Запах одуванчиков

5 декабря 2066 года, Балясна. Vlada_Samokhvalova: привет, братик, как ты?       Савва увидел поутру сообщение от сестры, и у него отлегло от сердца. До того грызли мыслишки, что Владка наряду с другими взялась его чураться. А тут сама написала. Приятно. MiniMal666: жив, цел, орёл. Сама как? Vlada_Samokhvalova: соскучилась по тебе. Как Вахин малыш? Поправился? MiniMal666: вроде да. Ваха звонил, сказал, кричит вовсю. У них в Дзергии даже снега нет, прикинь. Vlada_Samokhvalova: будет время, съездим. Как тебе идея? «Да можно, — стукнулся Савва ей на мережку, и Бусинка щекотливо рассмеялась. — Сперва ко мне в гости доедь. А то бросила брата на растерзание малолетнему скомороху и рада». Vlada_Samokhvalova: я как раз за тем и пишу! Скажи Дине — через две недели предновогодний показ в Доме Мод на Светлых Прудах, как он смотрит на то, чтобы поучаствовать? У меня есть для него несколько интересных образов, а после дефиле будет фотосессия от журнала Gloire. MiniMal666: он согласен.       Савва приложился губами к взъерошенной со сна макушке рядом, и Диня через сон промямлил: «Мэл, не кидайся песком». «Ты ж его не спрашивал!» — прозвенело по нервам Владкино обличение. «Он обожает выпендриваться в красивых шмотках. Не сомневайся, прискачет, как Сивка-Бурка, только яйцами позвени». Vlada_Samokhvalova: тогда я на вас рассчитываю! Папа передаёт привет и спрашивает, можно ли ему сегодня вечером заехать к тебе. MiniMal666: когда это папе требовалось моё разрешение? Он ночевал у вас со Стасом? Vlada_Samokhvalova: да, посидел с Радиком, пока я корпею над коллекцией! MiniMal666: я люблю вас. Хоть я и Яхонтов. Не бросайте меня. Vlada_Samokhvalova: мы тебя тоже очень любим :*** Я готовлю детишкам Вахи подарочки на Новый год, а твоему маленькому — особенный. «Моему маленькому, — усмехнулся Савва. — Как бы ещё принял этот маленький!»       Ладно, родные, вроде, не злились. Бабуля всё не вернулась из камлания, мать знаков не подавала, Коля топил дровами, Лялька, кажется, завела тундровый роман, а Бляха-Муха умотала на два дня прыгать с парашютом — в кои-то веки, и что на неё нашло? Многое казалось Савве странным в поведении ближних, но надо было жить дальше и стараться оклематься, наполнив воскресенье толковыми делами. Вчера они с Диней опять гуляли, передвигаясь по городу на ногах. И Савва вновь ясно понял, что рехнулся бы жить чернобогом. Это была бы не жизнь, а сплошной проёб. Родись он без ветряных крыльев, прикованным к земле, как дичок или бедный Илья — ну и что это за жалкое влачение? Он не летал меньше месяца, а уже страшно тосковал по воздуху. Нет, никакая неуязвимость, ни дар смертельной силы не могли бы заменить Савве злого жужжания воронки урагана, его невесомой быстроты и превосходства! И он поправится. Найдёт врага, расколдуется, выздоровеет. Потому что иначе — нет такого слова «иначе»! Есть слово «должен».       Динька проснулся, покрутился у кухонного угла, добыв фиников с виноградом, и заявил, что отправится на групповую йогу и танцы. Тогда-то Савва и озвучил ему Владкино предложение. Капульцевич начал прыгать, как мячик, тут же набрал её и отпросился на вечер, готовиться к показу.       Да, Яхонтов вырыл воскресную яму самому себе, но с каких это пор он боялся уединения? Нет, никогда. — Я не детсадовец, справлюсь, Динька, — ответил он на предложение скоморошка потаскаться прицепом. — Занимайся собой и карьерой, не вечно же тебе подо мной ходить. И... Свои крылья пора отращивать. Научись летать один.       Мгновенный, неосознанный страх прорвался через любовь в разноцветных глазах скоморошка. Савва смекнул, что небо рискует ещё долго не увидеть полёт Гелиодорского, если над этим не поработать. — Не понимаю, как ты на шесте не боишься вертеться, — он погладил Диню по опушённому лицу, и тот потупился. — Я когда танцую или иду по подиуму, для меня ничего больше не существует. — Ясно. Такой ты у меня увлечённый человек. — Савва с поцелуем отправил его зарабатывать имя, а сам, приуныв, растянулся у бассейна дохлой морской звездой. Журчала вода, протекая через фильтры, переливался светом аквариум, глупые цветные рыбины колбасились туда-сюда. Кажется, Диня ускакал и забыл их покормить. Безалаберный мальчишка.       Савва, кряхтя, поднялся, нашёл банку корма и бросил в аквариум щепотку гранул по своему разумению. Рыбы слетелись, что твои куры, и давай чавкать, разевая над поверхностью воды круглые рты. Савва вздохнул.       Ять... Вот дерьмо. В прежние времена, до болезни, Яхонтов почти не имел свободного времени и постоянно был чем-то занят. Куда-то спешил, с кем-то договаривался, на кого-то злился. И мечтал оказаться в свободном от хлопот дне, таком как этот. Сейчас же он слонялся, бесхозный, лежал на полу в Балясне, а дела так-сяк решались без него. Кто бы мог подумать, что дела способны решаться без Яхонтова, силами других! Ваха подружился с аланами. Юлька вытянула бизнес, пока Савва был в отключке. Динька... Нет, не так, недотёпа Динька Капульцевич завязывал ему шнурки! Глядишь, и рекорд скорости сделают мимо него. Сделают же... Францишек Колода приблизился к маху неделю назад на разминочном старте. Если Савва пропустит ВКИ в Эллинии, а посокский ветрогон сможет обогнать его, вернуть первенство будет ой, как трудно.       Это не он Колода, а Савва пень-колода, ять! И сказать бы в своё оправдание, что болел, чуть не умер, но кого это колышет! Да зачем им, к Велесу, знать... «Тебя не пожалеют, как ты хочешь, тебя искусают, потому, что ты слаб и ранен, и ты падёшь». — Прав ты, дедуля, прав, — Савва потёр лицо и выбесился с того, что тремя пальцами ничего не чувствовал. — Принцессы не какают.       Он вспомнил, что и мать придерживалась того же мнения. На её предплечьях было выбито — на одном: «Supergirls don't cry». На другом: «Supergirls just fly». Такая же Яхонтова. Just fly.       Савва дотопал до панорамного окна, приспустил фрамуги для проветривания и загляделся на манящую высь выровненной снегом, будто чизкейк, Балясны. Надеть бы шапку с термокофтой и сигануть прямо туда — без скафандра, без трубок в сердце, «без руля, без ветрил, но всегда так, как хотел»! Эх.       Если сейчас сдохнуть, то ничего уже не будет. Ни стартов. Ни выборов. Ни ведьм аксёновских. Ничего.       Хватит скулить. Не зря ж тебя купили за сорок пять миллионов. «Не теряй голову, качай мышцы».       Чтобы отвлечься от боли, душевной и физической, Савва включил телевизор. Там гоняли какую-то парашу — сериалы, в рекламных промежутках аггитацию Фатова, ролики Synthetic Health, мультики. Савва остановился на чём-то не цепляющем, кажется, музыкальных клипах, сел за хаммер. Взялся за рукояти тренажёра, выставив подстраховки ради минимальный вес, и обнаружил, что не может удержаться левой.       Клятый паралитик!       В ярости Савва Яхонтов распустил халат и привязал себе поясом руку к рычагу. Поправил съехавший перстень, вдохнул-выдохнул, собираясь, и принялся заниматься.       Музыка отлично помогала поймать ритм. Спустя немного времени Савва добавил веса — сердце держало нагрузку, как миленькое. «Как славно-то. Есть ещё ягоды в ягодицах», — подумалось Яхонтову, пока со шнурками его кроссовок игрался Мардук. Пушистый Сэм забрался на столик к аквариуму и через щель в крышке пил водичку. Рыбы сбежались смотреть на это. Одна из них, самая смелая, пыталась клюнуть кота в язык. — Не дом, а дурдом, — хмыкнул Савва, отвязав себя от хаммера. Поменял положение, доработал плечи, затем двинул на тренажёр Смита. Настроил противовесы, связал кисть со штангой, взгромоздил снаряд на дельты и ударился в приседы. Постепенно чувство отлаженно работающей машины тела завладело им и подарило эйфорию. Да, качай дед жопу всякий раз, как ему хотелось развеять кого-нибудь, глядишь и трупов на нём висело бы на порядок меньше! — Я сверкаю, будто бы сапфир, дорого, будто бы сапфир, я дебил, будто бы Кирилл, всех освятив, съебал в другой мир... — повторял Савва беззвучно за рэпером в телеке, в такт поднимая торс над полом. И, работая так, не заметил в своём доме вторженца. Вторженец проскользнул через открытую форточку, воплотился за пальмами и опасливо, почти крадучись, подошёл к Савве. Присел за его спиной в кресло и грустно сказал, потерев нос: — Гавдец там холодно. «Ять мою маманю!» — Яхонтову еле удалось не бросить штангу и не сбиться со счёта. Семьдесят два, семьдесят три... — Качаешься, да? — Угумс.       Савва решил не выговаривать Берзарину за его малодушие, а послушать, с чем тот прибыл. Валера же поцокал когтями по геопаркету, потопал второй ногой и выдул: — А я думал, ты тут в депрессии.       Савва замер на миг, повёл бровями и продолжил считать приседы. Девяносто, девяносто один. — Летел к тебе, вообразил, вдруг ты отчаялся...       Девяносто пять, девяносто шесть. Ага, держи карман шире! — Места себе не находишь... — Подыскиваю, кому бы кишки выпустить, не видно, что ли! — прорычал свирепо Савва, и Валера дёрнулся было наутёк с креслом вместе, но остановился и рассмеялся. — Ха-ха, ты шутишь! Это хорошо, юмор, как известно, оздоравливает!       Сто два, ять, сто три, сто четыре! Пребывание на тренажёре явно затягивалось. Опасение перетрудить спину заставило Савву сменить упражнение. Он вернул штангу в пазы и отмотал ладонь. Посжимал её, кривясь. Сбросил халат, оставшись в футболке и штанах. Забрался на беговую дорожку. Настроил режим. Начал трусцой. Валера посидел молча, перебирая хвостик от косы, потом поднялся с прощёлком в коленях и облокотился о монитор беговой дорожки. Глянул на экран. — Неплохо. Стараешься? — Я только начал! — Валера со своим примазыванием уже подбешивал. Савва ускорился. — Савун, чемпионат в августе, мож'т мы и успеем подготовиться? — Какой, нахрен, чемпионат?! Я — инвалид! Всё! — Нет, не говори так! — Сорочьи очи Берзарина загорелись шалым и непокорным огнём. Савва определённо угадал, как его распинать, и внутренне торжествовал. Но ему хотелось послушать, что скажет Валера. — Чемпион, Савун, это не про способности, это про характер. Ты беги, беги. Знаешь, сколько раз для меня наступало вот это «всё»? Ну спроси, сколько! — Сколько? — Я же начинал у Севы почти как ты, — Валера показал ладонью от горшка два вершка. — Мне четыре было. Не с полётов, я тогда знать не знал, что я колдун. С фигурного катания! Старался тоже. Ну ты меня понимаешь. Шёл на мировой уровень. А в двенадцать лет — рак. Вот, — Берзарин вздохнул. — Ты же в курсе, что у меня одной почки и селезёнки нет? — Угумс. — Яхонтов попил из шейкера и вытерся полотенцем. — То столетовское проклятье по мне ударило, знаешь, как было, когда Аграфена прокляла Григория... — Знаю, — коротко ответил Савва и не стал прибавлять, что сказка о призрачной ведьме каждому с пелёнок известна не меньше, чем история колобка. — Лечили меня долго, основательно, облысел весь. Потом решил вернуться в спорт. Не вышло, — Берзарин растопырил руки. — Соперники, пока я болел, ушли на недосягаемый уровень, и я, сколько ни прыгал и как ни выматывался, уступал им. Сева на меня срывался. До этого-то в основном хвалил. И однажды сказал мне на отборочных... Я их не прошёл, разумеется. Что я слабоват. Не дотягиваю. Я разозлился и порвал отношения с тренером на долгие годы. Потом был рецидив рака в шестнадцать, спасли. Я уехал из Невика сюда, в Балясну. Обжился здесь. С Настькой познакомились. В кафе работал на супругу твоего дедушки. «И поёбывал её, и жил за её счёт, да», — пронеслось у Саввы в мозгу, но он смолчал. — А потом... Закрутилось это всё, я узнал, что ветрогон. Род, перстень, первенец, Хоря. С Малютой, — Валера осёкся и всмотрелся в потеющего Савву, затем возобновил излияния: — ...Златовичем началась мутота эта. Он Настьке угрожал и мне, короче, надо было защитить своё, Савка. Я и связался с Севой Тироновым опять. А он, оказывается... — Тренировал не только фигуристов, но и ветрогонов, — докончил Савва, не сбавляя хода. — Славный был Стрый у Невгорода! — Больше, чем тренер, это верно, — признал Берзарин. — Мне до него, как до Кремля. — Яхонтов на это закатил глаза. Валера зачастую любил ломать драму. — Я начал летать, чтобы победить твоего деда, великого стормера, в Битве Ветров. И я победил. Я не верил в это, шансов не было, Савун, но я это сделал! — Валера закатал рукав чёрного свитера, чтобы показать ученику давно приевшиеся тому шрамы под татуировкой на всё плечо. Некогда кожа с руки у Валеры была содрана последним смерчем деда. Савва кивнул, умалчивая об истории с лейкозом. Вий с Ильёй думают, что завалили монстра силой смерти в комке могильной земли — и пускай. — Я не надеялся выжить. Но я знал — я смогу победить. Потому, что от моей победы зависело благополучие Насти и моих сынишек. Да и всего города! Я стал Вием Балясны в двадцать два года. И я ношу этот титул сорок пять лет без малого. Когда я впервые вышел на старт ВКИ следующим летом, с новым рекордом скорости в прямом токе, помнишь? Сав, я... Ничего не боялся. Потому, что самое сложное состязание своей жизни я выиграл зимой. Я к чему всё это. — Берзарин смущённо потёр нос. — К тому, что даже если тебе кажется, что шансов нет, они есть. И если мгла непроглядна, утро обязательно наступит! Главное верить и работать, работать, работать! — Валера отдубасил тренажёр кулаком. — Вот откуда берутся чемпионы. Понял? — Понял. — Савва замедлился и глянул на экран телевизора.       Как нарочно, там крутили рекламу костюма для гастинга, созданного в содействии с Яхонтовым. Да, именно в ней он снялся перед тем, как дать дуба. Jeto Samum. Модель, получившая своё название в его, Саввину, честь. Он и сам хорохорился на экране, внешне здоровый и бодрый, улыбался и похлопывал себя смеха ради по обтянутой гиперкрапивным волокном заднице. А внутри уже был тяжело болен. Вышло отлично. Савва похлопал себя по впалому животу. — Я сильно схуднул. Мне все мои шкуры велики. — Надо наесть, — велел Валера. — Ты на коктейльчики налегай, а то клюёшь, небось, одни финики. Откуда здоровью взяться. — Хорошо.       Яхонтов не удержался и заглянул Берзарину прямо в глаза, открыто, свирепо, с медвежьим, звериным вызовом. И Валера уверенно встретил его взгляд, хоть и холку вздыбил. Казалось, он готов сказать Савве ещё что-то, грубое или веское, а, может, наоборот, нежное, но не решился. Вий молча повернулся, дошёл до окна и лёг на ветер.       Вряд ли он был готов признать, что тайна возникновения Саввы ему неважна, что дорог сам Яхонтов, чьим бы клоном он не являлся. Берзарин не стал врать, чем вызвал у Саввы признательность. Но он прилетел, чтобы рассказать свою историю. И это тоже был большой и правдивый поступок для впечатлительного и ранимого Вия.       А через два часа дома оказался папа. Выглядел уставшим и замученным, и первое время говорил с Саввой только о делах, но в его круглом, плоском лице читалось неподдельное участие. — Ты молодец, что потренировался, сынок, — папа чистил лук большим ножом. Вздумал перед отъездом в Карасукск угостить сына с его парнем жареной картошкой, которую Савва любил с детства. Ещё когда она была дефицитным продуктом. — Я горжусь тобой. Ты очень сильный. — Спасибо, папуль.       Яхонтов в это время выискивал надёжный промышленный генератор для стационара. И — готовился заказать им еду, если папа спалит ужин в угольки. Такое тоже бывало в половине случаев. Стук папиного охотничьего ножа по доске умиротворял, как бой колотушки об тюнгур. Илья сперва тихо ворчал северный мотив, притопывая ногой, потом распелся и заревел горлом. Савва усмехнулся. Сколько ни живи, не будучи эрси их языка не выучишь. Только мережка и в помощь. Папа спел об удачливом гарпунщике и большой рыбе, живущей подо льдом, а потом весело сказал: — А я рад тому, что узнал. Я много думал, Консыг-ойка, пока рубил с Колей дрова, и мы говорили о тебе. Я сказал ему, что рад. И поблагодарил за то, что он сделал. Омнифон свой отдал. А то у него кирпич-кирпичом... — В чём тут радость, пап? — Савва успел заказать в «Тайгу» генератор и в это время усердно сжимал больной кистью пупырчатый кошачий мячик. Резиновая игрушка издавала жалостные писки. Реабилитация, мать её. — Никакой Дато тебе не отец. Значит, мои родительские права оспорить некому.       Савва остановил истязание мячика, тронутый словами мудрого ворона. — Папуль, вот это было в самое сердечко. Я ожидал от тебя другого. — Например? — Ну... — Яхонтов отчеканил мячиком об пол и удачно поймал. — Что ты триггернёшь и от меня откажешься. Папа грубо засмеялся. — Ай-ай! Всё не веришь ты в отца, Консыг-ойка! А зря. Мы ведь обо всём давно договорились. Ещё в Мохике. Недаром Бабогуровы воспитывали Влада, как своего. Да и Малюту я убил. Не кто иной, как я! — Он тыкнул себя острием ножа в яремную впадину, и для любого другого это могло закончиться порезом, но не для чёрного шамана. — Я убил силой смерти. Я и воспитал человеком. Чем очень горд. А отказаться от взрослого сына для эрси позор. Значит, плохой был отец. Это лишнего младенца можно снести волкам — чтобы пропитания в семье хватило, а от умелого охотника и кормильца кто откажется? Старый дурак, разве что. — Ну ладно, успокоил! — Савва растёкся по дивану. Папа вновь заработал ножиком. Потом не разворачиваясь, поинтересовался: — Валера залетал? Его запах здесь. — Залетал. — И что сказал? — Папа настороженно блеснул глазами из-за плеча. — Сказал тоже, что я молодец. И отощал. — А, это так. Видишь, как тебя любят. — Неожиданно... Папуль, что с бабушкой делать будем? — Савва вспомнил о важном и покопался ногтем под ногтем. Илья в таком же замешательстве тыльной стороной ладони вытер бритую голову. — А ничего тут, увы, не сделаешь. Попробуй двинь её, умереть может. Я пытался найти её по ту сторону, не отзывается. Даже вороны нет. Придётся мне вернуться в Карасукск без неё. — Эх, ты. — Шальная мысль развязала Яхонтову язык, и он вероломно воспользоваться случаем: — А маманя писала что-нибудь? — Да, всё у неё нормально... — брякнул папа и остановил стук ножа по доске. Застыл, пойманный с поличным.       Дом сразу стал вязким от его испуга. Будто нагретое добрыми словами друг другу принятие подёрнулось ледяной коркой недоверия и недомолвок. Сердце Саввы зашлось нехорошей вибрацией, но быстро выровнялось. — Пап. — Яхонтов нарушил тишину напряжения. — Что ж вы меня за нос водите? Я заебался. А сёстры? А Юлька, а Берзарины! Им же больно. Они горюют.       Илья молчал. Савва подошёл сзади, не дотронулся, так как помнил о запрете, но видел, насколько посерела от обличения смуглая кожа чернобога. Он, душа эмоции, стоял и смотрел впереди себя, точно был слеплен из терракоты или мгновенно окаменел. — Где она, ты можешь мне сказать?       Секунда промедления. Чёрные бусины, упрямо сверкнувшие на сына из-под выступов нахмуренных бровей, плотно сжатые тёмные губы. Всего лишь тяжкий эрский вздох. А потом папа ссыпал лук на сковороду, посолил и так же молча взялся нарезать картофель. Его нож дрожал и через раз попадал по смуглым, коротким пальцам, но крови не было. Неуязвимый плотью и духом. «Слово дал, — догадался Савва. — Значит, клещами правды не вытянуть. Да какими клещами! Будет молчать хоть перед Чернобогом».       На папино счастье в двери прокрутился замочный механизм, и голосок-звонок на весь дом оповестил: — Приве-е-ет! Саввочка Давидович! Я вернулся!