Потерянный взвод

Розовые потёки солнечных лучей появились не сразу. Удивительно, как быстро военные сумели возвести трёхметровый, щедро обнесенный колючей проволокой, забор. Бетон пожирал кровавые закаты и долго не выпускал нежный, розовый диск лениво восходящего солнца. Перьевые облака, белые как снег, быстро бежали по куполу небосвода. Казалось, что ещё чуть-чуть, и они сумеют зацепить кроны высоких деревьев. Настойчивый луч упал на хмурое лицо Хейзенберга - он не мог расслабиться даже во сне. Кошмар реальности постепенно все больше и больше разгонял покой и умиротворение сна. Карл недовольно отвернулся, натягивая грязное пальто на лицо. Свет вспыхивал белыми кругами под закрытыми веками. Резко подскочив, немец уставился на худо-бедно зашитый тент над головой. Грудь быстро и нервно вздымалась. Смутные картинки стремительно уплывающего сна били по вискам. Детали ускользали, оставляя лишь горькое послевкусие. Кошмарные реки крови, страшные звуки стрельбы и предсмертные вскрики отпечатались где-то на периферии сознания. Карл приподнялся и запустил руку в волосы, слегка оттягивая и массируя кожу головы. Вагнер сидел на земле, перебирая механизмы радиоприемника в попытке, видимо, найти причину отсутствия сигнала. Сейчас эта проблема мало волновала военного. Карл устало потёр глаза. До общего подъёма оставалось ещё около получаса. Хейзенберг повел рукой по заросшей щеке, потёр шею, расправил напряженные плечи, разминая затёкшие после сна мышцы. Взгляд скользнул по разобранному приёмнику и сосредоточенному лицу сослуживца. Вагнер уже который час мучал бедный TFuG*. Неужели, тот не понимает - не в технике проблема. Настоящая проблема сейчас караулит их, находясь на постах по периметру долгих километров забора; их проблема водит сейчас собак, натасканных на людей, по деревне, которая кишит нечестью; но самая страшная проблема — это их собственное местонахождение в этой ебанутой деревне и абсолютное бессилие повлиять на все это. Карл зажмурился, пытаясь переключиться с тревожных предчувствий на что-то более оптимистичное, отвлечься от проблем, сбежать от назойливых и сложных мыслей, что, к сожалению, с каждым разом получалось все сложнее. Рука потянулась к дневнику, спрятанному в аккуратно сложенной стопке формы. Выудив блокнот, небрежно обтянутый старой, рваной тканью вместо обложки, Хейзенберг заметил, как из потрёпанных страниц выпала сухая, слишком хрупкая для рук военного ромашка. Карл недовольно вздохнул, неаккуратно запихнув цветок обратно. Он сорвал ее случайно: в один из тех моментов, когда тревожность брала вверх над разумом, когда руки сжимались на волосах или на траве — тут уж как повезет. Карл нашарил в кармане остатки уголька, подмечая, что нужно будет взять новый — этот совсем списался. Сгоревшее дерево рисовало плохо, тускло даже, оставляло после себя много грязи и мазни, но это ничуть не останавливало немца. Руки сами выводили линии, расслабляя мозг и уводя мысли в другое, более спокойное русло. На бумаге проявлялись смутные очертания - дерганые линии приобретали человеческий силуэт. Уже более расслабленными и размашистыми движениями Хейзенберг выводил глаза. Острые черты больно кого-то напоминали… Все внимание заострилось на изображении. На бумаге был мальчишка. Портретное сходство хоть и было минимальным, но почему-то было ясно кто именно нарисован. Карл вздрогнул и злостно вырвал листок. Перепачканные углем руки мазали по знакомым чертам, стирая тонкие линии, рвали несчастную, ни в чем не повинную бумажку. Резко сбившееся дыхание пришло в норму только после того, как Хейзенберг немного успокоился. Он смотрел на плод своих трудов, теперь маленькими кривыми кусочками валяющийся на полу. Осознание произошедшего начало пробираться мучительно медленно в голову немца. Почему его так взбесил собственный рисунок? Раньше он лишь изредка рвал свои работы. Карл попытался выбросить лишние мысли из головы, запустив в волосы свою вымазанную черными разводами руку. Ладонь скользнула в спутанные локоны, мягко поглаживая. Взгляд снова начал метаться по комнате и остановился на сослуживце. Вагнер сидел над все таким же полностью разобранным и бесполезным радио, смотря теперь, правда, не на прибор, а на самого Карла. Хейзенберг смущенно отвернулся, недовольно поморщившись. Его рука сама потянулась в карман за пачкой сигарет. Упаковка, как на зло, оказалась пустой, и Карл недовольно вздохнул. — Вагнер, у тебя не будет сигареты? — дружелюбность и спокойствие пришлось силой натянуть на лицо. Получалось это, откровенно говоря, не очень. — Ты же знаешь. Я не курю, — укоризненно напомнил военный и вновь склонился над техникой. Хейзенберг нервно сглотнул. Маска порядочности моментально слетела с его лица, обнажая истинные эмоции мужчины, как хищник обнажает свои острые клыки при виде несчастного зверька. Карл поднялся с подстилки. В глазах потемнело, мозг отказывался воспринимать землю, как твердую и надежную опору, вокруг продолжали плясать пятна, но Карл выровнялся, направляясь к выходу из шатра, ему было жизненно необходимо оказаться на свежем воздухе. В первые секунды солнце ослепило, сменив мутную тьму на режущий свет, глаза постепенно адаптировались, выхватывая кривые силуэты предметов вокруг. Мысли путались, терялись среди других, таких же бессмысленных и нелепых образов. Карл вздрогнул, как от электрического разряда, когда теплая и широкая рука сослуживца легла ему на плечо. Это казалось дикой недопустимостью и дерзостью. «Нарушение личной границы!» - словно вопило подсознание. Горло сдавило отвращением. Хейзенберг резко дернул плечом, сбрасывая чужую конечность. Ему не нужны ни жалость, ни лишние расспросы. — Эй, полегче, — слова были пропитаны ядом и желчью. Вагнер неоднозначно вздохнул, садясь на траву рядом с мужчиной. — Карл, тебе становиться только хуже. Тебе нужна помощь. — Нет, ничего мне не нужно. Я в полном порядке, — сквозь зубы процедил радист. — Зато мне нужно! Нужно знать, что с тобой происходит. Карл, мы же друзья, черт возьми! — Нет, — сейчас Карлу было плевать насколько его слова задели сослуживца, так же сильно плевать, как и на всех остальных. В голове существовало лишь одно сплошное месиво человеческих тел на фоне кровавого заката. Настойчивые картинки собирались из грязных, неприятных воспоминаний. Пальцы больно оттягивали волосы. «Не сорваться, не сорваться». Боль постепенно отрезвляла, нормализовала мысли, расставляла все по полочкам. На лице Вагнера застыла неподдельная грусть. Однако она совсем не порождала чувство вины в сердце Карла, сейчас там была лишь пустота. Вагнер молча поднялся с земли, оставляя Хейзенберга в долгожданном и так желанном одиночестве. Острые резцы с силой кусали губы, прорезая тонкую кожицу. Кровь вызывала только отвращение, из-за чего Карл сплюнул теплую, ярко красную жидкость на землю, где минутой назад еще сидел Вагнер. *** И снова деревня. Старые, запущенные, но все же жилые дома казались слишком хрупкими, словно их может унести первым порывом резкого северного ветра. Радист поправил серую, потрёпанную сумку, украшенную железным орлом, державшим в своих лапах круг со свастикой, и ускорился, желая незаметно проскочить к церкви. Вдали слышался лай служебных собак, что означало одно — следует поторопиться. Лазейка в помещение на удивление осталась незамеченной, и Хейзенберг смог протиснуться внутрь, оказываясь в уже знакомых стенах. Прелый и спертый воздух чувствовался отчетливее чем в прошлый раз. Немец вздрогнул, когда внезапно к спине прильнуло чужое тепло, а горла коснулся стальной холод охотничьего ножа. Военный вздрогнул и резко вцепился в держащее нож запястье, оказавшееся на удивление хрупким, быстро отводя его от своего горла. — Карл?! — Итан попытался вырвать руку, но немец сам ее отпустил, когда услышал знакомый голос. — А если бы это был не я, кто-то другой? — Хейзенберг развернулся, смотря на мальчика сверху вниз. — Ну, этого кого-то тут бы уже не было, — дерзко хмыкнул Уинтерс — И как же ты сумел отличить любого другого солдата от меня? Просвяти! — издевательски хохотнул мужчина. — Надо быть совсем конченым, чтобы броситься на вооруженного военного с ножом! — Ага, и только конченый военный полезет в эту деревню снова! Карл вздернул нос на эту дерзость и отвернулся, направляясь к лавке. Сумка с тихим глухим стуком упала на деревянную опору и, звякнув железной молнией, расстегнулась. Радист выудил из сумки маленький блокнот и свежий кусок угля. — Что ты делаешь? — вопрос показался немцу глупым. Карл, не поднимая глаз, ответил. — Делаю карту деревни, — Карл щурился: в полутьме и, к тому же, без очков было более, чем сложно рассмотреть иллюстрацию, которая расплывалась. От напряжения заныл затылок. Итан подошел ближе, заглядывая в желтоватые страницы, на которых еле проглядывались очертания деревни и размашистого почерка военного. Тусклые очертания букв складывались в немецкие слова и предложения, которые Уинтерс, к счастью, не понимал. — Не стой над душой, — недовольно высказался Карл, увлеченно рисуя извилистые дорожки и фигуры обозначающие дома. На удивление, Итан его послушался, немного отойдя в сторону, но, как оказалось потом, только для того, чтобы сесть с другой стороны лавочки и с интересом наблюдать за процессом. Однако молчание неловким не было — наоборот, Уинтерс без своего хамства стал казаться вполне сносным мальчишкой. — Не знал, что ты так хорошо рисуешь, — внезапно сказал Итан, нарушая такую приятную молчаливую договоренность. Карлу никогда так не говорили. Что-то спрятанное глубоко внутри екнуло, болезненно отзываясь трепетом в груди. Мужчина пошел на поводу у привычной и такой правильной для себя реакции - ощетиниться, нагрубить в ответ, чтобы ему не было так мучительно, до боли нежно в груди, чтобы все не зашло слишком далеко. Теперь в голову не шли мысли, не было ни одной идеи для, хоть капельку, обидного унижения или колкости в сторону мальчишки. Молчать и терять планку совершенно не хотелось, особенно перед Итаном. — Иди нахер. Уинтерс на это только улыбнулся. Видимо ему очень не хватало такого простого, человеческого общения в этой, богом забытой, деревне. Так же сильно, как не хватало и старой-доброй перепалки. — Сам иди, - безобидно ответил мальчишка. Хейзенберг еле сдержал насмешливую улыбку. Да, тому тоже не хватало какого-нибудь глупого, бессмысленного спора, чтобы как у простых людей, которые прячутся от града маленьких ледышек, а не от града пуль; людей, которые держат по утрам чашку кофе, а не указ на устранение. Взгляд сам собой стал веселее, чуточку спокойнее. Мысли вновь потекли медленным, тягучим и вязким потоком, направляясь в другое место, но никак не в сторону затхлой церквушки и язвительного мальчишки. — Стоило только предложить тебе хер, так ты сразу стал добрее, — широко улыбнулся Уинтерс. Карл шире открыл глаза от совершенно наивного удивления. Через секунду его губы поджались, а хитрый прищур вновь вернулся. Мозг удивительно быстро генерировал достойные ответы. — Рот будешь открывать у ширинки. Теперь же сменилось настроение Итана. Черты лица стали острее, а губы зло расплылись в улыбке, обнажая ряд белоснежных зубов. Было ясно, что прыщавая шуточка ничуть не обидела подростка, ну и ладно, радист и не старался. — Уж точно не у твоей, — Уинтерс уставился на Хейзенберга, ожидая ответа. — И уж точно не у ширинки Уинстона Черчилля, - ухмыльнулся немец, оставив последнее слово за собой. Итан поджал тонкие губы и отвернулся. - Что еще за Черчечель? - нахмурил в недоумении брови и тихо пробормотал Итан так, чтобы до его собеседника вопрос попросту не донесся. Однако тот, как оказалось, обладал хорошим слухом и все равно сумел расслышать фразу мальчугана. - Не думай об Англии, малыш, - усмехнулся Карл, на что Итан, который все еще ничего не понимал, надулся еще больше, теперь уже окончательно отворачивая свой корпус от немца. Радист же, воспользовавшись моментом, разглядывал взъерошенные золотистые волосы мальчишки, а взгляд скользнул ниже. Смотря на худую, сгорбившуюся фигурку, немец про себя отметил, что та выглядела слишком хрупкой. Бледная, лишенная загара кожа, не то что у него самого, походила на фарфор. У матери когда-то был такой сервиз, до жути дорогой и хрупкий. Конечно же маленький Карл его разбил, а потом получил наказание за это. Воспоминания отдавались теплом в груди, цепляли что-то сокровенное в душе фашиста. — Сейчас дыру во мне прожжешь, — радист вздрогнул, нагло выдернутый из своих мыслей. — Задумался, — как-то слишком честно ответил Хейзенберг, пригладив свои волосы, которые в тусклом освещении уж больно походили на темную, густую смолу, лишь немного отдающую медью. — Об Англии? — хохотнул мальчик. — Ты невыносим, — немец прикрыл глаза. Не хотелось признавать, что общество мальчика было ему даже приятным. По крайней мере ему даже не приходилось сравнивать с Вагнером. *** Время бежало неожиданно быстро, ночи, кажется, стали короче, лишившись таких привычных, кровожадных кошмаров. На удивление, сегодня немцу ничего не снилось. — Ты совершенно невыносим! — о, да! Карл был чертовски зол. Черные пряди задорно упали на лицо, невообразимым образом оказались во рту. Сильная рука грубо утерла взмокший лоб и щеки. Грудь рвано вздымалась в такт сбитому от долгого бега дыханию. Итан истерично хохотал над потугами немца словить курицу. В конце концов военный зло рыкнул и пристрелил несчастную птицу. Выстрел вышел неприлично громким, чем всполошил сидевших на дереве ворон. На звук выстрела выбежал мужчина и зло закричал: — Это моя курица! Глаза Хейзенберга округлились, пока рука крепче сжала добычу. Мозг на пару секунд отключился, уступив место удивлению, а затем заработал слишком активно, совершенно забыв дать телу указания на выполнение каких-либо действий. — Бежим! — громко засмеялся Итан и, схватив немца за руку, потащил его вперед. О том, что было дальше, Карл предпочел бы забыть. Мужчина погнался за ними через всю деревню, Уинтерс смеялся, как ненормальный. А Карл давился воздухом, делая очередной резкий поворот, огибая один за другим совершенно одинаковые дома. Теперь уже знакомые, пустующие улочки проносились чертовки быстро, не давая даже до конца сориентироваться. Зрачки расширились от выброса в кровь адреналина, пока не зажившая до конца нога протестующе не начала ныть. — Фашисты! Вредители! — послышалось где-то совсем близко. — Воры! Их с Итаном жертва, злобно шаркая обувью по земле, удалилась, оставив им обед. — Оно того стоило? — спросил Карл, смотря на запыхавшегося мальчика. — О да, твое лицо того стоило! — глаза Хейзенберга вновь округлились, но через пару секунд стали выражать лишь немую злобу. Серые полумесяцы заблестели. — Так ты специально не сказал?! — в лицо Итану тут же прилетела бездыханная тушка птицы. Карл зло сжал кулаки, еле сдерживаясь, чтобы не дать Уинтерсу по шее. Неужели все эти гонки по деревне были лишь по вине, мать его, Итана Уинтерса?! — Это все мне? — весело захохотал мальчик. — Ты, блядь, просто не выносим! *** — Карл! Карл, — Уинтерс уставился в спину мужчины. — Если тебе так нравиться мое имя, то можешь повторять его в любом другом месте, — по мнению Хейзенберга, Итан произносил его имя слишком уж часто, из-за этого терялась вся смысловая нагрузка данного слова и собственное имя воспринималось больше как набор звуков, чем оклик. Зачем он вообще назвал свое имя этому несносному мальчугану? Захотелось врезать себе из прошлого. — Карл, — будто бы специально продолжил мальчик, широко улыбнувшись. Кажется, в его голосе была даже нотка ехидства, которую тот тщательно пытался скрыть. Хейзенберг обречённо вздохнул, зарываясь пальцами в волосы. — Чего ты от меня хочешь? — Расскажи про внешний мир. Как там? — Уинтерс сделал небольшую, задумчивую паузу. — Ну, за пределами деревни? Этот вопрос очень удивил немца. Он на самом деле никогда не задумывался, что мальчик мог ни разу не покидать этой глубинки. Почему-то в этот раз не хотелось нагрубить или колко пошутить. — Там… красиво. Красивые дома, парки, — Хейзенберг слегка улыбнулся, не заметив, как мыслями уноситься назад, в то время. — Цивилизация. Жаль война началась, даже не знаю, где сейчас так же спокойно и красиво, как раньше, — радист слегка печально улыбнулся. Ностальгия. Ведь так называется то щемящее чувство в груди при воспоминаниях из прошлого? Мужчине стало невыносимо смешно от собственных мыслей. Не хотелось признавать, что тот скучал не по дому как таковому, а больше по тем домашним умиротворению и покою. — Разве ты не хотел на фронт? — Итан выглядел удивленным. Это даже немного выбило из колеи. Хейзенберг по началу даже не знал, что чувствовать, мальчик ведь просто не видел в армии Гитлера людей? Не мог судить по себе… От всего этого накатила волна раздражения. Теперь можно было сказать, что эта реакция взбесила Карла. Кто вообще хочет на войну?! Мужчина вновь закрылся, ощетинился. Все вернулась на свои места — словно не было этой мечтательной полуулыбки и светлых глаз, которые хотели домой, на родину. Итан лишь хмыкнул, похоже поняв причину смены настроения мужчины. Хейзенберг вздохнул, вновь зарываясь руками в свои волосы. Он устал. Эти диалоги выматывали, Итан выматывал. Время близилось к вечеру, а Карл снова не понял, как за спорами и разговорами пролетели четыре часа. Спустя столько времени наконец вернулась тишина, давая мужчине возможность подумать и проанализировать последние события. Хейзенберг постепенно вернулся к осознанию задницы, в которой он находился. И никакой Итан Уинтерс весы этой говеной ситуации в лучшую сторону не перевешивал (вы вообще видели, какой он щуплый и хилый?). Забор все так же стоял, псы все так же принюхивались к воздуху и земле, а церковь оставалась единственным местом, где можно было от всего спрятаться (и даже от себя, как бы не хотелось этого признавать). Встречи в ней стали каким-то обрядом, негласной традицией. Тревожные предчувствия с новой силой заскреблись в груди, что не могло ускользнуть от пронзительного, совершенно не детского взгляда мальчика. — Карл, что случилось? — Хейзенберг недовольно поежился под пристальным наблюдением. Рука так привычно скользнула в темные, спутанные пряди, оттягивая сильнее — до боли. Мужчина не сразу заметил, как Итан подошел ближе, встал за спиной. От его присутствия стало резко некомфортно, слишком волнительно. В такие моменты фашист предпочитал оставаться один на один с собой и своими страхами. Немец резко встал, разворачиваясь и натыкаясь на серьезные и полные непонимания глаза Уинтерса. Мальчик положил руку на запястье радиста, пытаясь выказать свои заботу и поддержку. Жалость. Карл злостно рыкнул и, перехватив хрупкие запястья, прижал их к холодной бетонной стене. Итан выглядел беззащитно и слабо. Хрупкий, как старый мамин сервиз, только теперь его никто не накажет за сломанную вещицу. Чувство безнаказанности опьяняло. Теперь Хейзенберг удерживал мальчика одной рукой, второй грубо лапая того за бока. Тело требовало выплеснуть эмоции, не важно каким способом. Лишь бы почувствовать заветное опустошение и безразличие. Долгое отсутствие близости сказалось, заставив Карла ожидаемо возбудиться. — Что ты делаешь?! — Карл не ответил, сдавив горло Итана. Слишком грубые для этого создания руки. Слишком неаккуратные движения. Говорить совсем не хотелось, как в общем-то и думать о своих действиях и их последствиях. Немец итак слишком много думает. Бледная кожа под сильными и властными касаниями порозовела. Карл выпустил руки Уинтерса только ради того, чтобы продолжить бесстыдно вжимать его в стену и быстро, почти не ощущая ничего, облапывать. Казалось, вот-вот и от очередного быстрого движения мальчик расколется на мелкие кусочки, как тот самый сервиз. Талия, бедра, таз — Хейзенбергу было все равно. Ему лишь бы сжимать. Сильнее. Больнее. Занять чем-то трясущиеся от злости руки. Не важно чем, будь то волосы, трава или ягодицы беззащитного мальчика. Уинтерс дернулся и быстро, с силой ударил коленом в пах. Больно, мерзко до влаги в глазах. Немец не мог винить мальчика за такой поступок, тот лишь защищался. Последнее, что услышал Карл сквозь пелену боли - это тихая поступь Итана по холодному полу в направлении к туннелю, выводящему из зала. Немного придя в себя, Карл упал на лавочку, не особо переживая за побег Итана. Никто из них не убежит отсюда. Даже если и захотят, ничего не выйдет. Ведь они взаперти.