I found...

I've moved further than I thought I could, but I miss you more than I thought I would. - Amber Run (I found).

- Я скучал. Признание звучит негромко. Непривычная искренность в чужом голосе вызывает острое отторжение. Чуя кривит губы в косой усмешке. Когда-то он мечтал добиться от Дазая этой самой искренности в словах и поступках. Когда-то потолком его желаний было подобрать универсальный ключ к миллиону дверей, стоящих преградой на пути к пониманию чужой души. Нужно ли ему это сейчас? Чуя не уверен. Предательство Дазая. Его уход из Портовой мафии. Оборванные связи. Полнейшая тишина на том конце провода. Сведённые волей судьбы, они успели стать единым целым, стать равноценными половинами важного, бесценного - «Двойного Чёрного» - но Дазай всё это разрушил, уничтожил своими руками. Он ушёл, а Чуя остался с выбитой из-под ног землёй. Снова совсем один. Снова лишившись всех ориентиров. - У нас с Акутагавой недавно была миссия. Нужно было зачистить одну организацию, но в их рядах оказался эспер со специфическим даром. Пришлось... - Я скучал. Дазай не позволяет договорить; не повышает голос, но обрывает решительно и резко - он всегда ненавидел, когда его игнорируют. Правда в том, что Чуя не игнорирует. Ему просто нужно время адаптироваться к новой реальности, приспособиться, а фору никто не дал. Ни Мори, когда вернувшийся из Тоямы Чуя отправился прямиком к нему в кабинет, чтобы предоставить отчёт о командировке; ни попавшаяся на пути Коё, лишь посетовавшая на то, что у Чуи кошмарные тени от недосыпа под глазами, и ему следует хорошенько отдохнуть; ни Хироцу, а ведь они проехали несколько этажей в пустом лифте вместе, и времени для того, чтобы сказать всего два слова - Дазай вернулся - было более чем достаточно. - ... разделиться. Акутагава взял на себя верхние этажи, а я - нижние. Сам знаешь, если придавить кого-то бетонными перекрытиями, выжить невозможно. Поэтому я решил разнести к чертям все опорные колонны - Акутагава ведь живучий и шустрый, он бы справился. Потом... - Я скучал. В тоне прорезается едва заметное раздражение. Слова чуть ярче выделены ударением на каждое. Дазай оборачивается; отходит от панорамного окна и сокращает разделяющее их расстояние, будто хоть так сможет обратить на себя чужое внимание. Полы чёрного плаща взметаются за его спиной - Мори-доно вновь одарил Дазая своей милостью. Заслуженно ли? Непривычно видеть Дазая перед собой вот так - посреди огромного кабинета, так похожего на кабинет Мори, в котором треть отведена под рабочую зону, а ещё две трети - пустующее пространство, в ясные дни залитое светом, во время красочных закатов - огненными всполохами заходящего солнца, а по ночам напоминающее непроглядную толщу чёрного океана с затерявшимися в воде бликами - блёклыми отсветами портовых огней. Чуя сидит за массивным дубовым столом. Вокруг ворохи деловых бумаг и отчётов, высящиеся башни папок и балансирующие на них пустые кружки из-под кофе. Он теперь не только один из Руководителей Исполнительного комитета, но ещё и преемник Босса. Работы по горло и без постоянных разъездов и миссий, но выбирать не приходится, а жаловаться Чуя не собирается. Он добился многого и добился сам. Он важен. Он ценен. Он значим. Мори-доно благосклонен к нему, доверяет почти безоговорочно - это дорогого стоит. И всё это построено на пепелище, оставленном Чуе предателем Дазаем. А теперь тот вновь стоит перед ним. Стоит по ту сторону стола, будто подчинённый или приглашённый в кабинет для важных переговоров гость, но его тень накрывает Чую, и реальность идёт рябью. Кажется, один неверный шаг, и всё вновь разлетится вдребезги. Хотя нет, не кажется. Один неверный шаг, и Чуе действительно вновь придётся склеивать осколки - с Дазаем так было всегда, и вряд ли что-то изменится. - ... этот одарённый, как мы и предполагали, напал на Акутагаву. Идиот. Он лишил его зрения, такая у него оказалась способность, но Акутагаве оно без надобности, когда за спиной «Расёмон». Эта тварь как с цепи сорвалась, стоило почуять грозящую хозяину опасность. Столько трупов было. Кровь текла по лестницам. Буквально. - Я скучал. Дазай опирается ладонями о столешницу; склоняется вперёд, почти нависает, пользуясь преимуществом в росте. Его тень становится ближе, темнее. Чуе кажется, она давит ему на голову. Будь они теми, кем были прежде, было бы намного легче. Наверное. Да нет, точно было бы. Чуя мог бы вспылить ещё в тот момент, когда зашёл в свой кабинет и увидел Дазая возле окна; мог бы разораться и полезть в драку, схватить за шиворот и вышвырнуть за дверь. Или даже в окно. Но они уже не те, что четыре года назад. Вот он, Дазай, так близко. Кажется, протяни руку и сможешь коснуться крепкого плеча, в прошлом такого надёжного, но - глядя в коньячно-карие глаза, Чуя видит разделившую их с Дазаем пропасть; а они оба теперь стоят на противоположных сторонах обрыва, и их донёсшиеся друг до друга слова - лишь искажённое пустотой глухое эхо. - Команде зачистки пришлось несладко. При виде трупа одарённого даже мне стало не по себе. Акутагава с каждым годом становится всё жёстче и жёстче. Если бы Мори-доно не проверял всех нас на протекание крыши, я бы решил, что... - Я скучал. - Прекрати! Чуя не выдерживает. Разумеется, не выдерживает. Ни одна его маска никогда не могла выдержать напора Дазая - тот всегда легко выводил его на эмоции, провоцировал, игрался. Но сейчас Дазай не играет. Сейчас он предельно серьёзен, и вся эта чёртова искренность выводит Чую из себя похлеще, чем все чужие мерзкие подколки в то время, когда они были подростками, вместе взятые. Потому что на привычные раздражители у Чуи ещё в пятнадцать выработался иммунитет, а что делать с таким Дазаем, он понятия не имеет. Пальцы трясутся, когда он достаёт из верхнего ящика стола пачку сигарет. Зажигалка не слушается, отчего хочется швырнуть её в стену. - Чуя... - Заткнись! - шипит Чуя. Он взвивается из-за стола. Зажигалка всё-таки отлетает, на пол. Зажатая в судорожно сжатых в кулак пальцах сигарета в тёмно-коричневой обёртке с золотой тесьмой вокруг фильтра крошится и наполняет воздух терпким запахом сухого табака. Дазай протягивает руку будто в попытке удержать, успокоить, стать ближе. Чуя отшатывается, звонко бьёт ладонью по тыльной стороне его руки. Он совсем не контролирует свою силу, но Дазай только поджимает губы в тонкую нить, ощутив жгучую вспышку боли. Его взгляд становится тяжелее, пронзительнее, острее. - Чуя... - Замолчи! Неужели тебе так сложно просто замолчать? Я не хочу с тобой разговаривать! Я не хочу тебя слушать, не хочу слышать! Мне не нужна твоя ложь и не нужна твоя правда! Я даже видеть тебя не хочу! Зачем ты вообще вернулся? Всё только вошло в свою колею! Без тебя было так хорошо! А теперь ты вернулся и снова всё портишь, разрушаешь, ломаешь! Припёрся сюда и пытаешься снова влезть ко мне в душу, как будто это абсолютно нормально после всего, что ты сделал! Предатель! Я ненавижу тебя! - А я скучал. Дазай улыбается, но не издевательски, а как-то растерянно; будто не понимает, отчего Чуя не принимает таких простых слов, почему не улавливает их смысл. Он медленно обходит стол, пристально наблюдая за тем, как движущийся в противоположном направлении Чуя отступает всё ближе к той стороне, откуда будет легко сорваться к входной двери. Побег, да ещё и из собственного кабинета - это трусливо и унизительно, но Чуе наплевать. Он оказался не готов. Столько раз представлял их встречу, их разговор обо всём случившемся, столько вариантов развития событий продумал, и всё равно всё полетело к дьяволу. Чёртов Дазай. - Чуя, пожалуйста... Дазай перехватывает его запястье за секунду до финального рывка. Чуя шипит и дёргается, бьёт локтём под дых, но Дазай не отпускает. Напротив, сгребает в охапку и прижимает к себе, зажимает, крепко обхватив руками, грёбаная «смирительная рубашка». Чуя терпеть не может, когда его пытаются ограничить. Он бьётся в чужой хватке и бьётся яростно. Настолько, что Дазаю приходится придавить ему сонную артерию. С навалившейся из-за этого слабостью сопротивляться выходит уже хуже, и, сверля Дазая яростным взглядом, Чуя невольно оседает в его руках; жалеет, что не может воткнуть нож между его рёбер. - Вот так, - негромко выдыхает Дазай. - Не хочу сделать тебе больно. - Поздно спохватился, - огрызается Чуя. Это вырывается невольно, но он не жалеет. Это не проявление слабости, это констатация факта. Пусть они с Дазаем всегда друг друга на дух не переносили, это не меняло того, что ближе друг друга у них никогда никого не было. Они могли драться и цапаться, подставлять друг друга и унижать, оскорблять, задевать, но Чуя был уверен на все двести процентов, что если с ним или у него что-то случится, Дазай перевернёт весь мир, но поможет, поддержит, вытащит. Чуя, в свою очередь, был готов отплатить тем же. Мори-доно в насмешку называл их попугаями-неразлучниками, будто не сам к этому - их дуэту - руку приложил, а Коё-сан, скрывая лукавую улыбку за веером, любила поворковать о связавшей Чую и Дазая красной нити судьбы. Это смущало и раздражало Чую, но, по правде сказать, он был с ней согласен. Они с Дазаем были ближе, чем заботливые друзья, заклятые враги, члены семьи или даже возлюбленные. То, что он чувствовал к Дазаю, не умещалось в «доверие», «преданность» или «любовь». То, что он чувствовал, Чуя и сам не смог бы толком описать словами - такое нужно почувствовать. Они с Дазаем были двумя частями одного целого: чёрное и белое, клетка и ключ от неё, первородный хаос и способная пожрать его пустота. Они не должны были, не обязаны были быть вместе, вплавляться друг в друга, но были, вплавлялись, потому что не было ничего естественнее и правильнее. Чуя ценил это. Чуя дорожил этим. У него ведь никогда ничего своего не было, а после в его жизни появился Дазай, и Чуя познал вкус этой самой жизни заново: более насыщенный, яркий и многогранный. А потом Дазай так же легко, как подарил ему новую жизнь, уничтожил её; одним поступком перечеркнул всё, что у них было. - Я ненавижу тебя, Дазай, - устало выдыхает Чуя. - Я так тебя ненавижу. - А я скучал, - повторяет, словно заевшая пластинка, Дазай. Его плечо твёрдое, тёплое и кажется всё таким же надёжным. Уткнувшись в него лбом, Чуя прикрывает глаза; думает дёрнуться, пнуть, стоит Дазаю зарыться пальцами в его не скрытые лежащей на краю стола шляпой волосы, но тот будто чувствует и в очередной раз дезориентирует, прижимаясь к макушке губами. Боднуть бы его головой, разбить губы в кровь, заставить прикусить язык, но каких-то двадцать минут в компании бывшего напарника, вдруг вновь ставшего нынешним, вымотали Чую похлеще, чем самая сложная и долгая мафиозная зачистка. «Я тоже», - быть может, ответил бы он, вернись они в прошлое, где им снова по пятнадцать, шестнадцать, семнадцать и даже восемнадцать. Но это невозможно. С тех светлых и по-своему простых, лёгких и понятных дней много воды утекло. Может, Чуя и остался таким же вспыльчивым и эмоционально открытым, он всё же повзрослел. Он больше не разбрасывается словами. Дазай, судя по всему, тоже. И если ему так нужна ответная искренность, так нужно подтверждение, что всё ещё можно вернуться - иначе отчего он был так настойчив в своих попытках вывести Чую на откровенный диалог? - ему придётся хорошенько постараться. Обманутый однажды с трудом доверится вновь. Теперь всё в руках Дазая, а Чуя будет пристально за ним наблюдать. И, может быть, однажды Дазай услышит заветные слова... Может быть... Однажды...

I found love where it wasn't supposed to be: right in front of me. - Amber Run (I found).

|...|