Акколада

Кап. Кап. Кап.       На смену темноте пришла боль. Затылок ныл так, что было ясно: без удара тупым тяжелым предметом тут не обошлось. Откуда-то сверху беспрестанно капала вода. Асока разомкнула потрескавшиеся губы и слизнула пару капель — на вкус как кровь и ржавчина. Глотку пекло от жажды, онемевшие руки, скованные за спиной, покалывало. «Где бы я ни была, дыра это еще та», — подумала Асока, вжавшись щекой в холодный камень. Больше никаких связных мыслей ей в голову не приходило.       Первым делом Асока потянулась к Силе — так испуганный ребенок тянется к матери — и вместо искристых потоков энергии ощутила пустоту. Она задохнулась от нахлынувшей паники. Джедаи переживали блокировку связи с Силой чрезвычайно болезненно, потому как для них это было все равно что лишиться конечности или ослепнуть. Вот и Асока ощутила себя слепым лоткотенком, совершенно беззащитным перед хищниками в темноте, но тут же сделала пару глубоких вдохов и приказала себе собраться.       Асока незаметно пошевелила руками и поморщилась — наручники-блокаторы до боли сдавливали запястья. А вот ее мастера не остановили бы никакие наручники! Когда-то в плену у очередных сепаратистских наемников на Энакина нацепили блокирующий связь с Силой ошейник. Было тошно смотреть на самодовольные рожи пиратского отребья, которое хлестало коленопреклоненного Скайуокера электрическими бичами и визгливо хохотало: «Ну, и где твоя Сила, а? Где твоя Сила, джедай?» Энакин сверкнул глазами из-под спутанных волос и расплылся в кривой ухмылке. Ошейник, стоивший как апартаменты на Корусанте, заискрил и шлепнулся на пол бесполезной железякой, а наемники схватились за горло, судорожно пытаясь вдохнуть.       «Сейчас бы не помешал Энакин под боком. Сейчас и всегда, — пронеслась в голове мысль. — Но он вот уж пять лет как мертв, а выбираться отсюда все равно надо».       Воспоминания о прошлой ночи возвращались медленно и неохотно.       Вот мелькают бесчисленные коридоры святилища. База опустела, потому что старый трюк времен Войны Клонов сработал на ура: сдетонировала взрывчатка, заложенная у трех основных входов и возле ангара с кораблями, и местный наемничий контингент бросился разбираться с диверсией. У Асоки есть не больше семи минут. Она петляет среди полуразрушенных колонн и арок, ведомая огоньком жизни, пульсирующим где-то в глубине лабиринта.       Секунды утекают, раз-два-три.       Асока ловко и без шума вырубает зазевавшихся часовых. Столы, заставленные пробирками и дистилляторами, резкий запах химии — полутемная нарколаборатория. Девочка-сэфи, та самая Энайя Эллани, склонилась над лужей, фосфоресцирующей розовым. Эти твари наказали ее за побег: отправили вычищать химические отходы без противогаза и защитного костюма, с тряпкой и ведром воды. Энайя поднимает заплаканные глаза, ее руки покрыты корочкой ожогов. «Я пришла за тобой», — коротко бросает ей Асока. «Я знаю путь», — кивает девочка. Она увлекает Асоку за собой в темноту, и с каждым шагом Асока ощущает, как опасность наступает им на пятки.       Энайя замирает у зубцов стены. Капкан захлопнулся. Асока уже слышит эхо кованых сапог в коридорах. «Я не хотела, — всхлипывает Энайя. — У них… моя сестра. Они сказали, что убьют ее». Стоит заорать, может быть, даже влепить затрещину предательнице, но Асока только думает о том, что у Энайи веснушки в точности как у младшей сестры. «Тебе солгали, твоя сестра жива», — только и говорит Асока. Глаза девочки расширяются в ужасе.       Бряцание оружия все ближе. Асока вкладывает ключи от своего спидера в обожженные пальцы девочки и толкает ту к бойнице в стене, достаточно большой, чтобы туда могла протиснуться хрупкая девица вроде Энайи Эллани. «Спидер в овраге за зарослями люминоса, — скороговоркой шепчет Асока, — поезжай все время на запад вдоль ущелья и да направит тебя Сила». Энайе удается выкарабкаться наружу, она нащупывает ногами карниз и ползет в сторону водосточного желоба, прижимаясь к стене. Асока же активирует мечи, чтобы встретить гостей как полагается.       С двух сторон на нее бросаются громилы-гаморреанцы с плазменными винтовками наперевес, Асока уклоняется от их выстрелов и делает плавный оборот вокруг своей оси, отсекая обоим гаморреанцам руки. На Асоку из темноты выскакивает еще десяток наемников, замыкая ее в кольцо, с неба открывают огонь дроны. Асока танцует под градом выстрелов, отбивает заряды мечом.       Атака, подсечка, блок — и так снова и снова, пока дрон не сбрасывает на нее сеть.       Электрическая сеть над головой, а дальше только темнота.       Асоке хотелось верить, что корабль уже уносит маленьких рабов как можно дальше от Зар-Замана.       Она осмотрелась: темноту вокруг разгонял голубоватый свет энергетической решетки, сама камера казалась каменным мешком с затхлым воздухом. Совсем рядом кто-то глухо всхлипывал. Приглядевшись как следует, Асока рассмотрела фигуру, сжавшуюся в углу камеры. Судя по золотым шароварам и браслетам, это была женщина. «Эй, — тихонько позвала Асока. — Не бойся, я не обижу тебя. Где мы?» Женщина не ответила ей и расплакалась. Асока хотела позвать несчастную снова, но до ее монтраллов донеслось эхо шагов.       Их было четверо. Асока, мастерски разыгрывая глубокий обморок, ловила каждое их слово. Из-под ресниц она видела, как движутся в полумраке подземелья широкоплечие силуэты наемников. Кто-то ввернул бородатую шутку: «Заходят как-то джедай и сенатор в корусантский бордель…» — в ответ ему грянул зычный гогот. Скорее всего все они были людьми. Во всяком случае, разило от этой братии вполне по-человечески: потом, жареным мясом и алкоголем.       — Так грозно светопалкой своей махала, а сейчас гляньте, какая смирная! — прогремел над головой Асоки чей-то густой бас.       — Ага, смирная… Посмотрел бы я на тебя после такого заряда! — хохотнули за столом, смачно рыгнув.       — Даже чересчур смирная, — протянул невидимый Асоке голос с нотками недоверия. — Слышь, хромой, а ты часом не переборщил с током? А то она, может, подохла уже давно.       — Э-э-э, ты чё на меня гонишь, Йон?! — проскрипел еще один голос. — Жива ваша джедайка, бля буду, жива! Все они, джедаи, суки живучие, и эта тоже… — он презрительно сплюнул. — С-сука.       — Хорошо, если жива, а то жалко такую красоту портить раньше времени. Видали, какие у нее ножки?       — Тьфу на тебя, Брасс! Это ж храмовница, а не твои шлюхи с Кейто-Неймодии, хотя ты бы и на банту залез, лишь бы дырка была.       — А мне что храмовница, что нет — все одно, баба, — мечтательно протянул тот, кого называли Брассом. — Бабы между ног все одинаковые.       Асока привстала на колени и простонала: «Пи-ить…».       — Ну-ка, кто тут у нас очнулся? — над Асокой скалой мускулов навис головорез с рыжей всколоченной бородой. — Проснись и пой, куколка.       — Воды… пожалуйста.       — Воды, говоришь, — хмыкнул наемник. — А попросить получше?       — Дай мне воды.       — Ишь раскомандовалась! — осклабился он, обнажая почерневшие зубы и обдавая Асоку запахом лука. — Мы не на войне, где Республика ходила за джедаями на цыпочках, здесь ты научишься как следует просить, — он звякнул пряжкой ремня, потянулся к ширинке. — Все еще хочешь пить, куколка?       Асока оскалила треугольные клыки и зарычала. Низко и угрожающе, чтобы дать понять: «Коснись меня — и истечешь кровью».       — Отставить, — вкрадчивый голос разрезал звенящую от напряжения тишину. — Хватит, Брасс.       Наемник проворчал что-то себе под нос, но все-таки отступил, а из темного угла вышел на свет тот, чьему голосу подчинился верзила Брасс. Это был молодой, никак не старше Асоки, замани с кожей цвета лазури. Поверх бронежилета он носил перекинутый через плечо разноцветный шарф с бахромой, а за спиной у него поблескивала хромированным боком бластерная винтовка М5. Он присел на корточки перед камерой Асоки и просунул под энергетическую решетку флягу с водой.       — Вот, — проговорил он с акцентом. — Прошу прощения за моих парней, они совершенно не умеют вести себя с дамами… да и вообще ни с кем не умеют.       Асока пила, пока от ледяной воды не онемели губы. Она подползла к решетке и окликнула свою товарку по несчастью: « Во-да… Пить. Понимаешь?» — и пропихнула фляжку сквозь прутья в соседнюю камеру. Женщина продолжала трястись от страха в своем углу, пока молодой замани не сказал ей что-то на родном наречии, и только тогда она схватила фляжку, и принялась жадно пить.       — За что она здесь? — как бы невзначай спросила Асока.       — Она была танцовщицей во дворце Шууры-хатта, пыталась задушить его цепью во время танца, — на слове «хатт» замани скривился с таким непритворным отвращением, что стало ясно: он и сам не прочь накинуть цепь Шууре на горло.       — А за что здесь я?       — Шутишь? Ты же террористка! Твое голо крутят в каждом космопорту, — замани пожевал губу и как-то нехотя добавил: — Тебя разыскивает лично лорд Вейдер.       — Мы сейчас в Хаттском секторе, не так ли? — Асока похлопала ресницами, изображая недоумение. — На Зар-Замана у Империи нет власти, и никакой лорд Вейдер не может ничего тебе приказать, если только ты сам не захочешь выслужиться перед Империей.       Замани залился темно-сливовым румянцем, и Асока мысленно дала себе «пять» — в точку!       — Что такого Империя пообещала вам? Или лично тебе? Подданство Империи и челнок до Среднего Кольца?       Ноздри замани гневно затрепетали, нижняя пара его рук сжалась в кулаки.       — Ты видела, во что синдикат превратил нашу планету? Во что он превратил нас?! — с жаром воскликнул он. — Глупый вопрос, ты все видела. Мне докладывали, что ты успела осмотреть базу, когда пришла за девочкой. Они расстреляли царскую семью и посадили на трон свою марионетку, хаттские установки опустошили все зерсиумные копи, все… все подчистую выкачали, до капли! Наши города в руинах после орбитальных бомбардировок, ничего не осталось, ни школ, ни больниц, только пепел… Ни-че-го. Эти склизкие ублюдки посадили на цепь весь мой народ, мы убиваем по их указке, наши женщины пляшут им на потеху, как шлюхи, наши дети травятся в их нарколабораториях. Мы для них даже не рабы, мы — животные.       На щеке замани блеснула слеза, он зажмурился так, словно больше не мог видеть этот мир, а когда открыл глаза, в них уже не было ничего, кроме ярости.       — Значит, хотите продаться Империи, — отчеканила Асока.       «Какая, блядь, дипломатия?! Ты больше не в своем Ордене, Тано!» — бушует Вентресс.       Закутанная в черное с ног до головы, с губами, неизменно изогнутыми в хищном оскале, не женщина, но ураган — она всегда внушала Асоке трепет.       Этот вечер, как и десятки таких же вечеров, они проводят в своем закутке на Нижних уровнях, с бутылкой набуанского виски на двоих и неоновыми огнями Корусанта сквозь жалюзи.       «Пользуйся тремя «c». Секс, смерть и секреты. Каждый хочет кого-нибудь трахнуть, каждый боится смерти, и у каждого есть такой секрет, что лучше умереть, чем выдать его. Узнай о своем враге хотя бы одну «c», и он у тебя в кармане».       Со стен отклеивается штукатурка, обшарпанная софа завалена разнокалиберным оружием, но Асоке тут уютно. Как дома.       «А можно просто в морду дать?» — уточняет она.       «Можно, — кивает Вентресс и поднимает стакан. — За все морды, которые мы набьем!»       Сейчас Асока бы добавила к списку трех «с» одну «г» — гнев. Гнев снимает все маски, хочешь узнать чьи-нибудь истинные мотивы — хорошенько выведи его из себя.       К удивлению Асоки, замани не рассвирепел, а лишь вздохнул и без сил привалился к стене.       — Я просто хочу, чтобы мой народ был в безопасности, — прошептал он.       — Твой народ не будет в безопасности. Вы совершенно бесполезны для Империи, она не станет вас защищать. Вейдер заберет меня и оставит вас самих разгребать свое дерьмо.       — Конфедерация Независимых Систем одобрила декларацию независимости Зар-Замана за год до падения Республики, и Империя по закону…       — Ха! — прервала его Асока, хлопнув в ладоши. — В Империи есть один закон, и это воля Палпатина. Рассказать тебе, на чем Империя вертела все эти декларации? Нут Ганрей рассказал бы лучше меня, но ему перерезали горло на Мустафаре. Если ты вдруг не знал, у конфедератов был сепаратный мирный договор с Палпатином, но император послал Вейдера искрошить новоиспеченных союзников в лапшу. Имперская дипломатия во всей красе, ну разве не прелесть!       Асока перевела дыхание после своей пламенной речи и украдкой глянула на замани в надежде, что произвела нужное впечатление. Тот сидел, уперев подбородок в ладони, и молча хмурился. Между его бровей залегла складка.       Больше они не разговаривали. Замани все с тем же выражением крайней задумчивости листал деку, а Асока от нечего делать мерила шагами камеру.       Тот самый верзила, обозвавший Асоку «куколкой», плюхнул перед ней жестяную миску со слизью, в которой сиротливо плавали ошметки овощей. Ложка опасной террористке то ли не полагалась, то ли по здешним обычаям никто себя столовыми приборами не утруждал. Слизь на поверку оказалась чем-то вроде острого рагу. От пряностей горло горело огнем, но Асока привередой никогда не была. «Ешь что дают, да побольше!» — вот чему научили ее годы в республиканской армии. Когда она приканчивала свою миску, макая хлеб в рагу, комлинк на поясе замани запиликал.       Лицо Асокиного тюремщика дрогнуло. Он замер посреди темницы, переминаясь с ноги на ногу, вся его коренастая фигура излучала какую-то странную робость.       — Приказ изменился, — прогудел он, пряча глаза, как нашкодивший мальчишка. — Ты больше не нужна лорду Вейдеру живой.       — Как это случится?       — Казнь, — ответил он. — Показательная, чтобы повстанцы знали, что их ждет. И чтобы боялись.       Хлеб встал поперек горла, Асока заставила себя сглотнуть. Может быть, от нее ожидали слез или угроз, но угрожать было бессмысленно, а заплакать она не смогла бы, даже если б очень захотела. Все, на что ее хватило — механический кивок.       — Мне жаль, правда, — потупился замани. — Скажи, если я могу что-нибудь для тебя сделать.       — Что идущим на смерть ты дашь… — пропела Асока и растянула губы в улыбке, светлой и горькой.       Что идущим на смерть ты дашь? Солнца луч, на ладони звезду, мне бы в небо, да небо — мираж. Поцелуй меня в лоб — и уйду… — неслось из старенького датапада. Датапад то и дело зависал, музыку прерывали сводки с фронта, тогда кто-нибудь из клонов жахал кулаком по экрану, и датапад мигом переключался назад. Прошли годы с тех пор, как девочка по кличке Шпилька в несуразных розовых колготках прибегала покрасоваться в казармы, но Асока до сих пор помнила тот незатейливый мотив. Девочке в розовых колготках было невдомек, почему бравые бойцы Республики слушали ту песню так завороженно, как слушают материнскую колыбельную. Почему всегда спокойный Коди так тяжело вздыхал и клонил голову на плечо брата, почему Пятерня прятал странно блестящие глаза, почему капитан Рекс смотрел куда-то сквозь своих братьев, сквозь стены казармы, в то самое небо-мираж, о котором пелось в песне.       Асока уставилась в потолок. Было тихо и темно, как в могиле. Асоку робко подергали за рукав — это была та самая танцовщица из соседней камеры. Звякнули браслеты, женщина обхватила запястье Асоки тонкими пальцами. Ладонь у нее была костистая, словно лапка у птицы. Асока сжала ее руку, не говоря ни слова, потому что слова тут были не нужны. Так они и лежали в темноте, переплетя пальцы, — две женщины, обреченные на смерть.       Раньше Асока боялась смерти. Она ощущала ее дыхание у себя за плечом в разгар боя — тяжелое дыхание зверя, пахнущее сырым мясом. Тогда девочка по кличке Шпилька ожесточенно стискивала рукоять меча вспотевшими ладонями и с рыком бросалась на врага. «Или ты, или тебя», — говорил ей Энакин. «Убей их, если нужно, — говорил ей ее мастер и прижимался лбом к ее лбу, — сделай то, что должна, и возвращайся ко мне. Ты у меня сильная девочка». И Асока была сильной, и делала то, что должна была, но все равно боялась до дрожи в коленях. Дыхание смерти следовало за ней по пятам на выжженных полях сражений, в космосе, среди белых колонн Храма и среди выстрелов, даже под боком у учителя. Всю жизнь она играла в догонялки со смертью, и игра эта вот-вот закончится.       Дыхание смерти было легким как ветер. Как свобода.

***

      Джоган-фрукты с белыми прожилками истекали соком, под тонкой кожицей мейлуранов просвечивалась янтарная мякоть — так и тянуло вонзить в нее зубы. Спелые виноградины, рассыпанные по блюду, блестели на солнце, над медовыми сотами вились осы и еще какая-то местная фауна, похожая на крошечных ящерок с крыльями. Одна из ящерок, которых замани называли чипаккали, опустилась на золотую рукоятку ножа для фруктов и пучеглазо уставилась на Вейдера.       Вейдер варился в своих латах заживо: система охлаждения приказала долго жить, поэтому под черной дюрасталью владыка ситхов обливался потом. Волосы липли к мокрым от испарины вискам, линзы визоров запотели. Вейдер из последних сил держался, чтобы не сорвать уже эту проклятую маску и не вдохнуть полной грудью, хотя он подозревал, что дышать здешним воздухом было все равно что пить кипяток. Над землей дрожало удушающе жаркое марево, пахло джунглями и перегноем.       Ящерка раскрыла кожистые крылья и со стрекотом упорхнула прочь. Вейдер подбросил на ладони джоган и обвел скучающим взглядом амфитеатр. На арене, отгороженной от зрителей защитным полем, бесновался еще один представитель заманской фауны: длинномордая многоглазая тварь с длинным драконьим туловищем, увенчанным костяным гребнем, и шипастым хвостом. Тварь носилась по песку, с ревом ударяясь о защитный барьер, потом сворачивалась в песке, как змея, и вновь бросалась на зрителей. «Ракшаса! Ракшаса!» — то и дело пробегал по рядам восторженный гомон. Кто-то хохотал, тыча пальцами в зверя, дети плакали от страха, кто-то даже умудрялся тут же голографироваться или швыряться в защитный купол едой, раззадоривая ракшасу.       Где-то в прошлой жизни, когда у Вейдера еще было другое имя и голубые глаза, осталась такая же арена. Даже спустя десяток с лишним лет он помнил раскаленный песок Джеонозиса, кандалы и рев многоголосой толпы в ушах. Тогда, у позорного столба смертников, мальчишку недо-рыцаря трясло от страха, но он только сдувал со лба челку да залихватски подмигивал: «Прорвемся!» Он просто не мог, не имел права быть трусом, потому что рядом с ним была прикована она, его ангел. Краем глаза он ловил очертания ее гордого профиля, и тут же сам распрямлял плечи, усмехаясь в лицо смерти, и свято верил: он ее рыцарь и будет защищать свою королеву во что бы то ни стало.       Со временем расстановка фигур на доске изменилась. Отныне Вейдер сам взирает на арену с высоты балкона, а сквозь кровь и песок ему светит другая путеводная звезда.       Атмосфера планеты приглушала связь с Силой, но Вейдер все равно чувствовал ауру Асоки — огонек в подземельях арены. Ее мечи, отобранные в плену, висели у него на поясе. Меч с искривленной рукоятью и шото — Асока не изменяла своему излюбленному стилю джар’каи, только на этот раз клинки были не зелеными, а светились белизной. Что-то произошло в ее душе, решил Вейдер, поглаживая эмиттер меча, что-то, что изменило ее навсегда, и уже совсем скоро он узнает, что именно.       — От лица Империи я требую немедленной экстрадиции интергалактической преступницы Фалкрам, — прогремел Вейдер, заставив советника и дюжину стражников вздрогнуть разом.       — Покорнейше прошу прощения, милорд, — советник Нехана, морщинистый старик в расшитом золотом кушаке, раболепно склонился так, что его борода волочилась по земле, — но вы обещали нам переговоры.       — Переговоры, — хмыкнул Вейдер. — Где в таком случае царевич Сурья?       — Его светлость исполняет не менее почетную миссию конвоя для пленницы, — советник снова поклонился.       Незадолго до падения Республики Зар-Замана, как и многие другие миры, решила, что запахло жареным и пора на выход из Конфедерации, которая явно проигрывала в войне. Заманцы подготовили декларацию независимости, и Совет сепаратистов даже одобрил ее, потому что под огнем клонических войн было не до выяснения отношений с отсталыми планетками Внешнего Кольца. Проблема, собственно, состояла в том, что ратифицировать декларацию никто уже не успел. В первые годы после переворота железная длань Империи простиралась далеко не над всей галактикой: в Среднем Кольце засели повстанцы и остатки сепаратистов, а на Дальних Рубежах и вовсе царила анархия. В это время на Зар-Замана нагрянули хатты, построили заводы для переработки ценного металла зерсиума, которым были богаты заманские копи, сместили семейство правящих монархов, а местным жителям заявили: «Мы здесь власть». Заманцам жить в статусе полурабов не слишком нравилось, на планете тлела партизанская война, и кое-кто из чудом выжившей аристократии решил искать заступничества у Империи. Они руководствовались туманной логикой, считая, что Империя наследует не только Республике, но и Конфедерации, а значит, должна ратифицировать соглашения, принятые Советом сепаратистов. Сборище идиотов, наивных, как гунганы. Но свято убежденных в своей правоте. Тот самый царевич Сурья громче всех кричал о свободе, власти народа и прочем пустословии из популистских лозунгов. Даже по столу кулаком стучал на прелиминарных переговорах, хотя прекрасно знал, что Вейдер мог переломить ему хребет движением мизинца. Знал, но не испугался, ну надо же… Такие долго не живут, зато мастерски становятся мучениками.       — Империя аннулирует все договоры, заключенные нелегитимным сепаратистским правительством. Переговоров не будет, — отрезал Вейдер.       — Я предвидел это.       Советник Нехана вздохнул и прикрыл глаза. В воздухе разлился протяжный звон. Синхронно щелкнули затворы винтовок, на вейдеровском нагруднике заплясали алые огоньки лазерных прицелов. В голову ему уперлось сразу несколько дул. Взвыла сирена, и на арену вытолкнули первую жертву.       Это была Асока. Босая, одетая в одну тунику, в наручниках, она упала на колени в песок, но тут же вскочила и приняла боевую стойку. Ей не дали никакого оружия, кроме обыкновенного копья с железным наконечником. Асока быстро смекнула, что копье будет ее только замедлять, и выбросила его. Раздалось низкое вибрирующее рычание. Ракшаса повела остроносой мордой, принюхиваясь, припала к земле и прыгнула. Асока сделала обманный выпад вправо, ловко отскочила в противоположную сторону, уворачиваясь от когтей ракшасы. Тварь напрыгнула на Асоку со спины, та ушла от клыкастой пасти, сделав сальто назад, но из-за скованных рук не удержала равновесие и споткнулась. Ракшаса хлестнула ее хвостом. Крик Асоки потонул в шуме толпы.       Асока всегда была нечеловечески быстрой. Те полосы препятствий, после которых Вейдер в ее возрасте пропахивал лицом пол, она играючи проходила с первого раза, а в конце любила прикрикнуть: «Алле-оп!» Но ракшаса, с внезапным страхом осознал Вейдер, была быстрее нее.       — Полагаю, теперь мы можем обсудить переговоры, милорд, — самодовольно заключил советник Нехана.       В груди у Вейдера всколыхнулась первозданная тьма и обрушилась на замани вихрем Темной стороны, сбивая их с ног. Перепуганные охранники палили во все стороны, выстрелы со звоном отскакивали от доспехов Вейдера, зависали в воздухе плазменными сгустками под воздействием Силы. Сгибались пополам дюрасталевые стволы бластеров, ломались кости вопящих от боли охранников, которых Вейдер раскидал, как игрушечных солдатиков. Советника Нехану, который забился под стол, сжимая в дрожащих руках бластер, по воле Вейдера выволокло из укрытия и вздернуло в воздух.       — Пульт от наручников, — ледяным тоном потребовал Вейдер.       Старик молчал, его губы беззвучно шевелились так, словно он молился, тряслась борода на дряблом подбородке. Одно движение ладони в черной перчатке — и нижняя пара рук советника изогнулась под неестественным углом, выворачивая суставы. Старик взвыл надтреснутым голосом, забился, задергался в невидимых путах.       Пульт от наручников-блокаторов — неприметная серая коробочка — выскользнул из складок его халата.       Вейдер сжал кулак, позвоночник советника Неханы хрустнул, и старик рухнул Вейдеру под ноги мешком костей.       Вейдер потянулся Силой к панели управления защитным куполом, которая виднелась на противоположном конце арены, но отключать купол ему не пришлось. В толпе мелькнул разноцветный шарф царевича Сурьи, а потом грянул взрыв. По куполу пробежала рябь, голубой барьер замерцал и погас, рассыпавшись снопом искр. На какой-то миг вокруг воцарилась тишина. Вдруг кто-то тонко заголосил, осознав, видимо, что уже ничего не стоит между зрителями и ракшасой, а затем уже вся арена загудела от криков. Замани толпились у выходов, сбивая друг друга с ног, плакал чей-то ребенок.       Вейдер спрыгнул вниз, на арену, подняв столп песка. Асока припала на одно колено и пыталась перевести дух, туника у нее на боку пропиталась кровью. Асока тяжело дышала, пошатываясь от боли, но распрямила плечи и подняла на Вейдера взгляд — бьющий без промаха, как выстрел. В ней не было ничего от той девочки из Ордена, ему в лицо смотрела молодая женщина с гибкой статью хищницы и голубыми глазами, полными ярости. Вейдер швырнул ей мечи и пульт от наручников, сам же он шагнул навстречу ракшасе, притаившейся в тени.       Не дожидаясь, пока тварь нападет, Вейдер атаковал первым. Рубанул широким замахом, оставив поперек морды ракшасы дымящийся ожог, молниеносно отбил удар шипастого хвоста, когда ракшаса поднырнула под его клинок и набросилась на Вейдера со спины. Тварь слизнула с морды кровь раздвоенным языком и, глухо заворчав, попятилась к дальней стене арены, но Вейдер не дал ей убраться: он нападал, методично рубил, не давая твари ни секунды отдыха. Когда она, ослепшая на один глаз, трусливо поджимающая хвост, оказалась зажата в угол, завибрировал алым ситхский клинок, перерубая сухожилия у нее на передних лапах. Ракшаса рухнула как подкошенная в потемневший от крови песок, алая вспышка полоснула ее вдоль брюха. Ракшаса скулила, конвульсивно перебирая лапами, из раны у нее в брюшине влажно поблескивали связки кишок — все было кончено.       Вейдер поднял глаза к сиреневому закатному небу. Ветер гулял по опустевшему амфитеатру. Асоки нигде не было. След ее света уходил в самую чащу джунглей, и звал, и притягивал непреодолимо.       «Ну уж нет! — подумал Вейдер с какой-то совершенно детской обидой и сжал кулак. — Ты больше никогда не оставишь меня, не посмеешь оставить».