Запах одуванчиков

      Матёрая ведьма провела чуткой ладонью по спине, выискивая самую боль, а потом безжалостно надавила двумя пальцами прямо на нужную мышцу. — Ай! М-м-м... — и пристало бы Яхонтову удержаться от жалобного стона, но это был извините, перебор. — Настя Петровна, ну тут, тут болит, за что ж так жёстко-то! — Отлично. — Столетова окунула дубовый веничек в водицу с маселками и принялась охаживать им растянувшегося на банной скамейке Савву. — Стужу жаром лечить надо. А дурную головушку — хворями. Нафига ты полез купаться, температуру за окном смотрел? Мог бы так не миозит, чего доброго, простатит себе обеспечить. И висела бы писенька...       То была присказка, а сам заговор полился из уст Насти Петровны как соловьиная трель: — Поглажу тебя, утин, заговорю веником дубовым, крепким. Пусть как этот веник не ломается, так и не сломается спина, вихроры, кости, хрящи, жилы... — Мышцы добавь, Настя Петровна, мышцы, — через плечо подсказал Савва и получил веником по плавкам. — И мясо твоё вот это всё, — смилостивилась Столетова, похлопывая его дубовой листвой. — И целлюлит твой, и волосы на жопе. — Збс, Петровна. От души.       У Саввы целлюлита не было, но он выставил вверх левый большой палец и посмеялся со щедрости грибовской ведуньи. — Забери с собой, дуб крепкий, все боли и хвори. Да будет так. Ключ, замок, язык. — Она огладила Саввину больную спину мягкими ладонями, расцеловала попеременно в обе лопатки и сказала: — Ну вот, баламут. Веник я лично закопаю у ручья, а тебя сейчас натрём камфарой. — Спасибо, ведунья грибовская! — За лечение спасибо не говорят. — Настя Петровна помогла замотать вокруг пояса компресс и набросить рубашку. — А так знай, бытует мнение, что у кого спина болит, тот слишком много на себя взвалил. — Ох, ну что мне теперь? — закатил глаза Яхонтов. — Отдыхать не забывай и оглядывайся получше, что вокруг тебя делается. — Дельный совет, и за него спасибо. — Савва уже сам поднялся и пополз из бани.       В ту субботу после Шабаша он принял здравое решение переночевать в гостях у семьи Вия. Вот Настя Петровна и устроила ему лечебное спа в небольшой, но уютной баньке. Савва охотно доверился слову Столетовой — среди балясненских ведьм она считалась самой крепкой на язык. Как проклясть могла намертво, так и боль заговорить. Бляха отзвонилась и сказала, что её бедовый брат заблевал машину и прихожую, после чего вырубился, аки младенец. А у Саввы из головы не шли брошенные Диней в сердцах слова — слова обвинения, только ему ли, Савве? И Диня ли их говорил? «Тебе на меня всегда было похрен, как бы я ни доказывал верность!»       Всегда. Верность. Как будто знакомы не без году неделю, а целую жизнь... — Настя Петровна, скажи, этот наш маленький Капульцевич, кто он? — За чаем набрался решимости Савва. — Не разобрать. — Настя подлила настой чабреца и мяты супругу и скосила прозорливые глаза в сторону, прислушиваясь. — Точно его вовсе не должно ходить на свете. Мережка молчит про него. — Как так, ты ж вещая, картофельная твоя башка, — подколол её Валера. — Вещая — не значит вещательный канал, псина, — возразила Настя, просверлив хихикнувшего мужа взором гарпии, и обратилась к Савве: — Коли не дано этого знать, ни одна ведьма тебе не скажет. Иной раз прожить ситуацию надо, поумнеть, вынести уроки, а с подсказками — какие уроки? — Уроки, что же это за уроки такие, — вздохнул Савва. — А тебе лучше знать, не мне. Да, будет брат звонить, передай, чтоб сразу кесариться шли, на самодеятельность не соглашались. — Передам. Савва допил чай и чуть погодя обратился к Вию. — Валер, а можно я в спортивные хроники залезу на полночки? Хочется кое-чего проверить. — Ха, всё тебе неймётся, старичок, — по-доброму пожурил Берзарин. — Отдохнул бы, слышал, что моя Картошка тебе насоветовала? — Отдохну, отдохну, я недолго.       Недолго — это хорошо сказано. Пообещав Валере не засиживаться, Савва третий час коротал с архивами, прокручивая чемпионаты прошлых лет и думая о многом. — Я могу летать, но мне нужны его крылья. Я могу сиять даже в полной темноте, но мне нужен свет, который он несёт. Упиваюсь песнями, которые он поёт. Мой ангел Габриэль...       Дед любил эту песню настолько, что упомянул о ней в записях. А ещё он любил Гора настолько, что его гибель стала вентилем, впустившим в душу деда кровавого и беспощадного монстра. Дед был, как и Савва, бисексуалом, и как и Савва бывал вынужден таить свою природу от окружения. Сейчас-то ладно, поулыбаются, посудачат, и всё, а во времена дедовой молодости это было неслыханно. Вопиюще. И они с Гором поплатились за сумасшедшую тягу друг к другу.       Савва снова прокрутил старые кадры мирового рекорда высоты для ветров. Он любовался тем, как стремительный белый болид несётся сквозь черноту ближнего космоса к земле и при приближении становится человеком. Молодым, вдохновлённым жизнью пареньком в лёгком, отливающим золотом костюме. Он нисходил с неведомых высот вниз, к своему новому достижению и своей единственной любви. Внизу, километрах на пяти, замер страхующий в глухом чёрном скафе, и после пролёта чемпиона тот сорвался за ним, чтобы поймать в случае неудачи. Но в этот раз всё сложилось благополучно. Паренёк легко спешился, затормозился, выдал протокол и стащил с башки капюшон, рассыпав платиново-белые волосы по острым плечам. А тот ветер, что летел вровень, подхватил его и закружил радостным смерчем. Развернул в камеру лицо, сморозил какую-то шутку. Так вот у него, второго, было лицо Саввы... — Я могу любить, но мне нужно его сердце. Я силён сам по себе, но не хочу расставаться с ним. Он был здесь с начала времён. Мой ангел Габриэль...       Гор, Гаврила. Гавриил Гелиодорский из Берестья, до сих пор действующий Чемпион Игр в дисциплине стратокастинг, несмотря на то, что с момента его смерти прошло более семидесяти лет. Никто так и не смог улететь выше, хотя интерес к дисциплине возобновился в кругу самых смелых стрибогов. Гор делал свои рекорды — тридцать, тридцать два, тридцать три километра ввысь — в конце восьмидесятых, и тогда же спутался с дедом. У них даже совместные фотографии остались. Хранились у мамки. Особенно красноречива была одна. Савва сделал телефоном снимок с оригинала, чтобы никогда на него не смотреть. Сегодня открыл на новой технике и глянул. Команда ветрогонов перед очередным чемпионатом. Гор с Малютой стоят вместе и, если присмотреться, в зеркальной стойке за ними отражается то, что происходит сзади. Гор держит будущего Вия Балясны за ягодицу. Чёрно-белая фотка не может передать красоту Гаврилы и его эффектную внешность. Савве известно, какой он в реальности... Нет, нельзя сказать «в реальности», во сне. Гор снился ему с двенадцати до четырнадцати лет, являлся ночами, как наяву, и общался с ним, как с дедом, называя Мэл.       Гелиодорский, как живой, прилетал, заигрывал, показывал картинки их с Малютой отношений, не всегда радужные, порой кровавые — дед был тяжёл на руку и нравом крут — порой, горячие. Рассказывал историю запретной и трагичной любви, случившейся давным-давно, иногда звал, иногда... «Тебе вообще на всё похрен! И всегда было! Тебе собственная репутация важнее, всегда важнее, и другого быть не может!»       Ох.       Ох уж эта дедова память... И куски личности. После того, как он был телесно развеян за особые преступления, и род не стал церемониться с Малютой Яхонтовым. Его душу растащили между собой на клочья другие предки, чтоб личность была стёрта, но и сила не пропала понапрасну. И надо же было такому случиться, что будущий Савва нахватался от духа деда по самое не балуйся! Хотел возвеличиться и стать сильным. Что ж, стал. Забрал его ум, стать, ориентацию и в придачу скорбь о Горе. Последнее мучило особенно сильно.       Савва всмотрелся в точёные черты Гаврилы и сравнил его с Диней. Похож, но не то чтобы. Типичный белород. Он-то, Яхонтов, вылитый дед. Однако ж, у Капульцевича тоже обнаружилась гетерохромия, причём, в точности, как у Гаврилы. Левый глаз — небесно-синий, правый жёлтый, ну ладно, янтарный, не суть. Светлые волосы, у Гаврилы на фото — до пояса, и да, белородская порода. От Зазбруйска до Берестья километров триста, не больше. MiniMal666: Бля, а у вас в роду ветрогоны были? «Хах, Бейб, ты там головушку застудил? Хороший вопрос в три часа ночи. Мы потомственные паяцы, — отписалась Бляха через полчаса. — Я ж тебе рассказывала». MiniMal666: спасибо, понял.       У него не было оснований не доверять Бляхе-Мухе, но и Диня...       С Гором у деда вышло плохо. Их застукали, донесли отцам того и того, Гелиодорские спешно женили Гаврилу, чтобы сберечь честь рода, ему даже сына удалось зачать. А потом он погиб. Саморазвеялся при прохождении озона — застрял там, в слое, и его разметало вместе с экипировкой над Мирным океаном. Кто говорил — несчастный случай, кто предполагал самоубийство. Деду остался на память только махонький, запачканный кровью Гаврилы лоскут костюма. Теперь он хранился у Саввы в прикроватной тумбочке. Савва дал себе слово пореже доставать его и не теребить. Но иногда кры́ло.       Видимо, дед действительно сильно любил Гора, если из всей его личности и памяти Савве достались именно эпизоды с ним. Видимо, он вправду любил, если в качестве залога оставил Хозяину Смерти душу Гора, как самое дорогое и безвозвратно потерянное. Или он думал возродиться, подобно пальме-фениксу и Гора тоже суметь вернуть с того света?       Что ж, частично ему удалось. Саввиными руками. «Точно его вовсе не должно ходить на свете». — Будь благословен день, когда он появился. Ангельские крылья принесли его ко мне прямиком из рая...       Савва зажмурился, сжал в кулак самородок на цепочке и вспомнил то, что было двадцать лет назад. Высокогорные склоны вулкана Иста в Мохике. Савва мал, изранен и замерзает, но это ничего. Он только что выиграл битву с бандой некромантов и развеял её вождя, прибрав себе силу. Он сидит, четырнадцатилетний дурачок, не зная, что ему делать и как жить. И тут перед ним является светлый бог — Зажигающий, Хорз, тот, кто даёт жизнь всему дышащему. И он несёт ему свежую, негоревшую свечу. ...«— Хозяин Смерти просил передать тебе, что он закрыл договор. Ему немного жаль, что ты отказался от могущества стать чёрным колдуном. Но он всецело на твоей стороне и впечатлён твоим выбором. — Как мило, — губы Саввы дрогнули. — Что ж он сам не пожаловал выразить мне одобрение? — Занят, — бог на миг отвёл взгляд. — Но он передал мне эту свечу. Угадай, что это. Савва вдруг разволновался. Ясно, что, даже непонятно откуда Савва знал, но ошибки быть не могло! — Его жизнь? Гора? — Слова дрогнули под напором чувств. Савва удержался от слёз. — Его жизнь. — И что? — Сделать, пожалуйста, суметь сделать невозмутимую рожу, пусть не видит, как это важно для Яхонтова, не размякать же перед Хорзом, мать его! Солнцебог засмеялся, видя метания Саввы. — Я готов зажечь её прямо сейчас. — Ох! — Савва рухнул лицом в ладони, забыв о царапинах, побыл зажмуренным и потом всхлипнул: — Давай. Но... Слушай. — Да? — Я не хочу... Можно мне не знать ничего о нём? И ему обо мне. — Эта просьба давалась с трудом, но была слишком важна, чтобы её не озвучить. — У Гора новая жизнь, и... вдруг ему без меня будет лучше? Понимаешь? — Понимаю.       Савва осторожно заглянул Хорзу в золотистые глаза и увидел там веселье. Бог смеялся над Саввиными поползновениями быть хорошим и думать не только о себе. — Что? Ну что? Я не хочу для него той судьбы! Мы же колдуны, главы родов, у нас всё равно ничего не выйдет! Я дарю ему свободу!.. — Я сделаю так, как ты просишь. Но помни: настоящая любовь имеет две стороны.       Савва увидел и вздрогнул: пальцы Хорза загорелись слепящими огоньками, он прижал их к фитилю свечи жизни, и та вспыхнула ярким, сильным пламенем. Благоговейный озноб прокатился по спине Саввы, глаза помимо воли намокли. Он молча созерцал ровное горение новой жизни и не мог произнести ни слова, боясь потушить её неосторожным дуновением. Бог же легко убрал горящую свечу обратно во внутренний карман пиджака. Савва сделал себе пометку: запомнить день и отсчитать девять месяцев».       Дата рождения Дини. Одиннадцать ноль восемь сорок семь. Бред. — Настоящая любовь имеет две стороны... — прошептали губы сами собой. Савва сжал кулаки, стукнул по компьютерному столу, сгреб себя за волосы и заревел: — Но я не хочу! Я не хочу! Слышишь, ты? Зачем ты его припёр мне? Что ты там сделаешь? Мужики друг другу наречёнными быть не могут, природу не поборешь! Пусть идёт, пусть живёт сам, напивается, танцует, дерёт штаны, делает, что хочет! Я готов помочь, если это он! Но вот так, самому... Я не дед! Мы — другие люди. Мне не нужна любовь, я работать должен! Лже... Лже... Лже...       Ему эхом отозвалась тишина из углов в мирно спавшем доме Вия. Савва засунул руку в рот, разнервничавшись, и вдруг вспомнил, что и Валера-то, такой же вот композитный колдун, остался влюблён в Настю — олицетворение грибовской земли. Потому что, как говорят, любовь сильнее смерти. Страшно. Страшно и негоже!       Сын Гелиодорского, Герман, не оставил потомства. Как слышал Савва, снаркоманился к Велесу году эдак в двадцать первом. И тем сделал лучше для всех, для Яхонтова уж точно. — Нет. — Савва закрыл архивы. Лицо Гаврилы на голоэкране свернулось в ничто. — Не бывать сему никогда. Не дам повториться. Не допущу.