Запах одуванчиков

      Динечка.       Страшно, Динечка. Страшно задохнуться. Страшно, что сердце остановится от переполнения сумки кровью и от непереносимой, распирающей боли. — Солнце, ты будешь рядом, когда я проснусь? — Я от тебя не отойду. Слово Яхонтова.       Наркотик ощутимо, плотно бежит по вене, льётся, будто расплав золота. Достигает измученного сердца и уносится к мозгу. Становится легко, словно душа отлетает к Стрибогу. «Я люблю тебя, Динечка», — те слова, которые Савве удаётся лишь подумать. Больше он себе не принадлежит. — Вегетативное состояние замедлит метаболизм. Пока это всё, что можно сделать, — слышит Савва обрывки разговора. Тело делается неподвластным, но, если верить Галатее, это к лучшему. — Сынок, — доносится горестный шёпот отца, и Яхонтов радуется тому, что тот приехал. Если папа рядом, абсолютно точно удастся выжить. Савва почему-то уверен. Папа его не бросит. Как и Динька. — Держись, хороший мой, — внушает ему чуть погодя медовый голосок скоморошка и оставляет поцелуй на лбу. — Ты поправишься. «Динечка, не уходи».       Как хорошо, что Савва слышит. Как жалко, что не может ответить! Помимо Дининого голоса Савва воспринимает другие звуки больницы — шорох каталок, плач сестры, попискивание датчиков, гул системы искусственной вентиляции лёгких внутри своей глотки. Трубку невозможно вытащить изо рта, но она спасает, он знает, что спасает. Двусторонняя фибринозная пневмония, перикардит, сепсис... Как же он так попал. Но дышать надо. Должен. Ради них всех. Ради Диньки.       Жестоким клинком память вспарывают слова: «Дыши, пока можешь. Малюта».       Следом раздаётся горловое рычание чёрного шамана под мерные удары тюнгура — папа решился что-то предпринять. А дальше — удушье. Золотыми искрами катится по мозгу жар, и остатки сознания тонут в бездне.       ...Опять небо. Негромкий, хриплый голос зовёт, указывает путь. Высоко над головой в кедровых лапах в унисон ему покаркивает невидимая ворона. Савва ощущает её присутствие и вместе с тем к нему приходит покой — у него есть проводник. Шарит руками по телу в поисках датчиков и обнаруживает на себе вместо них косоворотую вышиванку с капюшоном. Синий узор по краям коротких, до локтя, рукавов и на вороте — Эрик Картман. «Успела, Самохвалова. А как злилась». — Савва облегчённо улыбается и поправляет Владкин подарочек, подтягивает кушак на поясе.       Невдалеке раздаётся молодецкий посвист, и аккурат на кедры, спугнув ворону, приземляются ветрогоны — Соколы Ясена, точно они. Засадный полк, атакующий с высокого неба градом обсидиановых стрел. Спрятанные в заоблачной сини, эти стрелки не знают промахов и внезапны, как проклятья. Дарах, долетели слухи, повелел своим бойцам не щадить их и не пленить, и всякому, кто изведёт Ясена Солнцедара, сулит золотую гривну на шею.       Роток у него короток до Ясена! Савва искоса любуется задорным ветром, а Ясену что — побахвалиться бы. Вон какого мамонта добыл, на всю дружину хватит.       Савва ловит стрелка под кольчужный локоть. Ясен надевает доспех даже на охоту — мало ли какими встречами она закончится — и цедит лукаво: — Опять в земные становища летали? Мамонт со сбитой холкой, чай, седло таскал, а в седле — землячка. — Тебе что заботы, княже, — Ясен поправляет усы, и один из них будто снежком припорошен — седой. Прядь надо лбом тоже, белой лентой. — Мясо у него на вкус нежнее дикого. А земным с нас спрос каков? Стрела меж бровьмя, и моё почтение! — Единственный голубой глаз глядит насмешливо. Доволен. Доволен вылазкой. Савва медвежьей, грубой рукой треплет его по холке, и Ясен смеётся. Он знает, как им дорожит полководец. Окривевший, а меткий, вон и мамонта в глаз убил! Эх, да Ясен! — Сбрую срезали? — Пошто срезали, сняли, да в общак кинули. — Ай, хвалю.       Вечером они торчали, не разжигая огня, под шкурами, точили оружие для предстоящей битвы. — Ты, сказывают, с самим Чернобогом договорился, Отвага? — сумеречные глаза Базира Алмастовича блеснули интересом, пока он срезал ломтями мясо с костей и ел сырым. — Договорился. — Савва принял из рук оружейника меч и проверил прямоту клинка. В прошлой битве пришлось неоднократно погнуть его о вражьи шеи. — Будет нам подмога, каких мертвоводы ихние не видывали. Возьмём Алтын, слово даю. Одним днём одолеем. — Коли Яхонт слово даёт, ясно — возьмём! — светлоликий Всевлад Тирон воинственно насупился и стукнул кулаком об ладонь. Головорез из него вышел знатный! Летел впереди рати и крушил всё на своём пути. — На змея надейся, а стрелы востри, — отозвался Ясен. — Глаз даю, — он постучал себя оперением стрелы по сомкнутому правому веку, — легко не выйдет. Белояр готовит оборону.       Колдуны расхохотались. Скоморошьи полки ночевали поодаль, прикрывшись дёрном. Не хотелось, чтобы земная погань дознала об их ночлеге. — Пущай готовит мозги под репу с пальмовыми сластями, — потянулся Савва, уверенный в победе. По правде у него сильно жало под ложечкой — было тревожно. Но надо делать, что задумал, а как иначе отстоять рода? — Эх, знать бы, чем всё обернётся! — посетовал Базир. Тёмным лесом да безлунной порой он напоминал поджарого волка. Неудача, что Князь-Ворон Бабогур покинул их, предал после обретения камня, да сгинул в шаманских староверских землях. Погань. А стал бы обруч с Базиром, цены бы не было! Разведчик, да что о том кручиниться... — Чем! — крякнул меж тем Ясен. — А дознаешь, Базир Алмастович, какого цвета у меня глаза, тогда я и правду тебе молвлю про ратную удачу нашу! — Ты что, ведун что ли, одноглазый? — в усмех прищурился Савва. — А как бы и не ведун! — озорно отвечал Солнцедар. — Ну, решите загадку? — Что тут думать, голубые! — Базир потёр нос. — Так, да не так, — смешливо склонил светлую голову Ясен. — Как не так, коли один глаз у тебя блакитный, каким другому быть? — А ты угадай, — настаивал Солнцедар, пока его Соколы потешались. Савве было невдомёк, как Ясену удалось потерять весь род и глаз, но сохранить жизнелюбие. Земные извели его стан первым. Мать, отца, сестру с супругом, всех Солнцедаров вырезали, пока крушили шатры. Им не нужны были блага и рабы. Они несли лишь беспощадную смерть. Ясену удалось скрыться за облаками, и, вроде как, он прижимал к себе сестрино дитя. Где теперь малый, Солнцедар отмалчивался. Да и верно делал. Одна материна косоворотка осталась Ясену напоминанием о семье. Любил он говаривать, что та любую стрелу от него отводит, а сам он поклялся жалости к врагам не иметь... — В солнечный цвет, небось, — решил вмешаться в спор Савва. Ясен одарил его удивлённым, открытым взором, хмыкнул в седой ус и сказал: — Победим мы их.       ...Ворона выхаживала кругом бранного поля, перелетала с камня на камень от разрушенной стены Алтын-тобрак. Клюнула в руку, вернув сознание. Савва понатужился вздохнуть, и не сдюжил. На его пробитую грудь было навалено ещё с дюжину павших. Кругом звенела сталь о сталь, золото о золото, обсидиан об обсидиан, но они дожимали врага. Обезглавленного Яхонтом, его силами, его неистовством! Ну и сеча! В горле клокотала кровь, а в душе сладко теплились воспоминания о славном подвиге.       Как он мчал грозовым смерть несущим вихрем вперёд воинства, пока Великий Полоз отжирал ненасытной пастью кусок за куском крепостной стены. А потом приметным пятном — Белояр, сам, вышел биться! Утром Ясен сразил его княжну на башне, и теперь он явился мстить. — Никогда тебе, разноглазому, не ходить наречённому, никогда не познать любови девичьей! Раз ты меня лишил моей княжны, то и сам скоро сгинешь! Сгинешь!       Ясен расхохотался, пролетая и сыпя стрелами, и яростно, по-сокольи, кликнул: — Мне семья всего дороже! Хлебай горюшко, как я нахлебался!       По закрылку Солнцедара пронеслась молния, и Савва больше не мог ждать. — Вон ты как запел, поганец! Что ж ты не о любови пел, когда ваши наших резали, аки скот? А ну лови от меня гостинцев!       Как они схватились посреди сечи, как бились, ох! Славно! Воевода Белояр был истым витязем. У Саввы сердце ярилось и у него тоже. Им не мешал натиск сражающихся, точно бы судьба уступила край арены для схватки их двоих. А кругом разгулялась смертоносная ненависть. Полчища мертвецов, насланные на небесную рать, ложились под обсидианом стрел, остротой мечей и вихрями заклятий. Молнии земляков ссыпали пеплом тела небесных, огненные шары проносились над шлемами, твердь дрожала от перестука чешуй Змеевых. Полководцы же всё бились и бились. Савва налетал с воздуха, Белояр доставал молнией, и силы таяли, но в этой схватке нельзя было остаться обоим. Молния воеводы земных прошила руку, тогда как его клинок вошёл под рёбра. У Саввы потемнело в глазах от боли, грудь спёрло на вдохе. Он покачнулся, но удержался на ногах. Ну нет, не бывать такому исходу! Молниеносно перехватив меч левой, Яхонт одним взмахом снёс утомлённому маневром врагу голову. Стал, шатаясь, и глядел, как рухнул ему в ноги безобразный труп. Так-то лучше! Усмехнулся кровью, сплюнул в глядящее наверх лицо, откатившееся далеко от тела, и упал поверх недвижим. Сеча поблекла, и пока Яхонт лежал, бесчувственный, на них с Белояром успело повалиться много убитых.       ...Савва не сдюжил бы дозваться, но услыхал вблизи знакомую речь, приветный соколий клёкот: — Они бегут! Покидают городище! Гоните их в полон! Они убили Отвагу! — Яс... Ах, — Савва что было сил задвигался, вытянул из-под тел левую руку и увидел совсем рядом утопающий в крови кожаный сапог Солнцедара. — Ясен.       Ухватился. Ветрогон мигом присел, встретил взор, разбросал мертвецов и подтянул Савву к себе за плечи. Стало хорошо и просторно. — Княже! Доблестный! Живой. — Ясен, — промолвил Савва, откашливая густую юшку. — Я обезг-главил Белояра. Ты слетай... К отцу. К Бажену. Молви, сын его бился достойно и полёг. За Род-дину... Прощай.       Тут силы оставили его, и он обмяк у соратника на руках.       ...Снова вороний грай. Сколько же здесь ворон? Ах да, сеча... Где же им ещё быть. Савва разомкнул неподъёмные веки. Увидел кедровые и пальмовые кроны, а между ними просвет звёзд. Ему на лицо летели маленькие семечки и костровые искры, а жар съедал кожу. Рядом шло перешёптывание. — Напрасно ты его прибрал, Солнцедар, — с жалостью говорил Базир. — Выбираться нам надо к Всевладу, а как с ним? Да и куда ему такому, калечному? Ранен он сильно. Неровен час, выживет, лежнем останется, обузой... Так бы богатырём слыл в былинах. — Не умрёт, — ласковые руки пригладили Савву по скулам, по бороде, возвращая в разум. — Не дам умереть. И на ноги подниму. Чу, очи открыл, любый княже. Светик мой, как ты? Базир, чем языком чесать, водицы бы нанёс. Надобно ему сейчас. — Ага, там вороги за каждым кустом! — отбрехался тот. Потом помедлил, видя, как тяжко дышит Савва, и махнул рукой. — Так и быть, принесу.       Савва пошевелился и тут понял, что коварно стянут чем-то давящим на грудь, да не пускающим подняться! — Ты, — прорычал он зло, нащупывая узлы рукой и пытаясь высвободиться, — пленил меня! Злыдень! Кому везти собрался, кому выдать?! — Погоди, княже, не лютуй! Могут нас ещё засечь. Не связал я тебя. Раны перевязал. Не рви повязки, других нет! И так вышиванка моей матушки ушла. Заговорённая. — Ясен неловко повалился на него и прижал к настилу из шкур. Видать, сам был ранен, пока тащил полководца из сечи. — Та вышиванка? На меня? Да как же... — Савва тем временем обнаружил, что может владеть лишь левой рукой. Правой как ни бывало... От самого локтя. Только культя из тряпок торчала. Припомнил битву и то, как прощался с Ясеном, рассвирепел. — Я тебе что повелел! — Он забился с новой силой. — Донести весть прощальную моим родичам, а меня оставить! Пошто ты спас... Ясен... Как мне однорукому быть! На смех люду. — Я-то одноглазый и ничего, бью в цель метко! — Солнцедар не давал ему содрать повязки. — Тихо, княже. Усмири гнев. — Не буду жить калекой, — бесновался Савва. — Не буду. Вложи меч мне в руку, биться пойду! — Ну ты, — Ясен поймал его за лоб и придавил к шкурам. — Будешь. Не твой удел уснуть на ложе стрел. И не калека ты для меня. Великий воин. Никому не позволю над тобой потешаться, будь ты однорукий, будь четвертованный. — И сказав так, Ясен смочил его пересохшие от огневицы губы своими. Сперва робко, боясь не угодить, а после, видя растерянность Саввы, смелее и настойчивее. Приложился, встретил смирный, готовный ответ, отпустил. Дунул смехом по Саввиным усам. Огладил, ещё раз коснулся губ, совсем невесомо, чтобы дать понять, что он не шутит. Разровнял пальцами угрюмую складку в яхонтовском межбровье. — Любый ты мой. И с левой рукой — любый. Великий Отвага Баженович. Яхонт замер, дрогнул дыханием и спросил неуверенно: — Ясен... а разве это можно? — А кто ж тебе-то супротив скажет? — последовал ответ.       ... Следующим видением перед Саввой предстал залитый солнцем луг, по которому они носились с Ясеном ветрами и распускали облака пушистых белых семян. Одуванчики отцвели, и яично-желтые глазки их сменились шарами на тонких стебельках, невесомыми, летучими, как сами стрибоги. — А ну-ка, Ясен, одолей меня! — деревянный меч в левой руке Саввы сновал, со свистом взрезая пространство. — Да где уж мне, одноглазому за тобой-то! — потешался Солнцедар, наседая вихрем с разных сторон, но получая лишь синяки да шишки. Савва был стремителен, а рука отлично привыкла держать оружие. — Поди сюда! — В едином порыве отбросив палку, Ясен прыгнул на Савву и повалил на лужок. Савва рыкнул от боли — раны ещё давали о себе знать. Но всякий раз после приходила гордость: он убил Белояра и поверг Алтын в разруху! Так же, как земная погань обошлась с их небесными становищами в начале войны... Поделом, поделом им!       Ясен отвёл кудри с его лба, собрал пальцами одуванчиковые семечки. Подул на них, и пушинки разлетелись с ветром. — Мимолётно счастье наше, наша жизнь, — проговорил Савва задумчиво, любуясь синевой Ясенова весёлого глаза и извечной синью за его головой. — Цвёл цветик на лужку, радовал глаз, гляди-ка, уже отлетает в небытие. — Ты погоди, поди вытащи одуванчик из землицы. Там такой корень, что — мама дорогая! Мимолётность его это морок. Он крепко держится за жизнь. А пушки — их детки. Они все тут — одна семья, — Ясен оглядел лужайку. — Ты моя семья, — Савва перевернулся вместе с ним и вкусил его губы под мягкими усами.       ...Следом воронье крыло взмахнуло и открыло видение того, как Савва бежал куда-то в ночи через валежник и коренья, чуть не переходя на три лапы. — На стан напали остатки белояровой рати! Мы отбились, но какой ценой! Соколы почти все вырезаны... Княже, пошто ты отъехал надолго!       Пошто? Надо было наладить сообщение с западом! Савва хотел рявкнуть, что сейчас их воинства гонят Дараха на север, да онемел, когда увидел своего Ясена лежащим на земле с отломками стрел в груди. Половина лика у него была пожжена, но лучистый глаз всё ещё смотрел понятливо, искал по знакомым лицам одно. Эх, материну вышиванку-то извёл! А сам... — Ясен мой! — Отвага... Дождался я тебя...       Савва подхватил его на руку, а Ясен дрожал от боли. Дышал судорожно, каждым вдохом, как последним. — Не умирай, Ясен. Не покидай меня. — Славен у меня есть... На севере у стрелки большой реки. Племянник, — шептал Ясен важное. — Призрей его. Будет тебе опорой. И себе сына заведи. Негоже... — Не отходи, Ясен, — твердил Савва, понимая, что друг утекает у него сквозь пальцы, как свежая кровь. — Утешься, Отвага. Я буду любить тебя даже мёртвый.       Глаз заискрился светом и потух. Отважный Солнцедар обмяк в объятьях Саввы, и тот, поняв, разревелся медведем. Качал мёртвого на руке и думал: вот и жизни нет больше. Одна мука. Утолил горе, обмахнул слёзы с разгладившегося лика Ясена и прошептал ему: — Я буду любить тебя и мёртвого. Велю, — сказал своим, — погребсти его с почестями. Насыпать курган богатый, а нутро выстлать одуванчиковыми листьями сколько соберёте. Быть по сему.       Ворона на ветвях раскаркалась, будто бы закрепляя его слова, и указала клювом на север, куда полчища небесных, объединившихся для отпора врагу, гнали остатки рати Дараха Мертвовода. Савва поднялся на ноги и огляделся. Ясена больше не было рядом. Не было ни витязей, ни прежних времён. Вдали возвышался над сумраком курган, а руки снова стало две и обе держали договор на дубовой доске — значит сон сменялся. Яхонтов послушно направился за мудрой птицей. Видать, что-то ещё хотела она показать ему.       И в тот самый миг услышал равномерный писк датчиков.