Никто не смеётся последним

      Это новое «хочу» стало для Шикамару абсолютно ошеломляющим. Во-первых, он ничего не хотел от этой жизни, кроме покоя. Во-вторых, главным составляющим в его новом желании выступала самая проблемная, жестокая и себе на уме Женщина. От последнего слова по коже расползались мурашки, ибо, кажется, он нездоров.       Нездоров, ведь всю неделю в Суне оборачивается, кого-то выискивает взглядом, пытается не попадаться Канкуро и несколько сухо выдаёт свои отчёты Казекаге, пребывая вечно в другом далёком измерении тяжёлых раздумий и сомнений. Чёртов Канкуро, запутал ему все мозги.       Злость оборачивалась полной поломкой системы и превращалась в непривычные для Шикамару оплошности. Он переронял в номере всё, что только можно было, чуть не вышел в надетом задом наперёд жилете на улицу, а как-то раз даже прошёл мимо Казекаге, не заметив того и не поздоровавшись.       Нара не мог не признать — происходящее было до жути забавным. Не для него, конечно (а вот Темари бы похохотала). И не мог не признать, мол, да, почему-то он хочет увидеть эту страшную женщину. Убедиться, в порядке ли она, в конце концов, девушка умудрилась встать в один ряд с его дорогими друзьями. Подобралась достаточно близко, дабы он и за неё переживал.       Проклятье.       — Раз это твой последний день здесь, хочу тебе кое-что показать, — Гаара улыбается одними уголками, а Нара осознаёт — опять он находился в прострации некоторое время вместо того, чтобы слушать Казекаге. Нужно будет сходить провериться к Сакуре по приезде.       — Не стоит, — парень чувствовал, как голубые глаза Сабаку но просверливают в нём дыру, пытаясь что-то понять. Они светлее, чем у его старшей сестры, подобно зеркалу неба. Чистые и ясные, смотря в них, тяжело поверить, что раньше этот человек был одержим Шукаку.       — Ты не в себе в последнее время, словно что-то ужасное приключилось, — спустя недолгое молчание заключает Гаара. — Тяжело пришлось в Суне?       — Нет, — Шикамару выпрямляется под режущим взглядом собеседника.       — Должно быть, на то есть причины, — опять, после паузы, высказывается Казекаге, опуская веки. Он не будет лезть в чужую душу, когда человек не хочет. — Если я могу тебе чем-то помочь — только скажи, — Гаара подбодрит друга, как только сможет. Это всё, что в его власти.       — Всё в порядке, Гаара, — ну, вот, заставил переживать главу Суны. Невесело. Пора бы взять себя в руки.       — Хорошо, — сдаётся собеседник после внимательного изучения выражения лица Шикамару, понимая — советник Хокаге ни слова более не скажет. — Тогда пройди вон туда, — Казекаге показал на лестницу, спрятанную за шкафами в кабинете. — Я кое с чем закончу и тоже поднимусь, — стратег кивнул и последовал наверх.

***

      — Твоих рук дело, Канкуро? — спрашивает Гаара, когда шиноби поднялся наверх и услышать разговор уже точно не мог.       — Я просто рассказал ему, где Темари, — вошёл в кабинет Кукольник, до этого стоявший у двери.       — А Шикамару спрашивал?       — Нет, но явно хотел знать, — Гаара качает головой на ответ брата. — Ой, ты поступаешь сейчас так же, тоже лезешь не в своё дело. Или я не прав? — младший пожимает плечами на вопрос, и в помещение спустя некоторое время входит человек, с которого сыпется песок, он снимает шарф, открывая лицо и здороваясь с присутствующими.       Шикамару минут пять стоял на крыше резиденции Казекаге, рассматривая дома внизу и людей, снующих туда-сюда. Ветер здесь был сильным, забивая уши, он окутывал, он властвовал, он открывал глаза на внутреннюю жизнь обитателей деревни. Тут было спокойно и хотелось дышать, тут Нара почувствовал себя на мгновение как дома, а после увидел бесконечный горизонт песка, и приятное ощущение исчезло без следа, оставляя в груди новую зияющую дыру, быстро затягивающуюся.       Везде один только песок, и он был прародителем всего: прародителем людей исключительной выдержки и силы воли.       «Исключительных людей. Поэтому она тоже сможет со всем спр…» — лишь успевает подумать Нара.       — Давно не виделись, лентяй, — Шикамару замирает, услышав знакомые нотки грубого голоса. — А я-то думаю, чего это мои братья затеяли, так упорно выпроваживая на крышу прямо с дороги, — последнее предложение проговаривает тише, только для себя, однако он услышал.       — Привет, — оборачивается, немного страшась, что у него глюки, что совсем сошёл с ума, и в который раз замирает, боясь сделать лишний вздох. Во-первых, потому что девушка действительно стоит перед ним. Во-вторых, его пугает увиденная картина — длинный порез на щеке, под глазами тёмные круги усталости, рука у локтя перебинтована, кровь просачивается сквозь белую марлю. — Тебе нужно в больницу, — говорит неожиданно резко и даже для себя удивительно низким тоном быстрее, чем успевает раздумать слова хорошенько, произносит сразу, как они возникают в голове.       Куноичи поднимает брови, замечает выражение его лица — отстранённое, угрюмое, почти свирепое — и тушуется.       — Да всё нормально, было и похуже, — делает пару шагов вперёд, сужая глаза. — Моя оплошность, не думала, что среди них найдутся опытные ниндзя. Да и к стихии огня оказалась не готова, — девушка пожимает плечами, собираясь сделать ещё пару шагов, дабы оказаться на краю крыши и оглядеть любимую деревню. Что вот она, дескать, всё с ней в порядке, можно не волноваться.       — Ты… — но Шикамару преграждает ей путь, вызывая новый приступ удивления, юношеское лицо странно перекашивается, а руки будто стараются что-то схватить, пока голос непослушно рвётся на части, заполняя изнутри ругательствами.       Он и сам не понимает, почему так хочется собрать кровь с её лица, почему злится ни с того ни с сего, почему еле сдерживает какие-то новые глубинные мысли и чувства. А внутри ответ уже поспевает, точно яблоки в августе, вот-вот сорвётся с ветки и ударит по разуму с размаху, но пока лишь качается, пока не кричит зловредное яблоко — не дело её нежной мягкой коже быть безжалостно кем-то разрезанной. Руке хочется забрать веер, а вторая готова помочь первой силой отвести эту проблемную женщину к медику.       — Что с тобой? — Темари непонимающе наклоняет голову в сторону, открывая вид на тонкую белую шею.       Для него, оказывается, невыносимо видеть её раненой, измученной и грязной — в пыли и крови, своей и чужой, отчего враз подобревшее сердце никак не успокоится, просит поскорее что-то с этим сделать, оно просто так не может. Руки трясутся, мысли слишком затуманиваются, всё совсем не так, как должно быть, всё не так, когда она не в порядке.       Почему-то вспоминаются миссии, во время которых страдали Чоуджи или Ино, тогда ранения были посерьёзнее, чем у Принцессы теперь, его же колотит, словно вернулся в старые времена, словно вновь не получается остановить кровь друга, словно опять Ино не может двигаться, словно он снова готовится потерять кого-то очень дорогого.       Больно, в груди жжёт, правда, больно. Невыносимо больно. И эта боль отражается на лице моментально, Темари даже слегка отшатывается, после чего её заполняет с ног до головы потрясение.       — Пошли в больницу, — звучит холодно, отрешённо и скрипящее, так же скрипят его внутренности. За свою жизнь, работая шиноби, он ведь и не такие ранения видал, однако беспричинно именно сейчас ему это даётся столь тяжело.       — Зачем? — она в настоящем шоке от того, в каком состоянии Нара, девушка делает шаг навстречу, шиноби лишь поднимает глаза, и есть в них что-то пронзительно грустное, из-за чего она тут же прикрывает открывшийся для сопротивления рот и кивает головой. С такими не поспоришь. С такими — глупо спорить.       Шикамару никогда не злится. Он может расстраиваться, ныть, не обращать внимания, хихикать, но злиться — никогда. По крайней мере, Темари так думалось до сегодняшнего дня. Она буквально физически на собственной коже ощутила покалывающую дрожь злости, исходящую от него. Тугую, тёмную, плотную и непробиваемую злость, непонятно откуда взявшуюся и на кого обращённую.       Девушка в некотором смятении, идёт молча следом за парнем мимо братьев, прямиком в больницу. Шикамару кивает Гааре и Канкуро и продолжает безмолвно брести вперёд, ощущая внутри невообразимый компот из эмоций и чувств, никак не дающий покоя, он кипит и выливается из стакана, тяжело поддаётся контролю, никак не разрешая Наре разобраться в нём до конца. Почему его трясёт? Почему руки вспотели? Почему не может на неё смотреть? Почему её кровь явственнее и болезненнее своей? Почему в голове бардак? Почему всё так?       И, на самом деле, он уже знает ответ. Знает, борется, борется и снова борется, но кулаки сжимаются до хруста, голова опускается вниз под давлением фактов и правды. Нельзя не признать. Нельзя больше бегать от истины. Не получится. Потому что…       Потому что она ему нравится.