Запах одуванчиков

20 марта 2067 года, Калтай. «На шести ветрах — кровь. На шести холмах — кровь. Дуб стоит могуч, ветви выше туч. Вкруг горят костры, да мечи востры. Славят Перуна, бога нашего! Слава Перуну! Хой!»       Горловой рёв отца слышался за стенами пещеры, за камнем, привалившим вход. Пока страна дружно выбирала себе правителя, Савва сидел на коленях у смертного ложа в месте упокоения двух витязей — Отваги и Ясена, там, где начался его род — и молил самого Перуна о милости.       Накануне бабушка явилась во сне и сказала: — Если хочешь справедливо и долго править, Консыг-ойка, соверши требу с камланием — Отцу Богов — и великий правитель Единой Родины из старинного предания воплотится в тебе.       Савва не замешкался. Он не собирался прирастать к извещениям от избирательного комитета. От него уже мало что зависело, потому, оставив в штабе Юльку, он нырнул в портал и вскорости был у кургана на Калтае. Попасть туда, несмотря на тщательную охрану объекта, труда не составило. Одно лицо Саввы уже служило пропуском. С ним был отец при бубне и Ярэ в кам кеби. Родные остались снаружи, на облинявшем снегу у холмов, хранивших память о жестоких сечах былого, Савва же двинулся к своему грядущему. — Камлай и проси у Неба рассудитэльности! Проси милосэрдия и рэшимости, — велела бабушка. — Эсли надо будэт — жэртву совэрши!       С тем Савва вошёл в пещеру. Сплетённых в последней любви скелетов там давно не было — они хранились в НИИ Археологии Новосвирьска, но место по-прежнему влекло своей силой и величием. Повинуясь зову души, Савва лёг на место Отваги лицом вниз и позволил образу бурого медведя увести себя в нижний мир. Мимо пролетали эпохи, дамы в пышных платьях кружились на балах, бились воины, гремя доспехами, а Савва смотрел и шёл. Шёл вглубь веков, чтобы обрести милость того, кого все давным-давно похоронили, но извечного по сути. Он шёл и чувствовал веяния Перуна-Неба повсеместно — во всём, чего касалась бурая медвежья холка. Ведь Небо это то, в чём каждый пребывает почти всей кожей — и лишь малой частью её прикован к Земле.       Рёв отца держал Савву между образами, выступал связующей нитью между реальным и потусторонним, а бабушка хлопала крыльями и указывала путь. Савва шёл без боязни в сердце потому, что он разучился и устал бояться. Он был готов к битве, но пришёл радеть о мире. «Чернокрылый вран скликает на брань, кости поразмять, удаль показать, жажду утолить, травы окропить. Средь седых костров ярись, руда-кровь! Во славу Перуна, бога нашего! Хой!» «Не бывать войне отныне, ибо не Полководец я, Миротворец, — внушал себе и Небу Савва, пока седая ворона вела его мимо каменных глыб и ржавых трав. — А бывать многия лета благовенствия».       Бабушка прыгала по искрящейся дороге и чистила клюв об обочинные камни. То встряхивала перья, то покаркивала, пока не указала клювом на высоченный — упёршийся кроной в синеву Небес дуб. У Саввы дух захватило от мощи этого древа. Низкое солнце будто бы утопало в его листве, а корни древа вцепились в основание мира. Под дубом на алтарном камне, похожем на смертный одр двух витязей, сидел широченной спиной к Савве рослый мужик. Он был облачён в потрёпанную будто бы ураганом экошубу и задумчиво курил. Увидев его, Савва замер — едва лапу успел занести, чтобы ступить ближе. Пасть приоткрыл в изумлении и одно ухо прижал к голове. Мужик полуобернулся, оценил гостя недовольным взором кирпично-красного цвета глаз и пригладил жидкую испаньолку. Под мехом экошубы у него поблескивала кольчуга, похожая на вязаный из металла свитер. Он пожевал губу и презрительно процедил: — Ты все мои деньги просрал?       Савва оказался настолько не готов к подобной встрече, что выдул носом медвежий стон, и лишь потом сообразил, что надо бы и по-человечьи молвить. — Так на дело же. — А я на тебя уповал, внучок. Питал надежду, что хоть ты для себя поживёшь, не для сволочей. А ты туда же.       Обрюзгшее, испещренное следами страстей лицо из зеркала, с ожившего масляного портрета, из снов, из обрывков чужеродной, тлетворной памяти. Как быть, столкнувшись с ним накоротке? — Яхонтовы живут долгом. — Со всеми квитаются, а себе не отдают. — За нас с Неба спросится, — нашёлся с ответом Савва. — Ничего там в Небе нету. Одна проклятая бездна, — тряхнул седеющими, убранными в аккуратную причёску волосами собеседник. — Ты неправ. Там цветущая жизнь. В каждой звезде. Там солнце и он. — Тот, кто опять тебя бросил. — Тот, кого я простил и намерен ждать до гроба, а то и дольше. — Какая собачья преданность! — с горькой издёвкой выдохнул собеседник сигаретный дым. — Ты ж не Берзарин, Савва. Опомнись. О тебе и знать забыли. — Я знаю. Я помню, кто я. Захочет меня — явится. А насильно не притяну. У меня и без него есть о ком печься. — О Родине, готовой воткнуть тебе отравленный стилет в сердце, стоит тебе зазеваться? О наследнике, из которого выйдет очередной выпороток, обманувший твои ожидания? О смеске от белородской мрази с кровью и родовой принадлежностью белородским мразям? О местности рыжей потаскухи, самого тебя сделавшей девкой с позорным посохом и неволей, застившей тебе глаза ведовской чепухой? О земной погани и духах, жаждавших от тебя лишь одного — сровняться в правах с тем, чтобы указывать, как перед ними ползать? Да не смеши меня! Они того не стоят! — Ты же не всё мерил деньгами, дед. — Савва ощутил сердцем тёмную дрожь собственной души. — Мне можешь не объяснять. А цену всему я знаю, в том числе себе. И я справлюсь. — Всё бы тебе справляться. Я купил тебе жизнь не для того, чтобы ты справлялся. А чтобы жил. — Я живу. Я так живу, и мне нравится. — Чем докажешь? — веско прищурился собеседник. — Дед, — в свою очередь не менее веско зазвучал Савва, — ты помнишь запах одуванчиков?       Карие, маленькие глаза с озадаченностью воззрились на него. Потом Малюта хмыкнул. — Экого ты от предателя-Гора понабрался. Нет, я не помню. Не удосужился узнать. — А я помню. — Савва приложил к сердцу лапищу. — Они пахнут любовью. — Ничего, что это мать-и-мачеха была? — подловил его предок. — Нормально. Все цветы до единого пахнут бескорыстной любовью. И мать с мачехой сойдут за одуванчики до лета! — решительно сказал Савва. — Я только начал замечать и чувствовать любовь. И я продолжу быть чутким. — Первый в роду чуткий Яхонтов, с ума сойти, куда мир катится, — пожал плечами дед и, выбросив сигарету, поднялся. Размял плечи. — И что ты намерен делать со своей чуткостью? — Я намерен править в понимании. А там посмотрим. — Что ж, правь, раз так хочется, — предок сошёл с камня. — Что делать тебе беспутница Ярослава Ростиславовна сказала? Кому требу приносить? — Сказала. — Савва покосился на пересекающий левую ладонь шрам. — Ради мёртвого бога руки не жалко? — Ради единства Неба и Земли — нет. — Как я ни старался, ты слишком Влад, — разочарованно посетовал Малюта. — Делай, что сам знаешь. Меняй сторону, лезь в сечу, жди подлеца, чтоб ему, красивому, пусто было. Это твоя жизнь. — Ты сам разрешил мне. В последнем наставлении. Делай, что хочешь, и... Хорошо всё будет, дед!       Савва сместил свою тёмную ипостась с камня, взобравшись на него сам, и об острый край рассёк ладонь, чтобы окропить алтарь Перуна кровью правителя. Обернулся на рассыпающийся мираж и прибавил весело: — Я завёл шесть котов, чёрных, как вагина моей наречённой! Слава Перуну! — припечатал ладонью камень, оставив оттиск крови. — Вовек слава! Хой.       Тотчас пространство дубовой кроны пересекла жужжащая яркая змея, разрывно прогремел гром, и где-то вдалеке рассмеялся один некромант.       Савву прямо за рукой втащило целиком в гранитную поверхность камня, как в густой раствор расплавленного золота, и выплеснуло в ёмкость, наполненную огнецветом. Снова огнецвет!       Савва забарахтался, нащупал крышку саркофага и вынырнул из камлания в подвале Дома Некроманта. Кругом стояли озарённые радугой и солнцем зеркала, как пластины переливающегося золота, в крайних из них шелестели, уплывая в вечность, дубовые ветви, а Белояр и Дария лежали в своих колыбелях умиротворёнными и светлыми фигурами.       Савва обтёр подбородок, разжал ладонь — поверх старого синеватого шрама розовел совсем свежий заживший рубец. Яхонтов вылез из саркофага в мокрой, пропитанной огнецветом одежде — в том же деловом костюме, в каком лёг на одр витязей на Калтае. Вытряхнул жижу из омнифона. Аппарат мгновенно проснулся вызовом от отца. — Савка! Мальчик мой! Как ты? В пещеру попала молния! При нас! Камень разломило напополам! Ответь! — Я цел, папуль, — прохрипел ошарашенный Савва. — Я принёс требу Небу. И я... в Балясне. Как, не пойму. — А что тут понимать, кам он на то и кам, чтобы чэрэз миры скакать! — весело раскаркалась бабушка.       Савва не понимал и сколько времени провёл по ту сторону, но надеялся, что всё ещё находится в двадцатом марта. Без препятствий пересёк нижние этажи дома Дорохова и вышел на звук большого телевизора в устланной дахрийским ковром гостиной.       Павел Константинович чинно попивал восточный чай с финиковым печеньем и смотрел завершение выборного дня. Невозмутимо глянул на измочаленного проверкой Савву и жестом пригласил в кресло напротив — и это несмотря на видок ученика. Тому было стыдно раздеваться, да и не к месту. Пришлось сесть как был, чтобы узнать новости. — Только что в Балясне завершились выборы президента Родины, — вещал утюг. — Впервые с девяносто первого года явка избирателей составила почти сто процентов. По предварительным данным кандидатура самовыдвиженца Саввы Яхонтова лидирует по количеству отданных голосов в большинстве субъектов страны. В Балясне и Балясненской области за Яхонтова проголосовало более девяноста процентов избирателей. Наибольший процент отданных за Яхонтова голосов, как ни странно, отмечается в родных тюрьмах. — Вот сукан Сенька Шалый! — ляпнул Савва, вспоминая знакомого однажды по изолятору вора-рецидивиста. — Не подвёл, ять! — Всё. Ты президент, Савва. — Дорохов откинулся в своём кресле и с необычайной для такого события простотой сказал: — Поздравляю, мы сделали это. — Не верится. — Яхонтов стёр остатки огнецвета с лица. — Думаю, дед бы гордился тобой. — Павел Константинович глянул с ностальгией на рядок фотографий над камином и непроглядный, въедливый взор его потеплел. — Я не склонен так думать, — вспомнив недавнюю встречу, вспыхнул Савва. — Не бери в голову, это была всего-навсего моя проверка. — Дорохов отставил чашку и налил Савве горячего напитка. — Всё, что есть в этом мире от Малюты — оно в тебе. И иного не существует. — Слава Перуну, — повторил Савва, заложив ладони за голову и никак не веря, что стал президентом. — Жаль, матери рядом нет, и она не видит моей победы. Я бы на её лицо посмотрел! — Она бы тоже тобой гордилась, — убеждённо ответил Павел Константинович. — Да ладно, — фыркнул Яхонтов. — Вот уж в это я поверю ещё меньше, чем в гордость дедову.       ...Диня Капульцевич только вернулся с тренировки и отпустил отца медитировать на воздухе, как услышал из бытовки, где они жили, трескотню телевизора и приглушённые рыдания. Он поспешил вылезти из капюшона и очков, стащить перчатки и боты, чтобы ворваться в домик и застать там плачущую Санчес, рукой прикрывавшую рот. Она перевела взгляд на Диню, и тот растопырился на пороге. — Шо случилось? — выпалил скоморошек. Сразу пришла мысль: беда! — Савва? Шо с Саввой?! — Он... Мой сын... Мой децл стал президентом. Дэн, он хотел стать им и стал! Это невероятно! — Она опять затряслась в рыдании. — Это счастливейший день для матери! Мой сын глава Родины. Я сейчас сдохну от гордости. — А... Поздравляю, здорово. — Диня точно яду выпил. Сгорбил плечи, повесил нос и поспешил обратно на морозец. Это в голове не укладывалось, хотя Савва шёл к правлению страной десять лет. Но... — Ну вот он и президент, — прошептал Диня и вытерся девственно белым снегом. Достал из-под ворота костюма яхонтовский самородок и внушил сам себе: — Мне до него, как до Кремля. Был не нужен, а теперь и подавно не нужен. Эх!       Он глянул на дальний и неподступный, упирающийся в высокое Небо пик. Самый высокий пик на Земле. Его цель.