Запах одуванчиков

5 сентября 2066 года, Балясна. «Хватит, хватит, ухожу в ремиссию. Больнее с каждым разом, мне б немного отдыха. Слишком большая доза, слишком много тебя...»       Диня Капульцевич никогда в жизни не предполагал, что выходные, когда он предоставлен себе и только себе, могут превратиться в самоистязание. Савва уехал в пятницу, рано, и с ним даже не удалось увидеться. Он просто оставил подписанные бумаги и... Вжух. На море. До понедельника! А Дине оставалось доработать пятничный день, дав себе слово, что на выходных займётся чем-нибудь полезным, и вот. Слишком много Яхонтова. В голове и в сердце. Диня лежал на полу в доме сестры, также уехавшей по делам, терял слёзы и подвывал закрученной до дыр песне: — Ушёл немнохо, сначала — плохо... Потом лучше, потом — хуже. Потом смелосц, потом трусосц, потом радосц, потом хрусть...       Вся палитра чувств за неделю. И всё это на одного Диню. Он тихо зарыдал, смаргивая едкую влагу, и снова не смог отогнать образ Саввы, слишком прекрасный и недосягаемый. «Да почему же без него так тяжело? Так сильно, так тоскливо, так хочется увидеть, быть рядом, прикоснуться рукой к руке, как в той скорой... И на Шабаше. Неужели, это и есть любовь?»       Диня забулькал соплями. Он, ни разу прежде не испытывавший подобного, чудовищно тосковал по человеку, с которым был едва знаком, и казался сам себе поехавшим лунатиком. Йога не помогла. В субботу Диня нашёл зал для танцев на шесте и снял на часок позаниматься, но это и отвлекло всего на шестьдесят минут. А потом Савва снова занял всё пространство сознания — большой, плечистый, в небрежно наброшенном пиджаке и цветастом галстуке, со своей мечтательной улыбкой и размётанными по широкому лбу кудрями. Его косолапая походка казалась верхом грации, а когда он смеялся, высоко, заразительно — на интервью или видосиках с соревнований, Диня умирал и рождался заново. С чего его так люто накрыло? Почему именно по тому, кого любить нельзя? В башке кружился эндорфиновый смерч, а сна так и не было с больницы. Подходил вечер, а Диня уже измучился до отчаяния.       Вот идиот! Почему нельзя было выставить себя в хорошем свете с этим котом, с этим Шабашем? Зачем обязательно гробить счастливые возможности привлечь внимание и не опозориться? Дурак, дурак... «Савве ты нахрен не нужен, поверь, — опять и опять вспоминались правдивые слова Юльки. — У него своих забот полно! И то, что ты там им впечатлился, тоже нихрена для него не значит! Савва тебе не пара, и уж точно не наречённый, взгляни себе промеж ног, чтобы удостовериться!» — Да... Да, я знаю. Но як объяснить это сердцу? — шептал Диня вслух, одёргивал себя и повторял правильно: — Как?       Понедельник виделся запредельно далёким, точно при крушении в пустыне. Тут бы до завтра дотянуть. «Потом приняла, но не смирилась. Забыла... Глаза закрыла... Но любила... Как прежде хотела ещё немного: дозы прикосновений, дозы слова...»       У Дини было два варианта, как пережить выходные — сойти с ума окончательно и написать Савве — его аккаунт в «Юничате» Капульцевич знал и исшарил вдоль и поперёк. Или раздобыть мандрагору и, как в былые годы, укуриться в сопли. Диня победил зависимость, приобретенную на работе во Мшанске. Ночные клубы располагают к подсаживанию на всякую дрянь, а уж то, чем занимался Диня, и подавно. И пускай рут считался не таким уж страшным допингом, для Дини он чуть не стал роковым. — Нет. Обещал Юльке не употреблять больше, значит, надо быть туёрдым. Да и Сауочке Дауидовичу такое не понравится. Буду держаться ради нехо. Ради нехо. «Савве на тебя похрен!» — милостиво напомнила растревоженная душа. И ещё вот что: «Денис Алексеевич, идите, танцуйте, раз это ваш праздник. Я слово выполнил, я здесь». «И усё?» «И всё». — И всё, — забился в отчаянии Диня. — И всё! — Савва в тот вечер смотрел жестоким, тяжёлым взглядом и говорил так строго, отстранённо. Но зачем он выполнил обещание? Нет, зачем он его дал? Зачем соврал насчёт кота, там, в машине? Зачем был тот лифт и те круассаны? Он же хотел другое сказать, Диня чувствовал! Но не сказал. Не отверг. И не приголубил. Ох! — Я же люблю тебя, як ты не уидишь... — проскулил Капульцевич, сжимаясь на бамбуковых пластинах паркета. — Я же не моху... «Без тебя», — мелькнуло в сознании то, что никак нельзя было сказать вслух, чтобы это не стало явью. Диня рассеянно покрутил одной рукой обруч омнифона на запястье другой. Набрать? Но зачем? Чтобы, наконец, услышать от Саввы то, что сказала Юлька, и чтобы жизнь окончательно рухнула? Нет. «Твои глаза — они ведь прихода сила...» — Лучше так. Пусть так, непонятно как, но рядом, на одной работе, уместе, шобы каждый день видеться... У пекло выходные! — Диня пролистал омник до контакта гипермаркета колдовства и чародейства на Сухарке. Нужно было уточнить, есть ли у них в продаже рут позабористее. Да, его запрещали продавать молодым колдунам до двадцати одного года, но Диня же был скоморохом, а скоморох может надеть любую личину. Успеет прийти в себя, ещё целое воскресенье. «Потом встреча. Потом вечер. Потом лечишь... Знаю, что не любишь. Ни к черту нервы. Давай, золотой, последний и первый...» 5 сентября 2066 года, Пошново. ...Опять это море. Одинокое, впустую переливающееся золотом закатного солнца. Ещё тёплое, напитанное летом, чужим восторгом, чужими отношениями. Для Саввы это была лишь бездумная масса воды, бездна под бездной, где тонкой гранью пролегали воспоминания. Лоскуток лётного скафа трепетал на ветру, и так же точно трепетала душа. «Я ведь сам запомнил день. Я не хотел знать о нём, но всегда думал, как он там? Какой он? Хорошо ли он ест, не мёрзнет ли, любят ли его новые папа с мамой? Помнит ли он меня? А он... — Савва вновь сосчитал все глупости, совершённые Диней Капульцевичем за прошедшие две недели. — Если так дальше пойдёт, он разнесёт мне офис! — Полные, солёные губы сами собой сложились в улыбку. — Динька, Динька, как же так? Зачем ты меня нашёл? Что мне теперь делать? Я же не готов, я вечно занят, я циничен, я стар для тебя и не совсем здоров. Я видел слишком много дерьма, в том числе про нас прежних. Ну зачем, зачем?»       Савва не находил себе покоя, смешно сказать — думал про девятнадцатилетнего белородского паренька даже на тренировках! Наверное, поэтому и выложился на двести процентов. Хотелось оставаться самым крутым, чтобы в следующем августе Диня увидел, как он победит звук! Следующий август, до которого дожить надо...       Сдуру Яхонтов поместил фотографию Капульцевича-младшего в программу поиска предков — довольно удобную штуку для колдунов, в частности, если нужно пристроить одичалого к фамилии. Прога работала безошибочно. Колдуны же все в роду похожи, и Савва неизменно совпадал с матерью и Малютой. А Диня... Капульцевич Алесь Янович — да. Гелиодорский Герман Гаврилович — да.       Герман глядел на Савву справа от зеленоволосого Дини своими разноцветными отцовыми глазами, и у его лба была видна отметка всех Гелиодорских — бесцветная прядь. Гетерохромия плюс неполный альбинизм — следствие особого синдрома, передающегося всем в их семействе. Ещё частичная тугоухость — Гаврила и его сын были глухими на одну сторону. Но Диня ведь слышал. Кажется. И точно прятал гетерохромию, от кого — тайна... Да, это всё можно и нужно было задвинуть куда подальше! Но с Саввой происходило нечто невероятное, пугающее, чему он не находил рационального объяснения.       Он хотел Капульцевича. Всякая долгая мысль про Диню заставляла штаны вспучиваться, а сердце прыгать, и бороться с желанием не было никаких сил. Савва дважды за субботу старательно протирал член об руку, чтоб хоть как-то успокоиться — позорно, в сортире между сессиями в аэротрубе — но дурь выбить из головы не удавалось. Вот и сейчас он чувствовал стеснение в плавках. Бахнуться в воду, проплыть батиком километра три, вылезти на камни и вновь мысленно увидеть в угасающей небесной патоке белую стрелу идущего с рекордной попытки Гора.       Нет, это было недопустимо. Даже ради того же Дини стоило держаться, чтобы не сломать ему жизнь. Савва пообещал себе, и выход знал.       Найти развлечение на одну ночь для Яхонтова никогда не являлось проблемой. Пляжная вечеринка, броско накрашенная девушка, танцующая откровенный танец и притом выискивающая глазами того, кто бы на него клюнул, умелый подкат, улыбка мачо, движение в такт. — Чудесный вечер, не правда ли? — В отличной компании он вдвойне чудесный! Я — Саша.       Прелесть какая, сегодня трахнем Сашу. — Влад.       Представляться настоящим именем, равно как и именем деда — прямой путь к огласке. Поэтому, дядька Владик, твой выход. Она и ухом не ведёт, возможно, сама никакая не Саша. Похер. Оба знают, зачем они здесь.       Немного выпивки. Немного флирта, вскоре — объятья и мягкие ягодицы в больших ладонях. Савва бесстыдно мнёт чужое платье, а ему на ухо, проводя кончиком язычка по раковине, нашёптывают: — Ты такой классный, давай переместимся в одно место...       Конечно, переместимся. Савва мог бы поднять девушку ветром или протащить через портал, но он выбирает менее устрашающий и более галантный способ украсть её с вечеринки. Савва подхватывает Сашу на руки легко и уверенно, как дитя, и одаряет долгим, приятным поцелуем. Саша облизывает губы и требует ещё. Савва несёт девушку на пирс. — У меня там машина. — Она крутит на пальце ключи. — М, интригует!       Глупо тратить возбуждение на самого себя, когда можно сделать приятное ещё кому-то. Хорошую бабу грех не трахнуть! Он бережно кладёт избранницу на сиденья немаленького внедорожника и начинает расстёгивать влажную блузу. Саша вся в ожидании, её руки скользят по груди Саввы, останавливаясь на болтиках в сосках. — Ого, как эротично! Ты десантник? — Она узнает и татуировку. — Бывший... Ш-ш! Не трогай их, мне немного неприятно.       Это правда, соски у Яхонтова оказались слишком чувствительными для пирсинга. Чуть не так заденешь, больно. И самое противное, что все, кому не лень, норовят их облизать и подёргать. Спасу нет. Савва корит себя за то, что не удосужился вытащить серёжки. Но что уж теперь. Пользуясь тем, что Саша отвлеклась на трусики, одним махом натягивает цветной кондом. Нечего ей знать о другой татуировке, ну и зачатие наследника ни ему, ни ей не припёрлось. Пусть живёт.       Савва водит головкой по Сашиной розовой лодочке и плавно устанавливает мачту куда надо. Приятно, не так, чтобы узко, но крепенько и горячо. Наверняка рожала. Савва мельком видит среди их сплетённых пальцев белый след на месте, где у Саши было обручальное кольцо. «Никакая ты не Саша. — Он помогает ей полностью раствориться в ощущениях и довериться ему. — Но мне без разницы. Раз ты решилась на измену, причина нашлась. И пусть эта ночь останется на твоей совести и в твоей машине».       Когда темп их близости достиг максимальных оборотов, Савве как раз и пришло на память мудрое наставление деда: «Не доверяй никому, так как любой человек преследует свои цели. Когда его цели разойдутся с твоими, ты будешь вмят в дерьмо. Особенно не доверяй бабам, с которыми спишь, и подавно — своей матери».       Ох, де-е-едуля-я! Как всегда-а, пра-а-ав!