Дум. Ча-ча-ча!

Я сыта. Мальчик больше ничего не хочет. Вернее, хочет, но чего-то иного, не того, что можно получить, засунув. Но — мальчик-мальчик, чего же тебе надобно? Ах, да, понятно — ножки. Нет ничего проще. Мгновение — и из кровавого тумана собираются нижние конечности. Видишь, как я о тебе забочусь, я даже брючки на них надела, чтобы ты не конфузился. Ну, что же ты смотришь, пошевели хоть — тем, что выросло… Ох, да. Самое неприятное в моей профессии — когда человек, получивший воплощение своих грёз, глядит на обретённое, как на врага.  — Ригель, я есть хочу, — сообщаю я как бы между прочим, — Свари мне хотя бы чай.  — А… Кх-кх, да, — замечательно, мой запрос заставил экс-инвалида подняться на ноги и заторопиться в сторону кухонного отсека. М-да, а ножками-то он пользоваться отвык — двигается так, словно они ему длинноваты. Между прочим, а как он тут перемещался, пока меня не было? Ах-ха-ха, понимаю, кресло-каталка. Удивительно неуклюжая вещь.  — У меня тут с хавчиком не очень, ты извини, — бормочет парень, заводя фуд-машину, в то время как я стою сзади и любуюсь им. Потом — подхожу и приобнимаю со спины. Человек. Человечек. Он бы сам не поверил, если бы знал, как это прекрасно — трогать руками человека, — Лакшми… Можно я буду звать тебя Лакшми?  — Противное имя, — мурлыкаю я ему на ухо, нюхая его волосы и касаясь губами уха. Волосы — грязные, от парня пахнет годами неуклюжей жизни в кресле, но, чёрт возьми, как это прекрасно… — Извини, я ревную — куда до меня Лакшми? Лакшми — сидит на своём лотосе и ей надо молиться. Иначе ей плевать на твои беды. А я тут, и мне молиться не надо… Так кто лучше, я или она?  — Хм, — он откидывает голову, блаженно улыбаясь мне, щурясь, как кот, но в этой улыбке нет самодовольства — ему просто хорошо. — Ты, конечно, лучше. Как же мне тогда тебя звать?  — Придумай что-нибудь, чего никогда не было в природе, — отвечаю я. — Так будет проще. Куда легче наполнять смыслом, то, в чём смысла изначально нет.  — Да, — кивает Ригель. Удивительно подходящее ему имя. Не знаю, чем. Огромная белая звезда, — Давай тогда… Арба/Аркса/Нилька/Ляпузда — я слышу, как он произносит эти имена в разных версиях истории, и он тоже это слышит — от последнего имени мы оба прыскаем… Он смеётся. Это хорошо. У меня словно пузырьки счастья в животе, и я потираюсь о его нестиранную рубаху, чтобы перенять чужую радость. Обожаю, когда рядом со мной — радуются. Лучше любого эроса. Если бы я могла — я бы каждую секунду жила, я бы купалась в чужой радости…  — Можешь звать меня всеми этими именами, — я глаэу Ригеля по щеке, — Будь уверен, они тебе пригодятся — и ещё тысячи других.  — Хорошо… Нилька, — говорит он, одной рукой удерживая плохо закрывающуюся дверцу фуд-машины, а другой — касаясь моего запястья, — Зачем тебе чай? — поскольку я в негодовании замираю от самого такого вопроса, он поясняет, — Ты сделала меня заново. Как… — он сжимает воздух щепотью, — Как из пластилина слепила. И вот я теперь думаю — чего же ты не создашь себе чай с бутербродом? И нужен ли он тебе?  — А кто тебе сказал, что мне нужен именно чай? — серьёзно отвечаю я, замыкая руки впереди него в замок, — Может быть, я питаюсь тем, что Ты Мне Даёшь Чай. Я тысячу лет ни с кем не пила чая — веришь? Вообрази, как для меня это ценно. Он улыбается, блаженствуя в моих объятиях, вынимает из-за подсвеченной изнутри дверцы поднос с чашкой и упаковкой.  — У меня чай седьмого сорта. И белок в фуд-машине просроченный. Ты извини. Экономлю, на чём можно.  — В Аду вообще нет чая, — отвечаю я, дотягиваясь до свёртка, вскрывая его, взахлёб хрустя гренками и запивая чаем из дешёвого пластика, — Бесы, правда, иногда позволяют бесплатно попить из вулканической лужи с минеральной водой. Сера, фосфор, циановодород, уран и прочие неполезные для жизни микроэлементы…  — Ты правда была в Аду? — он оборачивается, чутко придерживая меня руками и внимательно, серьёзно глядя в глаза.  — По мне непохоже, да? — сардонический голос. Он мотает головой.  — Свежа, как вчера из мамы выпрыгнула… Я думал, бойчихи — мускулистые и выжатые, как лимон, а ты… Чёрт, я опять хочу тебя. Я тактично касаюсь его ширинки. Бугор.  — Ну, давай, — я пытаюсь понять, как именно он хочет, однако, у мальчика в голове туман. Кажется, он сам этого не знает — просто хочет, — Ммм… У стены?  — Да! Отхожу к стене, раскидываю руки крестом и ставлю одну ногу на стол.  — Иди и возьми.  — ДА! Он подходит, по пути приспуская брюки и запинаясь. Я вижу по его лицу, что он всё равно не может решить, что ему делать.  — Ты хочешь со мной поговорить?  — Да… А можно.? — он имеет в виду, можно ли трахаться и говорить одновременно. Вместо ответа я притягиваю его, подавая таз вперёд, и ощущаю, как он, помогая себе руками, входит в меня. По моему сознанию проходит пьяная волна. Лицо горит.  — Мрр… Мож-жно, — разрешаю я, откидывая голову и испытывая желание растечься по стенке за моей спиной. А лучше — по полу.  — Почему — я? — спрашивает он, пытаясь поймать мой взгляд и тихонько — о, слишком слабо — двигаясь во мне.  — Потому что ты… писал песни, — отвечаю я. Он знает, о чём речь. На каждый уровень Дума — по одной песне. Большую часть этих песен никто не слышал, он не слал их даже подружкам-инвалидкам, сёстрам по несчастью, с которыми занимался виртуальным сексом.  — Что — в песнях моих? — его руки — на моих сосках, а в голосе — печальная насмешка. Я начинаю совершать волнообразные движения лобком навстречу — Ригель слишком медленный, мне нужен настоящий секс.  — Скальды. Ты разве не слышал? Песни — творят чудо… Он прижимает меня к стене, не давая двинуться. Но сжатие тел и заполненность лона — дарит новое ощущение — словно нажали на кнопку, от которой искорки от крестца до коленок.  — Я тебя сотворил? Смеюсь — легко-легко, почти беззвучно, крутя тазом и потираясь о его лобок.  — Какая разница?  — И всё же?  — Это было бы слишком просто… Ригель, наконец, понимает, что мне нужно, и начинает вбивать в меня свой ствол, снизу вверх, аж подбрасывая у стенки и заставляя кататься по ней мякотью зада. Да, кажется, с силой ножек я переборщила… А впрочем…  — Что теперь ты собираешься делать? — он легонько целует меня через слово в губы.  — Осчастливливать. Мир. — эти слова словно спускают во мне лавину. Я слышу голоса множества мужчин, так, словно я среди огромной толпы — голая, на пересечении похоти миллионов, решающая их проблемы, радующаяся их блаженству, словно выебанная ими — даже если они не коснулись меня и пальцем. Груди — сладко тянет, лоно чувствует себя большой набухшей виноградиной огненного сока, пытающейся выдавить саму себя и взрывающейся соком сладости, я стенаю в такт сжатиям… Кричу… Ригель приостанавливается.  — Ты можешь продолжать… Если хочешь, — шепчу я ему.  — Нет. Так — достаточно. Так — хорошо, — он остаётся во мне, гладя мою вспотевшую, исходящую запахами любви кожу, — Значит, осчастливливать? А как ты собираешься это делать? Ты одна. А людей много. Осчастливливая одних — причиняешь боль другим. Мне, например, причинишь — когда уйдёшь.  — Ты… — как же ему объяснить, — Помнишь, когда ты играешь в игру и сохраняешься — ты можешь пройти одни и те же коридоры Ада по-разному? И где-то нажать на рубильник, а где-то сделать рокетджамп? Выбрать разные классы персонажей… Создавать разное оружие… И всё это запомнить.  — Да. И что?  — Представь, что, вызвав меня, ты сохранился. И дальше твоя жизнь пойдёт множеством путей. Любыми, которые ты сам выберешь. То же самое — для всех, кто со мной встретится.  — Круто, — в ответе Ригеля нет уверенности, что это круто, и что он всё правильно понял, — То есть, если я выберу путь, где я оставил тебя при себе, в этой халупе — я это получу? Совершенно бесплатно и… навсегда?  — В одной из линий прохождения. Но ведь тебе хочется не только иметь меня. В тебе живёт жалость, ко мне и к людям. Она требует отпустить меня — чтобы я вершила своё Предназначение.  — Это невозможно одновременно с моим счастьем.  — Возможно. Сэйв-файл, — улыбаюсь я. Ригель улыбается в ответ, потом мрачнеет.  — Но это значит, что в прохождениях, где я тебя отпустил, я буду… страдать? — он выходит из меня. Фаллос. Какой красивый фаллос. Не в силах удержаться, я опускаюсь на колени и беру его в рот, начинаю вылизывать и надрачивать, перемежая ласку со словами:  — Ты задохнёшься от благополучия. Если ограничишься только опцией «иметь Богиню». Тебе самому захочется посмотреть... «А что было бы в других вариантах». К тому же… Что тебе мешает пойти со мной? — я погружаю его член в рот по самые яйца, мыча от удовольствия.  — Лядня, — Ригель ёрнически коверкает слово, — А давай начнём с того, что я буду тебя держать при себе и ебать, в рот, пизду и в сраку, пока из ушей пар не пойдёт? Проверим, так сказать, твою теорию на практике. Он бодрится, но в его голосе мандраж — слишком сильные нарушения знакомой логики. За такое обычно в сказках, как минимум, продают душу. Но мне не нужна его душа.  — Позялузя, — отвечаю я в тон ему, вкусно чмокнув членом при вытаскивании, и ускоряю движения. Ригель стонет, запрокинув голову. Его мошонка покачивается от моих усилий. Выдерживает он не долго, вцепляется в волосы и рычит:  — На стол, — одновременно он сметает со стола весь мусор. Я забираюсь, ощущая, как подо мной шатается вся конструкция, но надеясь, что она выдержит шквал страсти.  — Я хочу кончать в тебя. Только в тебя, — жарко дышит Ригель, наваливаясь на меня и нависая. А я снова ощущаю, как в моём лоне начинает пульсирует ток жизни.