Unspeakable

— U baimti eluliba uti[43]. Милла — так звали рыжеволосую девчонку, которую Арк Ноа старательно пытались устранить. Максвелл — так ее называли все, кто о ней слышал. Милла Максвелл, стоя на ковре тронного зала замка Ханбалыка, уверенно и твердо смотря королю в глаза, наотрез отказалась отдать ключ, свято веря, что копье Кресника не должно попасть в руки людей. «Я наблюдала за вами более двух тысяч лет — люди не меняются», — вынесла она им всем свой вердикт. Гайус видел в девушке потенциального союзника, которого можно было склонить на свою сторону, если приложить достаточно усилий. Максвелл похожа на него, она должна была понять. Вингал видел в ней помеху, потенциальную угрозу. Да, если та не лгала и действительно являлась Повелителем Духов, иметь под рукой такую силу было немыслимым преимуществом. Только что она, что Гайус и в самом деле были одного поля ягодами, для Вингала эта схожесть была почти осязаема. И тут не нужно было большого ума чтобы понять: от своих собственных идей и планов она бы не отступилась. Не будет никакого союзничества, рано или поздно их пути снова разойдутся, им все равно придется сражаться. Вингал думал, что просто стоит убить ее раньше, чем она сможет помешать. Гайус наблюдал за этой разношерстной компанией с интересом, не вынашивая никаких планов по ее устранению. Масла в огонь подливал еще тот факт, что на стороне Максвелл и слепо следующего за ней наивного мальчишки оказался Илберт. Илберт, которым Вингал так восхищался в прошлом, книги которого он взахлеб читал в детстве. Илберт, который и так достаточно потерял его уважение, бросив короля Нахтигала на произвол судьбы, когда тот сбился с пути. Казалось бы, падать в глазах Вингала ему больше было некуда. Но теперь этот человек связался с компанией заносчивых подростков, возомнивших себя спасателями мира. А еще совершенно неожиданно было увидеть рядом с ними всеми Элизе. Ту самую молчаливую застенчивую Элизе, которую Цзяо после расформирования института от греха подальше увез в Хамир. Элизе, которую всем сердцем любил Нильс. И Максвелл, не имея ни малейшего представления о том, что происходило в Лабари, пыталась призвать короля к ответу за жестокие эксперименты над детьми. Только когда Элизе осмелилась поднять глаза, в них не промелькнуло ни тени узнавания: девочка не помнила ровным счетом ничего. Разве что бустер мог хранить обрывочные кусочки воспоминаний, до которых та была не в силах дотянуться сама. Но продвинутой «игрушки» нигде не было видно, а без памяти о времени, проведенном в институте, Элизе не могла подтвердить заявление Вингала о том, что с детьми обращались максимально гуманно. И Максвелл предсказуемо не поверила ни единому его слову. — Tiaus us mimusun'musun[44], — сделал вывод Вингал. На пороге войны с Рашугалом было не время обо всем этом думать. Стук в дверь окончательно возвратил его в реальность: кто бы там ни пришел — Вингал был ему благодарен. Но небрежно брошенное «войдите» получилось резким и раздраженным. Цзяо на пороге напряженно вглядывался в темноту, с которой единственному источнику света — масляной лампе, стоящей в опасной близости к краю стола — едва удавалось справляться. Он подошел ближе и первым делом передвинул лампу туда, откуда столкнуть ее было бы значительно труднее. Вингалу категорически не нравилось, когда трогали его вещи, и Цзяо был готов поспорить: сейчас тот сверлил его суровым и возмущенным взглядом. Но он не знал наверняка: свет едва достигал того места, где Вингал стоял, прислонившись спиной к стене и сложа руки на груди. И пусть тот был одет на удивление менее траурно, чем обычно, отчего-то Цзяо казалось, что выглядит он гораздо мрачнее, а янтарные глаза недобро поблескивали. Однако мера с лампой была вынужденная, а потому он только на всякий случай виновато улыбнулся и, откашлявшись, озвучил то, зачем все-таки зашел: — Его величество хочет видеть тебя, — и, замешкавшись на мгновение, добавил от себя: — Если уж дело дошло до войны... На кого нам еще рассчитывать. — Действительно, на кого... — горько сыронизировал Вингал. — Не нужно язвить, ты прекрасно знаешь, насколько тебя уважают, — парировал Цзяо. — Незаменимых людей нет. Вингал не знал, зачем сказал это. Просто выпалил свой главный страх, еще и перед Цзяо, из всех людей. — Тогда иди и повтори это его величеству. Уверен, ему будет интересно выслушать такую точку зрения, — последовал холодный ответ. Цзяо собирался было уходить, когда Вингал отошел от стены и облокотился на стол. — U baulul muiti lisun'![45] — сдавленно прошипел он. Цзяо наконец увидел его лицо: бледное, с залегшими под глазами тенями. — Ни Рашугалу, ни тебе, ни... Максвелл. И тем более не дам проиграть его величеству. Цзяо не вполне понимал, при чем тут в этой ситуации лично он, и неловко почесал в затылке, осознавая, что, скорее всего, просто попал под горячую руку за заслуги прошлого. Ортега знал эту упертость. Пусть он и победил Вингала однажды, он знал, сколько силы и ярости таилось в этом обманчиво хрупком теле, но, видя его в таком состоянии, все равно не мог не беспокоиться. Не как соперник, желающий, чтобы оппонент сражался на пределе возможностей, не как коллега или сослуживец, считающий, что чья-то слабость может замедлить всех остальных, а как друг. Изначально членов Химериады не связывало ничего, кроме безграничной преданности королю, но за долгое время воины все же притерлись друг к другу. И будь на месте Вингала Преза или Агрия, Цзяо переживал бы в абсолютно той же мере. Максвелл не преминула прокомментировать то, насколько сложно было прочесть эмоции Вингала. Знала бы она, что даже Черному Крылу Адж Ула, расчетливому, хладнокровному стратегу были не чужды человеческие чувства и страхи. Сейчас было не время заострять на этом внимание, а потому Цзяо просто ушел, покачав головой.