Стратегия выживания

***

Провода провисают над ним точно потерявшая эластичность резинка. Тянутся между грязно-серыми домами насквозь прогнившими бельевыми верёвками и медленно сползают по стенам монохромными лианами, грозясь запутаться в трахее и перекрыть доступ кислороду. На кадык давит вновь растущее отчаяние. Опутывает фантомным запахом тины, топит в загрязнённом море, подрезает и без того переломанные крылья. В глазах мерцает утреннее солнце, Саэ глотает тягучую слюну, скидывает с себя неосязаемую тяжесть и внимательно осматривается. Наверное, в любой другой ситуации он даже не обратил внимания — провода и провода, линии электропередач есть в любом населённом пункте, — но сейчас пренебрежение кажется ему фатально недопустимым: в пространстве над вспоротым асфальтом пусто, а под козырьками не сбиваются в кучку птицы. Это странно. Плохо. И дело здесь отнюдь не в любви к чайкам. С антеннами и фронтонами аналогичная история. Ни одного чёртового символа свободы или мира в зоне преломления хрусталика, задёрганного внезапными встречами с голодными взглядами инфицированных. Поверх их зрачков всё чаще натягивается мутная плёнка, реакции всё ощутимее замедляются, Шидо всё упрямее твердит, что они постепенно слепнут, обрастая своими грибковыми наростами, Саэ всё заметнее закатывает глаза, демонстрируя своё директивное «похуй» в отношении идиотских домыслов гиперсексуального уёбка. Как можно уповать на Шидо, которым заправляют бушующие гормоны? Они никак не связаны с логикой. К тому же, за лобными долями самого Саэ частенько хозяйничает ничем не спонсированная чуйка. Этого вполне достаточно — ранее не приспособленная к выживанию вне стадионов, она явно развивается в нужную сторону. Тело чувствует её, собирает паразитирующей резью в висках и вздыбившимися волосами на затылке. Саэ не вникает в предположения, не доверяет слухам, не липнет заинтересованным взглядом к пухлым губам Рюсея, которые можно заткнуть только поцелуями и заманчивым «о, там что-то есть», а анализирует обстановку в обособлении ото всего сущего. Пускай и вне горячо любимого футбола — с беготней в бутсах и цифрами на спинах теперь никак. Нет, Шидо пару раз предлагал сделать пенальти отпиленными головами между воротами у въезда на подземную парковку, но это не то. Лишенные других голов ноги неслышно ступают по полустёртой дорожной заметке. Длинные ресницы мерно подрагивают вместе с быстрыми, беглыми движениями глаз. Саэ с завидным упрямством думает. Саморазвивается опытным путём, если хотите. Итак. Углы крыш пусты. Скелеты фонарных столбов светятся белым под рассветным солнцем. Всё чересчур мёртвое. Косматая тень Саэ отливает фиолетовым. Он огибает придавленный к земле мусор, путается в обгоревшей траве на перекрёстке и опасливо проносится вдоль битых, закопчённых стёкол на тротуаре. В голове гудит неотступное «птиц действительно нет». Мрачные декорации громоздятся одна на другую, накренившиеся дорожные знаки поскрипывают. Очертания улиц обретают общие черты со статикой идущей в ногу смерти, и Саэ пропускает их неповторимый запах через фильтры за рёбрами с такой поразительной лёгкостью, будто он уже готов повернуть голову. Похоже на неудержимую тягу к смирению. Чревато потерей смысла жизни. Саэ набирает полную грудь воздуха и рывком выдыхает обратно. Да, это крайне дурной знак. Без гадалок, самоанализа и мистики дурной. Ровным счётом такой же, как и отсутствие любого намёка на облачность, если не считать едва заметный пар из носа — осень в этом году ранняя, нужно скорее уходить на зимовку. Остекленевший взгляд двигается вдоль рытвин на асфальте, скатывается к провалу в виде приоткрытого люка. Чугунок лежит полумесяцем, на наклонившегося к нему Саэ выглядывают огарки черепков. Отсвечивают золой на солнце, золотятся аккуратными отверстиями в макушке. Сожгли. К горлу подкатывает тошнота, сердце ширится и придавливает собой лёгкое. Их, чёрт возьми, расстреляли, сбросили в канализацию и сожгли. Саэ ошарашенно отшатывается. — Шидо? — скупо зовёт он, но ответа не следует — Рюсей постоянно пасётся на самовыгуле где-то впереди. Кричи — не кричи, всё похрен будет. Может, кинуть его? Послать в свободное плавание по просторам Хонсю и сбежать отсюда? Куда? Да куда угодно, хоть в буддийский храм к мумифицированным монахам, хоть на деревню дедушке — лишь бы было безопасно. Доходит до того, что Саэ намеренно отрекается от суровой реальности. Намеренно фантазирует о происходящем вне его окружения. Намеренно замыкается в себе. Он не прочь лишиться рассудка, лишь бы не видеть. Лишь бы представить, что этот дивный мир — долгий-долгий сон с кучей уебанских кадсцен, которые так бесили Рина, когда он рубился в свои хорроры после школы. В груди всё сжимается до масштабов трескучей бетонной крошки. Саэ отступает назад, делает крюк влево и упрямо давит её новыми — относительно новыми — кроссовками, по-прежнему отвергая удобство тугой шнуровки и закреплённых голенищем икр. Интересно, что там с Рином? Живой? Ходячий? Лежачий? Обугленный, как и те неизвестные в водостоке? Пальцы скользят по бите, что-то цепляется за рукав толстовки. Саэ медленно разворачивается на сорок пять. Кишки переворачивает вверх дном, как при обыске выметенных подчистую оружейных складов, и надсадно грохочет оборвавшимся сердцем. Колючка. Ебучая колючка зацепилась за толстовку. Рин бы поржал, да? Или нет? Как он смеялся? Смеялся ли вовсе? Трясущася рука выворачивает погнутый металл из переплётов ткани. Получается слишком долго — Саэ не выдерживает и дёргает что есть силы. Вот, так-то лучше. Дырка чуть ниже плеча развевается драными нитями, обветренные губы постыдно поджимаются. Рин так же увивал его манжеты своими руками? С какой силой? На самом-то деле, Саэ редко вспоминает о семье в целом и о брате в частности, но если регрессирующий мозг всё же подкидывает пару кадров из прошлого, то отцифровать, закинуть в дальний угол и вернуться в настоящее уже не получается. Помнится, Рин говорил, что ему нравится проваливаться в эти неисчислимые киноплёнки. Ужас людей смешит, говорил, но также смешно боялся, когда Саэ отворачивался. Рин скупо улыбался своими тонкими, розовыми губами и крайне забавно краснел, держа в руках то дешёвое сливочное мороженое. Первый месяц после начала эпидемии Рин постоянно приходил во снах. Звал по имени из бездонного колодца, как неупокоенные души усопших в какой-то манге, которую взахлёб читал после школы. Рин возникал из ниоткуда и открыто палил в глаза, сжимал скулы ладонями, точно раму намытого до скрипа зеркала. Прижимался лоб в лоб, махал ресницами, словно нестиранным белым флагом. — Я не смогу без тебя, — шептал. — И ты без меня тоже. Саэ мотал головой, но видел в кайме вокруг его расширенных зрачков не только себя, но и давно окислившиеся, посаженные на цепь фобии. Свои фобии. Свой страх одиночества. Свой страх быть ненужным. Свой страх стать никем, потерять всякий вес, раскрошиться в песок. Слабостей Саэ слишком много, спровоцированных ими уязвимостей — бесконечность в сто сороковой степени, но Рин знал каждую, прилежно перенимал их своим естеством, считывал в них закодированные в двоичную систему кошмары, истошные крики, поросшие бурьяном футбольные поля и покосившиеся столбы прожекторов. Будто бы он, сам того не замечая, проникся и обжился в их окружении, спрогнозировав деспотичное будущее планеты поп-корном в ладони и заправленной за ухо чёлкой. Рин. Надо найти Рина. Надо найти его — в таком случае Саэ точно бы очнулся от искажённого сна во сне, точно бы избавился глупого стёба уставшего после тренировки мозга. Ресницы путаются между собой и мешают моргать. Ощущается слишком по-настоящему, а Саэ, в свою очередь, отчаянно хочет убедить себя в нереальности эпидемии и отыскать разгадку. Подумать только — что, если Рюсей в армейских берцах, узких штанах и идиотской кожанке у распахнутых дверей грузовика окажется нереален? И бензопила в его руке, и его смачная задница. Что, если всё это сойдёт за сплошной галлюциногенный самообман? Загвоздка в том, что Саэ прекрасно помнит, как парой часов ранее порезался, когда с размаху засадил по ней пустой консервой. За что? Да за всё хорошее. Рюсей Шидо — самый галимый тип спутника, с которым можно скооперироваться в случае внезапного зомби-апокалипсиса. Вот без каких-либо преувеличений, предвзятостей и прочего. Он раздражает всем своим существом, начиная от круглосуточной свистопляски вмазанных неоновых чертей вокруг зрачка и заканчивая своими толстенными смуглыми пальцами, которые при любом удобном случае лезут под кофту или сразу в штаны. Каким был бы Рин сейчас? Тоже бы тронулся умом и полез трахаться, как кролик? Или же… Ни один мускул на лице не сводит, непроницаемая маска твёрдо облегает щёки, но стройная нога слишком лихо пинает кусок асфальта. В кармане звякают ключи — Саэ почему-то не смог их выбросить, — зрачки двигаются следом за неуклюжими прыжками твёрдого битума, гулкое эхо которого улетает в битые витрины кафе. Дребезжит в стаканах. Прокатывается по тарелкам. Чёрный комок останавливается у самого порога. Саэ напрягается. Мёртвая тишина разрывается тихим треском, надежда быть съеденным голодными посетителями возрастает в разы, но звук угасает где-то в глубинах выпотрошенных подсобок, и всё. И ничего не происходит. Только Шидо выдыхает над ухом, как унюхавшая неладное ищейка. Его грузных шагов почти никогда не слышно, но тепло от крепкого тела ощущается даже сквозь пять слоёв одежды. Блядская грелка с вечным двигателем в грудной клетке. — …Оу, ты ждёшь официанта? — причмокнув, спрашивает он и, не дожидаясь ответа, прижимает подбородком макушку: — Я, кстати, говорил тебе, что у Фудзимото была одна демоне… Челюсти ходят вдоль растрёпанных ветром волос, Саэ стоически терпит учащённое сердцебиение, запах какого-то химозного энергетика изо шумного рта и случайные касания спящей режущей цепи у своего бедра. Рюсей прижимается плотнее, сползает подбородком на плечо, рассказывает о демонах, битвах в аду и разорванных напополам снайперах. Сумасшедший чёрт. Руки сжимают биту покрепче, тремор перерастает в нечто неуправляемое, и Саэ резко отстраняется. Под ногами взвивается пыль, колючий взгляд врезается в взъерошенный висок. Рюсей всё треплется и треплется, тянет свою лапищу к лицу, подхалимски щурится. Артели чертей в его радужках упиваются метадоном вперемешку с винами, Саэ сглатывает и уворачивается. — Прекрати нахер, — глухо взрыкивает он. Вездесущий вырвиглазный блонд, раскосые звериные глаза вкупе с неуёмной тягой к пиздежу — самое отстойное сочетание. — А ещё там короче… — как ни в чём не бывало напирает Рюсей, подходя ближе и ближе. — Мне нужно найти брата, — обрывает его Саэ, но тут же исправляется и вставляет заискивающее: — Нам с тобой, чертёнок. Обманывать Шидо проще, чем дышать. Откормленное чудище роняет руку вдоль торса и гаденько лыбится, поглаживая ручку стартера. Почита глухо взрыкивает, отзываясь на ласку хозяина. — Разве это возможно? Может быть, он уже удобряет землю, — вскинув брови на лоб, нараспев тянет Рюсей. Саэ с оторопью проваливается в его ядовитый взгляд. Черти пляшут у зрачка и вскидывают вверх свои узловатые пальцы. Вино растекается по склерам, смуглая физиономия Шидо набрасывает на себя холодные тени, перехватывая рукоятку бензопилы. Двигатель выжидательно урчит. — Впрочем, ради тебя я достану его из ада, — встряхивает волосами Шидо, делая шаг вперёд. — Или из зада. Саэ обессиленно скрипит зубами, отстранённо стуча битой по ладони. — Долбануть бы тебя ч… Едкая фраза прерывается рёвом позади, боковое зрение засекает движение. Пильная шина рассекает воздух у уха и с забористым чавканьем втыкается во что-то. На щёку что-то шлёпается, на плече мокреет. Рюсей всё ещё смотрит в глаза. Саэ в немом ступоре мажет остекленевшими зрачками по его клыкам и резко перебрасывает их на десяток сантиметров ниже. Непонимающий взгляд ведёт вдоль режущей цепи. Конечности костенеют — острые зубья сыто отливают красным. И белым. Или каким? По плечу струится что-то, Саэ забывает дышать. Шидо давит кнопку газа и юрко дёргает пилу в сторону. — Ну чё, а вот и официант, — непринуждённо произносит он, стряхивая с Почиты лохмотья кожи. — Но знаешь, тебе лучше поискать стилиста.