Запах одуванчиков

«Запах разложенья в комнате моей. Я сижу на стуле и думаю о ней. О той, что обошлась со мной так нехорошо. Я вспоминаю то, как все произошло. Как всё произошло...»       Проснуться раньше неё и долго, с опустошённой вчерашним выпитым головой глядеть, как солнечный луч мило притаился на светлых волосах. Юлькино лицо безмятежное и мягкое, как у маленькой девочки. Или как у Диньки, когда тот спит. Что и говорить, брат с сестрой! Эх. Савва уже и забыл, какой эта заноза бывает, когда не кривляется и не ершится. По неясной Яхонтову причине с Юлей автоматически ассоциировалась прилипшая песня: «И достав револьвер, ты сказала «прощай», своей нежной рукой ты открыла мне рай. Я сидел и молчал и немного скучал. Ты достала ключи и сказала: «прости», и хлопнув дверью ты ушла. Отрезав раз и навсегда».              Красивая, решительная. Сильная и умная. Коварная, опасная, где-то расчетливая и вероломная, но в главном, для него, для Яхонтова — отчаянно верная. Разве такой женщине суждено быть счастливой? Как и большому доброму мужику. Савва откинул с Юлиного уха шелковые пряди, чтобы не мешали созерцать её спящую. «Своей нежной рукой ты открыла мне рай».       Неожиданно подумалось, что дед плохо кончил потому, что рядом с ним никогда не было такой вот сумасшедше-преданной и прекрасной женщины. Следующей мыслью стало то, что Августина Гелиодорская погибла раньше, чем Малюта Яхонтов сошёлся с её братом. А если бы вышло иначе... Какой она была? А вдруг бы дед при ней смог счастливее прожить свою жизнь?       Савва принял это осознание спокойно. Он в целом сегодня чувствовал себя наполненным и защищённым. Чем? Было непонятно. Будущее, хоть и в новом мире, до того виделось ему шатким и нестабильным. То ли мережка толкалась предстоящими переменами, то ли он просто привык шарахаться по любому поводу. А тут, трах, бах, Бляха.       Юля засопела, повернулась на спину и сжала кулачок. «Почему я все эти годы так старался не принимать её очевидных достоинств? Её красоты. Очарования. Искренности. Относился с подковыркой, с насмешкой, стремился защитить и опекать, а сам... Неужели потому, что это для Яхонтова слишком, всегда слишком, я всегда боялся, что это в ней дутое, напускное, и на поверку она фальшивая, как многие шутихи? Она... И вправду во многом притворялась. Потому, что внутри оказалась ещё более чистой и настоящей. Разве это пристало проявлять в повседневности? Разве она не боялась, что я её высмею и раню? И всё же ни она, ни я не могли бы сильнее довериться кому-то другому». — Прячемся друг от друга, держась за руки, глупцы.       Он сказал это и, вложив всю нежность и благодарность, поцеловал её в лоб. Юля потянулась и приоткрыла небеса сонных глаз. Савва сощурился в улыбке и снова нацепил маску покровительства. Привычку быть Яхонтовым искоренить так же сложно, как вывести из Юли Капульцевич Бляху-Муху. — Оу, привет, — мурлыкнула она, но явно переключила в мозгу Майкин образ на физиономию «баскалика, которому точно не светит». — Привет, прелестная пьяница. — Бейби, — её тон стал серьёзным. — В это сложно поверить, но мне приснилось, что мы переспали. Спешу тебе рассказать, чтобы не сбылось. — Сон в руку. — Савва склонился и поцеловал ей попеременно левую и правую груди. Она зашуршала смехом, и закрылась ладошками. — Кошмар. Это неправильно. Мы не должны. — Забудь о долге, Капульцевич. Отдохни уже. Всё, что было в Мохике, останется в Мохике. Он отвёл её запястья и игриво вдавил губами в подушку. — Сумасшедший, — зарделась Юля, и Савва наказал её новым поцелуем. — Наглый. Нахальный. Неуёмный. — Её упрямству перед его повторяющимися натисками можно было позавидовать, только щёки Юли разгорались всё ярче, и укор во взгляде начинала теснить страсть. — Ты невозможный, Савва. — Ещё какой возможный. — Он выбрал скрученное одеяло между ними и подтвердил свои слова делом. Просто и без фантазий, в известной каждому позе, но в самый раз для того, чтобы проснуться. Трахал, смотрел на то, как она блаженно всхлипывает и закусывает губку, да заходился радостным изумлением: «Неужели это всё — с ней? Неужели мы и правда делаем это?»       Казалось, сколько её ни бери, так и будешь сомневаться в правдоподобности происходящего. ...— Надо Федьке фотку скинуть, — задумчиво сказал Яхонтов через полчаса. — Что он проиграл.       Юля лежала на нём, обессиленная и удовлетворённая и накручивала на палец волосы на его груди. Подняла томные глаза: — Не поверит. — Чегой-то, ять? — Ну что мы, голые друг на друге не лежали? — напомнила Капульцевич. — Вспомни хотя бы день ВДВ шестидесятого. — Да ну тебя! — расстроился Савва, оценив её правоту. И прыснул. В тот день они погудели на славу, а самым ярким воспоминанием, запечатлённым на камеру, было то, как Савва со зверским выражением раздирал на себе тельняшку, чтобы показать татуху. Бля покачивалась рядом в красной ушанке. Видя запал Саввы, она тоже оскалилась и разорвала свою белую маечку. Естественно, под ней ничего не оказалось, кроме самой Капульцевич. Пришлось прикрывать подругу чем было, то есть обрывками тельника. Всю сцену сломала! Всю жизнь... Савва почувствовал, как дрожат её плечи, и понял, что она тоже смеётся. — Дурочка, — вернул он баланс своему достоинству. — Дуроёб, — мигом отыграла она очко. — Я вся в песке. Это ты его натащил? — Дак я ж как шерстяной носок, — пожаловался Яхонтов, проводя по обросшей с операции татуировке. — Меня нельзя пускать голым в песочницу. Худо другое, Капульцевич. Я проебал самородок. — Оу, — наконец, она заметила отсутствие шнурка у него на шее. — И как? — Ну, это был сувенир по большей части, — потянулся Яхонтов. — Не отыскать уж теперь, да и не буду. Я присказку молвил: «Уплачено сполна». Наверное, Чернобог с меня последнее стянул. — Перстень не проеби, — напутственно посоветовала Юля.       Тут её омник затрещал, и Савва еле придавил мысль, уж не Майка ли их вычислила, потом чертыхнулся на сторону — какая, нахер, Майка? И зацепил взором высветившуюся фотографию лысой женщины, обнимающей пардуса. — Галатея? Юля закатила глаза, чисто, как это делала мать. — Да что ей надо? Я ж её послала и велела не звонить по пустякам! Был бы не пустяк, она бы тебя осчастливила! — Возьми, — повинуясь подсказке чутья, попросил Савва. — Ответь ей. — Не хочу, — подруга враждебно покосилась на всё не притихший аппарат. — Алло. — Савва сам взял трубку. Галатея посопела, вздохнула и, пробормотав: «приятного отдыха», хотела отрубиться, но Яхонтов притормозил её: — Чё, как дела в Балясне, доктор? Сердечников много за праздники? — Ох, да я... — Кочеткова растерялась. — Холодно. А вы как? Оба, — прибавила она, чуть замешкавшись. — Тепло, надо как-нибудь вместе зависнуть на Гуанкане! Юлька Алексеевна тут приветы передаёт! А, Бляха-Муха? — Он подмигнул пытающейся вырвать омнифон Капульцевич. — Да, хочет, конечно, хочет. Держи, — бросил Галатею разозлившейся подруге и порысил отвоёвывать шляпу. Краем уха послушал, что они с Кочетковой не ругаются, выхватил из корзины, стоящей у бара самый мелкий кокос, подбросил на ладони и прикинул, каково будет на нём раскатывать спину. Привычка тренироваться, даже на отдыхе, и не сходить с режима, руководила Саввой и ковала Савву. Он размялся и полетел, сперва осторожно, потом увереннее вертя левым спином, и так без труда разогнал до пятисот. Обещанных Галатеей проблем с меридианом не ощущалось, только встречный ветер обтекал кожу, да по морю бродили стада барашков.       Совершенно штатный полёт. Чего она там плела про надрыв?       Савва не хотел себя загонять, и потому снизился на скалистом берегу над пляжем. Уселся на самый край и любовался видом волн и парусов. «Довольно, плоть, тебе дремать в оковах! Вливайтесь прямо в грудь мою, ветра! Мне душу и верни, и распечатай, о море!.. О прибой солоноватый, с тобою слиться мне пришла пора!»       Он хотел уже, скинув одежду, сорваться вихрем в прохладную пену и полез вон из футболки. Но тут второй смерч примостился рядышком, заклубив песок. Юлька, смеясь, покрутила омнифоном. — Она очень упрямая! — Галатея? Ясное дело, — фыркнул Савва. — Что сказала? — Глупости. — Капульцевич замялась и убрала аппарат. Ткнула себе в преобразователь, переведя его в спящий режим, и хитро прищурилась. — Слушай. А если я тоже Гелиодорская? Значит, я могу летать и без ошейника? Как думаешь? С «сатнамом»? Савва пожал плечами. — Может, и так. — Хочу проверить. — Юлька сняла тонкое ожерелье, всегда помогавшее ей в полётах, и передала Савве. — Подстрахуешь? Он кивнул, и она повернулась лицом к морю. — Так волнительно, — услышал Яхонтов признание. — Всю жизнь училась быть скоморохом и мечтала летать ветром. А оказывается, это было доступно. Просто сказать заклинание и оттолкнуться. — Верно говоришь, — согласился Савва папиными словами и приготовился её ловить. Она усмехнулась. Подошла к краю. Савва думал, сдрейфит, как Динька, без ошейника не прыгнет, но Капульцевич, не дрогнув и не замешкавшись, прокричала заклинание и шагнула в пустоту.       Порыв смёл её в метре от воды и мягко плюхнулся вместе с ней в солёные объятья моря. — Тьфу ты! Пекло! — ругалась она. — Не получилось! — Ну и не надо! — веселился Савва. — Ты и так великолепно летаешь! Будь шутихой, мне ты и такая... — Она посерьёзнела, накрыла пальцами его губы и сказала: — Ещё попробуем!       Он не стал с ней спорить, хотя и последующие попытки Юли Капульцевич полететь самой ни к чему, кроме купания, не привели. Они проболтались на море день до вечера, а потом так устали, что ни в какой клуб не пошли. Валялись в бунгало, тянули ром с кокосовым молоком и глядели старые семейные видео. — Вон, смотри, — расслабленно тыкал в голоэкран телека Савва, показывая Юле, пристроившей голову на кулачки, — моя маманя молодая. С лиловыми волосами ещё. А вот и дед. Гляди, какой хмурый, но это показуха, не сомневайся. — Да тут все хмурые, а твой дядька так вообще в гробу лежит, — отозвалась сонно подруга. — Ну правильно, так это ж его похороны, — возразил Савва. — Мать, гляди-ка, убита горем. — В эти самые минуты видео показало кадры, как юная Александра Малютична, роняя слёзы, целует бледного, чуть ли не зелёного парня с бумажкой на лбу. Поодаль стоял, сложив огромные руки перед курткой, Малюта. Вид у него был скорбящий, но притом довольный. Если не знать изнанки истории, то можно было подумать, что он кручинится по сыну, грохнутому киллером выстрелом в башку. — А помнишь, как у клиентки в магазе помер барабашка, — сходу просекла выражение деда Юлька. — Ну, — усмехнулся Савва. — И мы его официально закопали за магазином? За отдельную плату. — Самое тяжкое было не ржать, — вздохнула Капульцевич. — Но та речь тебе отлично удалась. — Я любил своего сына, — вещал поминальное слово с экрана Малюта, а Савва вспоминал себя с тем клятым барабашкой. Постные лица его, Юльки и других продавцов, высокопарные слова на публику и то, как пришлось максимально грустно держать обклеенную цветами коробочку перед ямкой, выдолбленной «мантасом» в февральском льду. — Он был для меня всем. Моим воздухом. Моими руками. Моими крыльями и сердцем. Это страшная потеря. Я не знаю, как мне жить. Дай бог нам справиться. Савва с Бляхой переглянулись и дуэтом заржали. — Лицемер хуев, — отсмеявшись, Яхонтов вытер слёзки. — Мать не знает, что он спрятал у дядьки в черепухе ту чёрную косточку. — Зачем мы вообще это смотрим? — Юля зацепила палочками креветку из ресторанного салата, поданного им с ужином в домик. — Нет чего повеселее? — Ну... — вздохнул Яхонтов. — Это моя семья. В сборе. Эпатажная, но какая есть. — Ты не повёл меня на танцы, а уложил к себе в постель, чтобы показывать похоронные видео своей семьи? — попыталась образумить его Юля. — Это новый уровень наших отношений, Бейб? Нечто, что остаётся на после поебаться, то есть более интимное от душнейшего из душнил? — Ну зачем ты так, — отозвался он. — Я просто подумал, что тебя это позабавит. — Ага, значит, это даже не для тебя, а для меня приятное. — Ну да, — Яхонтов почесался. — Я недавно понял это. Когда херово, нужно не замыкаться в себе и не требовать внимания, а давать его тому, кому тоже херово. Так легче справиться. — И ты, типа, меня лечишь, — она перевернулась на живот, приласкав его виски. — Спасаю, как водится. Сейчас поедим и баиньки. А завтра куда-нибудь махнём, — он поймал и погладил её предплечье. — Простые вещи неплохо помогают от сложной жизни, не находишь, Бля? Поесть. Поспать. Потрахаться... — Ты планируешь восстанавливать памятник в Залядово? — Юля вывернулась из-под его руки и сцепила пальцы. Она любила ни с того, ни с сего переходить к делам, и Савва, если честно, тоже. Когда нежность переполняла предназначенный ей в душе сосуд, и стоило перевести её в иное русло. — Да и матери бы твоей... — Есть идея, — поделился Савва. — Я обдумывал это и нашёл отличный вариант. Будет двойной памятник и заодно отметки фарватера. Надо Валере дать проект, пусть нарисует. Он справится на «ура».       Юля выслушала суть задумки и загорелась энтузиазмом. — Медведи? Отличная мысль, Бейб! Ещё и обозначение заповедной зоны, и намёк на твою территорию. Я за! Уверена, получится красиво.       Савва кивнул и обнял её. На экране дед продолжал во весь свой актёрский талант разыгрывать безутешного отца, а наруч Саввы мигнул вызовом. Яхонтов увидел лицо герра Аарона из Цухера и, взволнованный, ткнул в «ответ»: — Да, герр Аарон, добрый день. — Добрый день, герр Яхонтов, — старательно выговаривая родные слова поприветствовал его банкир. — Спешу вас уведомить, что со счёта вашей матери сегодня была снята почти вся сумма денег. — Каким образом? Кем? — собрался Савва. — По данным системы охраны — лично ею, — сообщил банкир. — Всего вам доброго.