Запах одуванчиков

      Пока мама, а точнее уже баба Галя с дедом Алесем бегали по местным магазинам детских шмоток, выбирая что-нибудь милое и синее, Савва не покидал пределов клиники, прислушиваясь медвежьим чутьём к каждому скрипу и стону за дверьми родильного отделения. Диня прикорнул у него на коленях, свернувшись калачиком. Яхонтов заторможенно поглаживал свою такую трудную и долгожданную любовь по платиново-белым волосам и молил Стрибога о здравии других двух Гелиодорских. Александра Малютична восседала напротив и, то щурясь, то хмурясь, то слегка улыбаясь, разглядывала волевое лицо сына. Ситуация отчётливо напомнила ноябрьскую ночь двадцать лет назад, когда они летели спецбортом из Лосиной Курьи — мать была после третьих родов, а у Саввы руки пахли кровью. Он самолично помог появиться на свет Ляльке. А сегодня его не пустили к наречённой, но рядом были обретённая вновь мать и отмоленный Гор.       Савва мучился двояким чувством. С одной стороны мать стоило бы отправить к отцу в гостиницу и не мариновать в больничном корпусе, с другой — хотелось с ней объясниться. С третьей — Савва вправе был обидеться и сыграть в бойкот.       Тосковавший по матери все дни с её исчезновения, сейчас он вдруг осознал, что по сути не нуждается в ней. У него всё спорилось, деловые схемы работали, везде были отлажены рычаги управления. Александра Малютична сошла с арены и сама это понимала. Савва видел по гордому, но потерянному выражению её глаз. И — ждал.       Нет, сегодня, двадцать лет спустя, не он, мать должна заговорить с ним. Александра Малютична ёрзала в кресле, меняя ногу на ноге и стуча по подлокотникам ногтями, пыхтела и поправляла волосы, потом сдалась и осторожно сказала: — Ты помнишь про то, что у него сегодня день рождения?       Савва погладил Диню по бесцветной пряди надо лбом, и тот даже не засопел. — Ему двадцать. Да, помню.       На самом деле он помнил ровно до этого дня. А сегодня — забыл. Увидел его и — забыл. — На день рождения принято дарить подарки. — На мой он ничего мне не подарил. — Он подарил тебе вершину Сагарматхи.       Савва осклабился, вспоминая сердечко из рук на видео. — Его лучший подарок — это я. Надеюсь, ты не собираешься спорить? — С тобой? — Мать хмыкнула, оглядев его с долей любования, её обычного странного любования, сквозившего даже через гнев. — Не посмею. — Это правильно. С главой рода не спорят. — С главой государства подавно.       И снова они замолчали, синхронно вздохнув. Этот почти забытый жест разблокировал в Яхонтове воспоминания об их отношениях, о недосказанности и спрятанных чувствах. О стремлении защитить и помочь так, чтобы это не было похоже на поддержку и защиту. И всякий раз — эти улыбки, полные иронии. Словно они друг друга недостойны, но только внешне. За хитроумным блеском карих глаз таилась привязанность и сумасшедшая любовь — то, что заставило мать по первому сообщению о критическом состоянии Саввы примчаться к нему в Балясну, целовать его, полубеспамятного, рискуя конспирацией, и отдать ему кровь.       Она спасла его. После того, как чуть не убила.       В который раз, ять, в который раз. — Мамань, — позвал Савва. — Объясни...       Она сдвинула брови в напряжении, но он продолжал: — Почему ты дала мне имя «Савва»? — Хах, пипяо, что тебя волнует в такой момент, — Александра Малютична сверкнула пин-ап улыбкой. — Когда ты был в планах, я хотела назвать тебя в честь Севы Тиронова. Но Всеволод — не яхонтовское имя. И твой дядька, то есть, дэш твою, ты сам подсказал мне, что в имени Савва... — Есть все буквы имени «Владислав». — Савва докончил и поймал её замешательство. — Рил ток. — Мать посерьёзнела. — Мы договорились, что будем вместе и в этой жизни. — «Пилить и любить тебя я буду вечно», — ответил ей Савва последними словами Влада Скопидомова. — Ты... Помнишь? — Она вжала ногти в подлокотники, но её натренированная годами выдержка оказалась сильнее сантиментов. — Почему ты предпочла исчезнуть после того, как спаслась? — спросил её Савва, дабы спровоцировать мережкой на воспоминания. И мать повелась, открылась. Калейдоскоп кадров её памяти одноминутно овладел Саввой. Он увидел и чёрную дыру, и то, как она предъявила Хозяину Смерти подменную косточку как откуп за жизнь, как была лишена силы и выбралась только благодаря старанию Дорохова. Это оказалось неприятным открытием. Выходит, не только отец, но и ПэКа водил Савву за нос, зная, где мать, и молча! «Кругом обманщики», — незло посетовал про себя Яхонтов. — Я беспомощна и беззащитна, сын. Не ведьма, не колдунья. — Александра Малютична приправила свои слова глубокой печалью и сожалением о потере. — Просто сумасшедшая старуха. — И? — отозвался Савва. — По-твоему как «просто сумасшедшая старуха» ты, моя мать, мне не нужна? Ты всё стараешься защититься от угрозы, которой нет? — Я... Больше не боюсь тебя, — уверила мать. — Я это поняла, когда ты сегодня злился. Твоя агрессия была направлена на всё подряд, но не на нас. Я это оценила, Савва. — Тебе потребовалось сгинуть на полгода и тем самым довести меня до чертей, чтобы понять это?       Опять долгий, напряжённый, немигающий взгляд. И молчание, которое пришлось на сей раз прервать Савве. — Если ты боялась, почему ты вернулась? — Я соскучилась. И мне дэш, как осточертела размеренная жизнь. Я не создана для покоя. Савва усмехнулся и мать тоже собрала у глаз благосклонные складочки. — Трудно не быть Яхонтовой, когда ты Яхонтова, да? Хоть и с другим именем в паспорте. Но род не обманешь. — Сечёшь. — А я справился, мать. Можешь себе представить? — Могу. Я тебя палила, — заявила она сразу. — А я вот нет. Особенно «ГосПар». — Твои уловители в деле? — моментально включилась в тему она. — Да, и я перевёл все активы в платину с адамантом. Оставил во главе правления Сердюкова. — Пипяо! — она возопила, почти будя Диньку. — Его! — Сорян, но я президент! — отбрыкнулся Савва. — У меня, как ты любишь говорить, овердохера мороки! — Ты слил наш родовой бизнес дичку! — Временно! На два президентских срока с заключением договора на жёстких условиях! Об исключительно централизованном управлении! То есть, генеральные решения имею право принимать только я! Уяснила? — Сердюков на тебя молиться должен! — фыркнула Александра Малютична. — Не он один. Мать, — Савва вразумил её: — всё в порядке. Сама видишь.       Она отвернулась, чуть качнув головой. Признала, что её мнение действительно перестало быть веским. И в этой сгорбленной позе вдруг — Савва раньше никогда не испытывал подобного — показалась ему маленькой. Кипучей энергии женщина, вечный диктатор, твердыня, лидер, несгибаемая и волевая мать, его опора и извечная препона к начинаниям сейчас выглядела заблудившейся, напроказившей девчонкой. Это откровение поразило Савву. Мать впервые оказалась — не физически — морально слабее него. Власть у Яхонтовых и впрямь сменилась.       И будто повинуясь Саввиным ощущениям, Александра Малютична очень тихо и веско попросила его: — Сын. Возьми меня в рот. — Чего?! — аж наваждение захотелось стряхнуть, и Савва вздрогнул, пихнув Диньку. — Возьми меня обратно в род, — повторила она и робко, настороженно взглянула на него.— Только ты вправе вернуть мне колдовскую силу. Ведовство меня не парит, без него жить кайфовее, но джетинг... Децл, я загибаюсь без Неба. Прошу, верни мне дар ветра.       Боялась. Боялась и просила. Боялась и шла навстречу. Её зажатая поза опять была защитной, словно она ждала развеивания. И это шло не из детства, вернее, не из Саввиного детства, а гораздо, гораздо раньше. Привычка защищаться и быть начеку с самым родным человеком из всех потому, что сила, данная ему отнюдь не Давидом Арцивадзе, растёт день ото дня. Сколько же этой боязни лет? — Иди назад, что с тобой делать. — Синий сапфир на пальце у Яхонтова сверкнул как-то особенно ярко. — Не гнать же мне мою сумасшедшую старуху? Мать есть мать.       В её мозгу мелькнуло возражение, о поводе к которому Савва догадался, но вслух она ничего не сказала. Как бы там ни сталось, по крови они были родными. И переливание это доказало. Яхонтов протянул матери руку, придержав другой Динину голову, и Александра Малютична сплела их пальцы. Волна отдачи прокатилась по жилам Саввы, уйдя через кисть и перстень в другое тело, и мать содрогнувшись, поёжилась. Опустила голову в руки, шикнула, давя неприятные ощущения. Живая. Вот теперь, ощутив её биение и силу, Савва окончательно уверился в этом. Мать снова с ним. — Ты чего? Загибаешься? Перстень отдать? — Савва потянулся к родовому знаку, чтобы снять его с пальца — не хватало ещё старухе двинуть кони от нехватки силы. — Щекотно. Иголки по коже, как отсидела себе всё. Не парься. Роду известно, кто из нас двоих старше по наследству. Савву пробрал холодок от её слов. — Знаешь, выходит. — У меня отличные узкоглазые осведомители, — сдала она Илью. Прикусила губу в нетерпении. — И... Я снова могу летать? — Проверь, — предложил Савва. — Мантас, — негромко приказала она, и лёгкий ветерок качнул листья угловой пальмы. Низко и негромко рассмеялась. — Пипяо. Работает.       Естественно, прыгать от радости ей не пристало, потому она переложила ногу на ногу и сцепила пальцы в победном жесте. И всё. Она получила, что хотела.       Савва вновь усмехнулся и поцеловал Диньку. Кажется, с матерью иначе не получится. Но... И так лучше, чем никак. — Это ты заявила его на тридцать восемь? — Я. — И он сможет? — Не сомневайся. Тут Динька закопошился, разомкнул сонные веки и просопел: — Ой, всё. — Что — всё? — не понял Савва. — Родился. — Диня полуосознанно оглядел зал ожидания и заморгал. — То есть? Шо я сказал?       Оба колдуна растерянно переглянулись и, не сговариваясь, ринулись наперегонки к двери, отделявшей их от бокса с Бляхой. Оба припали, кто ухом, кто аппаратом к запертой перегородке. Сперва изнутри не доносилось ничего нового, разве что, слышалось дыхание уставшего человека и негромкие переговоры, а потом громко и пронзительно заплакал младенец. — И правда родился! — буркнул Яхонтов, уставившись Дине в разноцветные глаза, точно бы искал там истину. — А Юляшка?       Стало звеняще жутко, несмотря на плач новорождённого. Савва почувствовал, как наливаются ватной тяжестью ноги от одной мысли, что Юли, возможно, больше нет или сейчас не станет, если они всё-таки ошиблись. Он повис на двери прежде, чем Бляха удивлённо и устало сказала, и голос у неё был явно не умирающий: — Мама дорогая! Я стала мамой? Это мой сын? И сразу отлегло. Савва впечатался лбом в дверь и захлебнулся радостью. И они живы! — Это наш сын, — прошептал он, внушая мережкой. Следом вспомнились столетовские слова: «Истина для всех взойдёт, всех согреет, аки солнышко!» Истина. Кажется, так и переводится имя «Назар», Савва читал когда-то, пока раздумывал, как назвать наследника. Снова ведьмы оказались правы. А свою судьбу знать — со скуки помрёшь!       Галатея распахнула двери так импульсивно, что створками прилетело по мордам обоим подслушивающим колдунам. — О. Тут, как тут. — Она потеснила Яхонтова назад, хотя тот вставал на цыпочки и улыбался повернувшей голову с родильного ложа Бляхе. Зарёванная и вспотевшая, та показала два пальца вверх, знаменуя победу, а из пелёнок у неё в другой руке торчала лиловая мокрая макушка малыша. На синеватой кожице сына были видны вьющиеся волосики и будто мазок белой краски — над самым лбом. Метка Гелиодорских. Вот бы глаза его увидеть!       Савва прижал ладонь к сердцу и послал семье воздушный поцелуй. Диня подпрыгивал за его плечом. — Всё хорошо! — урезонивала их Кочеткова. — Ребёнку нужен кислородный бокс, но это перестраховка — от недоношенности! Савва, Денис, идите, отдыхайте! — Назар! Юль! Назовём его Назар! — пользуясь моментом, крикнул наречённой Савва. — Ну пожалуйста! — Диня сложил руки. Его сестра мигнула глазами. — Вон, вон! — гнала их Галатея. — Александра Малютична, забирайте мужчин и ведите на покой! — Так, всем спасибо, все свободны! — включилась мать и захлопала в ладоши. — Отбой! — А когда можно навестить? — вклинился Савва перед носом Галатеи. — Завтра и узнаете! Без пяти полночь! — отрезала она и захлопнула двери. Диня, сияя, взглянул на Савву и шепнул: — Со мной в один день родился! Успел! — Значит, вместе и будем отмечать! — Яхонтов притянул к себе любимого и коротко поцеловал его в усы, из которых один тоже оказался белым.