Запах одуванчиков

3 сентября 2066 года, Балясна. — Ну почему Арвиника так затупила! — взорвалась возмущением Юлька. Дело было ближе к ночи, и их с Майкой ждал самолёт в Кизиль. Как понял Диня, сестра должна была смотаться на завод «Росавиа» по поручению Александры Малютичны, но «Arvinic Beaf» из-за разницы поясов сподобились выслать соглашение по каким-то синфудским делам на почту и требовали отправить им его, подписанное на бумаге, уже завтра. То есть, в пятницу. Савва же планировал улететь в середине дня на спортивную базу Пошново — тренить до понедельника. Ситуация казалась безвыходной. — Динька! Завтра прям с утра беги к шефу и заставь черкнуть тут! — Юлька потыкала в бумагу напротив фамилии «Yachontov». — Только не забудь! Это очень важно, иначе арвиниканцы могут легко соскочить с нас и переключиться на другого партнёра! Понял? Запомнил? — Аха! — Диня с готовностью кивнул и прокрутил несколько раз в голове: «Застать Савву, отдать документы, застать Савву, отдать документы». — Юляшка, Майка, не подведу, смогу, колпаком клянусь!       Проводив сестру с подруженцией в такси, он с теми же установками лёг спать. Даже папку из рук не выпустил, чтобы не забыть о задании. Спал Диня крепко, что снилось, не особо запомнил, а проснулся отчего-то в ванной, замотанным в чужой плед. Папки с бумагами рядом не было. И вообще нигде не было! Диня выскочил из кафельного плена, забегал, зашуршал по дому сестры. Перевернул всё вверх дном, ища пропажу, и, так и не найдя, чуть не опоздал на работу. Ехал в метро и плакал, пряча слёзы от других пассажиров. «Да что ж такое! И тут оплошал. Савва выгонит, выгонит, а Юлька потом второй раз выгонит, как и предупреждала!»       Еле доплёлся до офиса на Дурке и решил уж не темнить, а честно сказать, что потерял важные бумаги. Явился в приёмную к Савве, шмыгая носом, дошёл до Нади. Та, как всегда хлопотливая, едва глянув на Диню, сунула ему стопку документов. — Отнеси в бухгалтерию новое.       Диня схватился за знакомые листки, чуть не одурев от непонимания и счастья. На Юлькиных вчерашних бумагах красовалась подпись Яхонтова. Диня подёргал себя за кольцо в носу, чтобы удостовериться в реальности происходящего. Бумаги не распались в руках. Дрожали себе вместе с Капульцевичем. Пришлось хрипло спросить у Надежды: — Надька, а як? То есть, как? — Чего — как? — не поняла секретарь. — Как они тут взялись? — Динь, не идиотничай, — раздражённо ответила Надька. — Шеф принёс с утра подписанные. Доставь их, пожалуйста, уже куда-нибудь, работать надо!       Диня, огорошенный внезапно свалившейся удачей, прижал к себе драгоценную стопку и уплыл в бухгалтерию. ...В ту ночь спустя целых двадцать лет Савве внезапно приснился Гор. Таким, каким являлся ему в четырнадцать. Кажется, это было видение времён их с Малютой конфетного периода. Гор выглядел радостным, наполненным счастьем и игривым. Подставлял морским ветрам длинные светлые космы, сиял белозубой улыбкой и дразнился. Брал за шею, заглядывал в лицо своими чудными разными глазами и шептал милые глупости. Всё, как в отрочестве. — Догони меня! Догони меня, мой хороший!       Савва бросался за ним против солнца, в слепящее золото, но где там — был бы он тогда гастером, как сейчас, догнал бы, а у Малюты не хватало оборотов. Гаврила летел прямым током, уверенный, сильный, щемяще-красивый. Ложился на ветер очередным глайдом и уходил с траектории. Его смех звенел повсюду, в каждой вибрации воздуха, в каждой наполненной любовью клеточке могучего тела Яхонтова. Его герой и мечта, чистое, искреннее сердце. Живое солнышко. — Ну же, увалень! Не можешь? — Держи карман шире, сука ты платиновая! Я великий чемпион!       Они долетали вместе до нескошенного, потайного луга, с хрустом падали в жёлтый ковёр одуванчиков. Гор хохотал, пойманный, но не пленённый, и ловил поцелуй за поцелуем. Дышал то ли загнанно, то ли страстно, всматривался в навалившегося на него Савву, перебирал каштановые, мокрые от пота кудри Яхонтова и шептал ему: — Счастье моё. Не отвергай меня. А я тебя никогда не брошу. — Врёшь ты всё. — Савва и не хотел такого говорить, но прагматизм брал верх. Он уже тогда знал, что всё хорошее имеет свойство кончаться. — Наиграешься и сбежишь.       Разные глаза Гора темнели от обиды, вечно блаженная мордочка становилась серьёзной, словно он превращался из отбитого высотой придурка в повидавшего жизнь мудреца. Он выдерживал паузу и изрекал: — От Яхонтова не сбежишь. Я буду любить тебя даже мёртвый.       Савва, потрясённый его словами, слезал и молчал в сторону, а Гор, видя его встревоженность, начинал рвать цветы. Стебель за стеблем, сочные, крепкие одуваны соединялись маленьким солнцем в руках у большого. — Это тебе. Савва удивлённо хмыкал: — Цветы Яхонтову? — и клал руки поверх Гаврилиных, чтобы принять подарок.       В следующий миг полный жёлтой пыльцы букет впечатывался ему в морду, окрашивая золотом, а Гор, хохоча, опять срывался в лёт, поднимая ветер. ...Савва резко проснулся от сквозняка, сифонящего в харю. Сперва не понял, что это он обнимает помимо одеяла, а потом как понял! Синюю папку с документами. Но откуда она взялась? Все окна апартаментов были опущены, природный Стрибог свободно гулял по дому. Яхонтова подбросило на постели так, что коты прыснули в стороны. Ещё пара секунд прошла прежде, чем он вспомнил, что малая уехала тусить с друзьями за город. Вскрыл папку и с удивлением узнал соглашение с арвиниканцами. — Что за прикол? — протёр глаза, не в силах забыть яркий сон и чувствуя, что загадочное появление у него нужных бумаг как-то связано с Гором. — Мою мать за ногу! Что за шутки?       Слез с кровати, сунул ноги в тапки и тут же с воплем омерзения отбросил от себя — они оказались обоссаны. Затряс ногами, вделся в халат, добежал до душа и ополоснул ступни, нацепил кроссы, щёлкнул дверью и поскакал вниз, на пост охраны. — Дима! Димка! — Савва успешно преодолел девяносто три этажа и вломился к секьюрити. — Дай видео моих хором с... — он припомнил время когда уснул, — нулей до четырёх, галопом, Дим! — А что случилось, Савва Давидович? — переполошилась охрана. — Да посрать! — отмахнулся Савва. — Давай, крути, глянем. — Как скажете. — Дима переключился на апартаменты Саввы, выделил нужное время. На камере со спальни было видно, как голый Яхонтов вылезает из джакузи и в сопровождении котов чешет спать. Охранники попрятали глаза кто в пол, кто в стороны, но Савве до их стеснений дела не было. Вот он заснул. Вот, кажется, пёрнул во сне, одеяло слегка колыхнулось. Потом начался театр одного актёра.       Другая камера, направленная на гостиную, явственно показала, что в перманентно открытую форточку впорхнул поток воздуха, и Савва не был бы Саввой, если бы не признал в этом сквознячке живого ветрогона. — Валера, что ли?       Ветрогон собрался из потока, и в тусклом лунном свете Савва, охренев, узнал Дениса Капульцевича. Диня прилетел сам, босиком, в чёрных трусиках-боксерах и футболке с мультяшными зайцами. В руке у него висела синяя папка. Он встал посреди гостиной, уронив голову на грудь, потом всколыхнулся, попрыгал на месте и на цыпочках почесал в спальню к Савве. Принялся тормошить Яхонтова за плечо. Савва перевернулся на другой бок, но Денис не отстал, заставив шефа почти проснуться. Сунул папку. Савва кивнул, сгрёб её и упал обратно в подушки. Диня отошёл в угол спальни, чуть не задев стенд с кубками, постоял ещё немного без движения. Казалось, он просто смотрел на спящего босса. Потом уставился на портрет Малюты в изголовье кровати, причём его профиль с немигающими глазами в тот момент было видно отлично — камера располагалась как раз в углу справа от портрета. На долю секунды Диня развернулся в камеру. Его взгляд остался пустым, лицо мягким и отрешённым. Савва замер, вдохнув и не выдохнув — даже в сумраке ночного дома правый глаз у Дини казался на полтона темнее левого. «Линзы на ночь снял, — посетила догадка. — И дорогу ко мне запомнил. Ты ещё и лунатик».       Потом Диня закопался в трусах и развернулся к Саввиным тапкам. Яхонтов аж вслух взмолился, глядя на эту сцену: — Нет, Диня, пожалуйста, не делай этого!       Охранники, ко всему привыкшие за время тесного соседства с колдуном, разом заржали, Яхонтов несильно двинул Димку в ухо: — Вам, гниды, смешно!       Но Капульцевич передумал ссать в тапки. Отошёл к одной из кадок с апельсиновым деревом. — Диня, сюда тоже не надо! — Савва чуть не взвился вихрем. Ясное дело, что полуночный Капульцевич не мог внять просьбам Яхонтова в четыре утра, но и кадка показалась ему недостаточно хорошим местом, чтобы справить нужду. Он поразительно легко нашёл пульт подъёма стёкол и жамкнул нужную кнопку, являя чудеса лунатизма. Постоял на краю карниза, подставляясь ветрам, приспустил трусы и начал мочиться. В серебристом лунном свете чётко просматривалось, как струя, разбиваемая сквозняком, летела прямо на Капульцевича, но тому было всё равно. Он ссал и спал. Потом Диня потоптался в капельках собственной мочи, стащил с дивана покрывало и вытер за собой. Накинул на плечи на манер плаща Бэтмена и легко сорвался с опоры резвым прямым током. Он исчез, а Савва с дичками смотрели на это всё, открыв рты. Следующим кадром, спустя часок Бафомет пристроился к тапкам хозяина и самозабвенно туда надул. «Отомстил, гадёныш», — проворчал про себя Яхонтов.       Дима и другие перцы уставились на Савву, ожидая объяснений. Яхонтов, хоть и сам был в шоке, но сумел совладать с оторопью. — Так. Видео мне на омник. С камер стереть нахер. И каждому плачу по червонцу за то, чтобы это никуда не ушло. Узнаю, что слили — вам не жить. Уяснили, дичата?       Охранники Республики дружно закивали. Савва вернулся к себе, выбросил тапки и улёгся обратно в постель. По идее у него был ещё час на отдых, но какой тут к Велесу, отдых! Хотелось позвонить Дине. Позвонить, спросить, дома он или нет, признаться во всём и чёрт знает ещё каких ошибок наделать, и пожалеть об этом непременно, отчаянно пожалеть, но потом, после... Савва похлопал себя по щекам, мол, одумайся. Понятно же, что лунатики не берут с собой связь, а будить их опасно.       Назавтра Савва, как ни в чём ни бывало, оставил подписанные бумаги в приёмной и улетел в Пошново. Ему предстояли два дня усиленных тренировок в том курортном уголке Родины, где зародилась любовь между дедом и Гелиодорским. Он знал про них и это место такое, что было неведомо больше никому. Тоже из снов.       Первым делом, как вымылся с дороги и предъявился директору базы, улетел в джунгли, надеясь, что отыщет то самое место. Когда-то давно, двадцать лет назад они с братом наткнулись на разрушенный железнодорожный мост над водопадом, и с тех пор, по многу раз бывая в Пошново, Савва избегал там появляться. Из нежелания жить прошлым, настигшим его ныне неумолимо, как солнечная радиация. Под гнутыми ржавыми рельсами всё так же шумел и бурлил поток воды, а одна из почти прогнивших свай моста, полая внутри, зеленела скользким от времени бетоном. Некто залил его туда, чтобы оставить в мягкой форме отпечатки ладоней. Савва с замиранием сердца нашёл этот символ верности. Левая большая ладонь и поверх неё правая поменьше. Отпечаток в отпечатке, фигурой, напоминающей шестиязыкое пламя, и приписка снизу: «Мэл и Гор. 1988 г.»       Сбоку от первой надписи — вторая, более новая, криво, с нажимом нацарапанная острым по твёрдому: «без тебя — бездна».       Дед сделал ту, вторую, уже после гибели Гаврилы.       Савва, как в четырнадцать лет, вложил свою ладонь в дедов отпечаток, и рука уместилась идеально. Он вырос, а Гор... «Интересно, Динькина ляжет точно по отпечатку Гаврилы?» — стукнула шальная, неимоверно тёплая мысль, которую Савва отогнал, помотав головой, и, полный других дурацких мыслей, полез купаться.