаза печально заглянули синие. — Но вообще — он мне заменял отца… Мол промолчал, качнув головой и прищурившись. Лумия смотрела как бы сквозь него. — Он что, погиб? Она вздрогнула и прикрыла глаза, кивнув и поразившись уже во второй раз — но теперь умением Мола называть вещи своими именами. — Да… Защищая меня. Остался против целого отряда, велев мне бежать и уводить другую часть клонов от юнлингов, которых он тренировал на этой планете. Лумия прикрыла глаза длинными ресницами, и Мол дрогнул, неожиданно даже для себя ощутив ее боль — как свою. Из-под черных ресниц скатилась крупная слеза, прочертила дорожку на ее щеке и застыла на верхней губе, готовая сорваться… Вдруг мириаланка открыла глаза, почувствовав тихое прикосновение к своей губе. Смахнув с нее слезу, Мол коснулся ладонью ее щеки и мягко заметил: — Таков его путь. … и тут ее просто прорвало. Слезы хлынули градом, и она, уткнувшись в грудь ситха, все еще потную от тренировки и медленно вздымающуюся, сжала на его одежде руки, будто цепляясь за соломинку. Душа рвалась на части, она ведь так и не оплакала своего мастера. Забрака, который заменил ей отца. Его образ… оранжевая кожа, чайно-желтые глаза, изящный витой рисунок татуировок… он так и стоял перед глазами. Очень молодой для звания рыцаря, он был для нее всем — взяв маленькую одинокую мириаланку под свое крыло, научив ее всему, что умел сам, и после — отдав за нее свою жизнь. Она оплакивала его и, всхлипывая, называла его папой — чувствуя с облегчением крепкие мужские объятия, хотя Мол и не проронил больше ни слова. Он был ужасно рад, что судьба до приказа 66 не свела его с этим джедаем в сражении, иначе сейчас он бы умер от жалости к Лумии. — Ты… — всхлипнула она, сильнее тычась лицом в его грудь. — Ты похож. Правда, похож. Такой же… с виду — каменный остолоп, рогатая морда, но на деле… — Шшшш… - Мол обхватил рукой ее затылок и уткнулся носом в волосы, стараясь заглушить в себе ее боль. Достаточно было присесть на землю, опереться спиной об огромное старое дерево и крепко обвить руками хрупкое девичье тело, прижать ее к себе и, баюкая, просто молчать и ждать, когда иссякнут слезы. Случилось это нескоро, Мол уж было испугался, что его роба окончательно намокнет. Но Лумия доверчиво сжалась в его руках, прильнув к груди и плечу, будто ребенок — к отцу или брату, и, вздрагивая, наконец прекратила плакать. Тогда-то Мол и побрел вместе с ней, прямо на руках, обратно к дому, надеясь, что Саваж сумеет развеять грусть этой доброй девушки. Выплакавшись как следует, Лумия уснула, укаченная тихим ровным шагом забрака. Асока очень удивилась, когда увидела эту чудную картину. Прытко вскочила, встревожено глянув на подругу. Мол покачал головой, дав ей знак оставаться на месте, и молча занес Лумию в их с Саважем спальню, осторожно опустив на постель. Вздохнув, присел рядом, задумчиво сцепив руки в замок и склонив на них подбородок. Недолго он просидел возле Лумии — пока обеспокоенный Саваж не подлетел к ней. — Что с ней? Она в порядке? — Тихо. — Спокойно сказал Мол. — В порядке, конечно, теперь — уже точно. Вздохнув еще раз, он мягко разжал ее ладонь, до тех пор доверчиво вложенную в его руку, и встал, чтобы уйти — но Лумия покрепче сжала его пальцы и, улыбнувшись сквозь сон, как ребенок, тихо шепнула: — Вайнэ… (брат — дат.). Мол тяжело прикрыл глаза веками и, качнув головой, молча вышел из комнаты, оставив заботливого Саважа рядом с мириаланкой.