Дум. Ча-ча-ча!

Мы вместе уже два дня. Для неё — я разложил раздвижную кровать. Ржавая конструкция так скрипела и сопротивлялась, что я думал — сломается, но нет, выдержала. Достал пыльный матрац. Пока у меня не было ног, я предпочитал спать в кресле, но теперь это неудобно, да и, к тому же, мы вдвоём. Так странно — когда лежу, и есть на кого положить ноги, и я впервые за долгие годы могу это чувствовать. В первую ночь я выеб её, мою малышку, мою сучку думскую, мою фею-с-гранатомётом, наверное, десять раз — хотя, можно ли назвать малышкой этот сгусток мускулов, приглаженных жировым слоем, способный сжимать даже вагину до размеров бутылочного горлышка… Не знаю. Самыми сложными оказались минуты в передышках между сексом. Я пытался заниматься обычными вещами, вроде игр, музыки, стихов, но так трудно делать что-то, когда в твоей квартире Богиня! Поэтому я поворачивался и просто смотрел — как она, голенькая, родная, милая, благоустраивает мой быт. У меня ныло под пупком — от особого голода, когда физиология уже не может, а душе — не терпится. И когда она улыбалась мне, когда, повинуясь моим бессознательным пошлым ожиданиям, отставляла ногу и поигрывала интимными мышцами, когда, наклоняясь, растягивала закинутыми назад руками половые губы или, облизав пальчик, совала его в себя — это доставляло мне сладость пополам с мучением. Мне хотелось — самому. Дел ей хватало. К полудню она уже оттёрла полы на половине дома, ещё через час — починила мне фуд-машину. Неожиданно. Я был уверен, что если мою «старушку» кто-то и наладит, это совершат заскорузлые руки мужчины в комбинезоне, а не нежные женские пальчики. Но разве фуд-машина сложнее BFG-10K? Сколько тек-пакетов Богиня соединила в разных комбинациях за тысячу лет, создавая всевозможные артефакты? Наверняка, она знает разъёмы так, что справится вслепую, будучи разбужена посреди ночи. Впрочем, ещё более удивительно — видеть, что, после того, как Богиня «починила» мне ноги мановением пальца, она не творит более чудес. Всё — только руками. Почему? Может быть, её божественная сила ограничивается исцелением? Или она так устала держать в руках одно лишь оружие, что ей любое другое дело в радость? По мере того, как во мне вырастают мужские силы, я перестаю ограничиваться взглядами. Я подхожу к ней, касаюсь её, наслаждаясь мягкостью кожи, трогаю её груди, ласкаю пизду. — Не отрывайся, не отрывайся, дорогая. Я — просто… Просто… Она понимающе кивает и продолжает оттирать грязную посуду. — Тебя что-то мучает? — спрашивает она, наконец. — Ты не уйдёшь? — задаю я главный вопрос. Ответ очевиден, но мне надо успокоиться. — Нет. — Никогда-никогда? — Никогда, — она гладит меня по голове и прижимает мою ладонь, сжимающую её сосок, поверх — своей ладонью. — Даже если я буду ебать тебя один и ни к кому не отпущу? Она усмехается так, словно я дал ей неправдоподобно лёгкое задание. — Конечно. Уже по её тону я чувствую, что тут какой-то подвох, но не могу разгадать, где, не могу пройти этот лабиринт Ариадны. — Что ещё тебя мучает? — спрашивает Богиня. — Мне хочется с тобой сделать столько… Столько… — шепчу я, гладя её по губам и засовывая палец, побывавший в пизде, ей же в рот — она его шаловливо облизывает, — Но я не знаю, что. Меня не хватает. — А что бы ты со мной хотел сделать? — она поворачивается ко мне, прижимая ладони к груди таким жестом, словно собирается разрезать сама себя надвое, — Самая смелая фантазия? — я молчу. — Скажи мне, как удовлетворить тебя? Как сделать то, что больше ни одна женщина тебе не даст? Мне это принесёт такое счастье, что ты даже не представляешь. — Не знаю, — мой мозг страдает от тугоподвижности. — Если я буду висеть в этой комнате, спелёнутая в неестественной позе, с половыми губами и сосками, пронзёнными длинными иглами, натянутая жопой на гигантское дилдо, с рабским клеймом на боку, оттянутая цепочкой за пирсинг в языке, и при этом непрерывно лопотать, как я счастлива отдаваться тебе, заливая пол под собой соком, принимая твой хуй ртом, как благословение, ёрзая голодной пиздой в предвкушении мгновения, когда он войдёт — ты утешишься? Каждое её слово рождает во мне отклик, подобно вспыхивающей звёздочке, но… — В этом что-то есть, но, небеса, как же это неполноценно, — бормочу я, — Как я могу — Богиню, которая меня спасла, подвергать такому? Я сам себе буду противен. И не поверю, что ты меня сможешь любить. — Как всё сложно, — Богиня всплёскивает руками — не оскорбительно, просто констатируя, — Похоже, чтобы вытащить из тебя твои желания, постепенно и без слома, потребуется танталова работа. — Звучит так, как будто ты делаешь мне одолжение, — обижаюсь я. — К тому же, Тантал мучился, а работал — Сизиф. И работал он, кстати, вечно и бесплодно. Не очень-то обнадёживает. — Ах, да, — отвечает Богиня, утомлённо прижав ладонь ко лбу, — Это всё без разницы. Я из другого ада. Но так продолжаться не может. Я вижу, как ты мучаешься, и меня от этого разрывает на десять Ляпузд разом. — я смотрю на её лицо. Кажется, она наполовину шутит, а наполовину сердита. — Дай мне подумать, — поднимаю я руку, — Давай сделаем вид, что мы просто муж и жена. Без всяких чудес. И мы — живём. Как муж и жена.

***

Ближе к вечеру, когда она меня накормила беконом с яичницей, я снова попытался сесть играть в Дум. Просто от безделья. Она подошла и глядела из-за плеча, и это навело меня на мысль. — Сядь, — сказал я ей, вставая со своего места. — ? — Хочу посмотреть, как ты играешь. — Опять… — она безрадостно взглянула в монитор, где мерцали алым и лиловым пределы Ада, и прежде чем я успел отменить задание, добавила, садясь: — Хорошо. По мере того, как она играла, я глядел не на экран, а на её замершее серьёзное лицо, на которое ложились блики вспышек, на чуть заметно подрагивающие зрачки, в которых можно было заметить блики заэкранной беготни. Её тело не меняло положения. Её кожа, синеватая от света, вызывала желание трогать и гладить — что я и начал делать. Было так здорово видеть, как она привздыхает, когда я трогаю её сосок, и снова замирает, сосредотачиваясь. Потом я опустил руку на её лобок, заставив мою волшебную девчонку чуть заметно ёжиться от сладости. Забрался пальцами внутрь… Мокро. — Не отвлекайся, Торна, — лукаво протянул я, одновременно давая подруге имя-на-день. Провёл пальцем по внутренней стороне половых губ, по кругу. Растянул их обоими руками. Чуть подул внутрь. Она — одновременно — сомнамбулически приподняла коленки и положила их на подлокотники, предоставляя мне доступ. Чем я и воспользовался, введя в её лоно ладонь — наполовину. Грубовато, наверное. Когда я посмотрел на лицо Богини, её челюсти были сжаты, но на щеках — цвели красные пятна и она мелко дрожала — что можно было бы спутать с мускульным напряжением игры. Я надавил, вдвигая ладонь дальше, проталкивая её до боковых костяшек и слегка прокручивая. — Ригель… — простонала Богиня, голодно скрючившись так, что на животе появились складочки, и откидывая голову назад — в каковом положении следить за игрой было сложновато. — Не отвлекайся. Не смей, — шепнул я, — Продуешь — я буду недоволен. Так, крутя ладонью и двигая её взад-вперёд, я добился того, что смазка полилась мне на запястье. Лишь тогда — я совершил последнее усилие и вставил в Богиню руку, сжав её внутри в кулак. — Ри… гель, — она смеётся и плачет, но продолжает судорожно тыцать по кнопкам, управляя героем, в то время как я подбрасываю её груди и вращаю кулаком внутри — проходясь костяшками по всему, что податливо и неподатливо, — Как же я люблю тебя… Люблю, когда ты — так… Я касаюсь её живота и стараюсь ощутить рукой — снаружи — движение руки — внутри. И чувствую, как там твёрдо. Но всё равно давлю — навстречу. — Больно, — жалуется Торна, — Чёрт… Но приятно… Бо-о-ольно… Ещё… Ещё! Похоже, она хочет — и не может — кончить. И разражается потоком жидкости, прямо на моё предплечье, лишь когда я кусаю её за сосок. Разумеется, герой остаётся без внимания и я машинально наблюдаю, как он, дёргаясь, получает удар за ударом, а затем — оседает. — Поворачивайся попкой, — лукаво говорю я. У Торны явно заплетаются ноги, когда она слезает со стула и забирается на него снова — попой назад. Я поворачиваю стул к монитору спинкой, чтобы не ёрзал, смазываю её попу вагинальной смазкой и вхожу. Торна, раздвинув ноги и прогнувшись — ах, как восхитительно смотрятся между её гладкими ляжками опухшие и приотвисшие половые губы — судорожно дрочит, вздыхая и издавая «плип-плип-плип», пока я, пытаясь совладать с движениями стула, приноравливаюсь натягивать её. В конце концов мне это удаётся — взяв её за бёдра. Она движется вместе со стулом. Вновь одержимая слабостью, девушка опадает грудью на спинку — так, что пережатые посерёдке соски «растекаются» по поверхности и ёрзают, как воздушные шарики, туго наполненные водой. Это перекатывание сдавленных грудей отчего-то возбуждает просто адски. «Плип-плип-плип» замирает, замедляется… Затем взобновляется с ещё более одержимой частотой. Торна начинает вскрикивать, дёргаясь на стуле, я ощущаю, как её утроба сжимается. Затем её крики переходят в низкое, протяжное, практически непрерывное рычание на одном долгом выдохе, она оглядывается и смотрит на меня по мере моих частых фрикций — с непонятным, шалым и озверелым выражением глаз. Улыбаясь и показывая зубки. Я шлёпаю её по попе, заставляя ахнуть и выгнуиться, отвлёкшись. Кончить почему-то не получается — но я и так доволен, я как будто сам только что получил оргазм. Пока раздумываю, продолжать или нет, раз всё так мило (организм склоняется к тому, чтобы не продолжать), в коридоре раздаётся стук двери и шаги. Ну да, правильно. Дверь у меня не закрывается, это ещё с инвалидской поры пошло... И я даже знаю, кого это могло ко мне занести в столь неурочный момент. — Стасик, — говорю я, притихшей Богине, — Он ко мне регулярно заходил — помочь чем. Ну и своровать по мелочи. Слу, ты можешь что-нибудь придумать, чтобы он нас не заметил? — Скажи волшебное слово, — мурлыкает та. Я секунду думаю, оторопев и даже злясь — какое ещё волшебное слово? — а потом до меня доходит: — IDBEHOLD-I! И да, разумеется, я даже и не думаю выходить из богининой жопы.