Акколада

      Кошмары были полны огня.       «Ты был мне братом!» — кричит Оби-Ван Кеноби.       И крик тонет в рокоте извергающихся вулканов.       «Я ведь любил тебя, Энакин…» — голос Оби-Вана дрожит.       Реки лавы, черное небо Мустафара. Под живой рукой — горячий камень. Во рту кровь. Неистово колотится сердце. Боль от раны под ребрами расходится по телу жгучей волной. Он из последних сил расправляет плечи, чтобы встретить смерть достойно — глаза в глаза — как подобает рыцарю.       «Не было никакой любви, — сплевывает кровь и горько смеется. — Вы всегда знали, что я такое, учитель. Знали и боялись меня».       В воздухе пляшут искры.       Он вскидывает голову, подставляясь под удар. Пусть все закончится здесь и сейчас.       На шею ложится ладонь. Касается невесомо. Вместо Оби-Вана над ним возвышается Асока. У нее взгляд судьи, выносящего приговор. Свет от ее белоснежного плаща слепит. И вся она сияет.       Он тянется к ее рукам, к ее свету.       — Все, чего я хотел — защитить вас. Защитить тебя.       — А вот все, чего хочу я, — отвечает Асока.       И одним ударом сносит ему голову.       Видение рассеялось, как дым над пепелищем. Осталось только удушье и озноб вдоль позвоночника. Вейдер сжал кулаки и зажмурился, сосредоточившись на стуке сердца.       Вдох-выдох.       Огонь Мустафара в прошлом.       Глухие удары сердца под доспехом — вот что реально.       Вейдер нащупал пристегнутый к поясу меч, тяжесть рукояти в ладони придала ему спокойствия.       Прошлое мертво. Мертво… а жив ли он сам?       Сердце пропустило удар.       Черное солнце на знаменах. Над Корусантом восходит флот. Купол здания Сената накрыла тень. В вышине зависли истребители с пушками наизготовку.       Он смотрит с балкона на площадь, озаренную пожаром. На площади выстроились в колонны штурмовики. Тысячи солдат ждут его приказа. У его ног — тысячи миров затаили дыхание от ужаса. И он чувствует это: биение жизней в его руках — так отчаянно бьется пульс за миг до смерти. Пульс самой Республики, которую он взял за горло.       Асока стоит рядом — за его правым плечом. Она переводит взгляд с кораблей в ночном небе на него и улыбается. Гибкая тень с золотыми глазами и улыбкой, предназначенной ему одному.       Асока преклоняет перед ним колено. В ее глазах страсть, безграничная преданность, обещание. «Я пойду за тобой куда угодно, — клянутся ее глаза, — я умру за тебя, я убью за тебя, я никогда тебя не предам, я орудие в твоих руках, я твой клинок». Асока целует край его плаща.       — Мой император.       Кровь стучала в висках, сознание заволокло туманом. По всему телу Вейдера разлилось оцепенение, словно крайт-дракон — тот самый, что нашептывал ему из сумрачных снов, — сжал когтями его сердце. Вейдер прислонился к дереву, стараясь перевести дух. На изнанке век все еще пылали глаза Асоки.       «У нее были желтые глаза, твои глаза, — прошипел дракон. — И вся она была твоя».       Остро кольнуло возбуждение.       «Овладей своей страстью, пока она не овладела тобой».       Горячечное дыхание опалило губы вместе со стоном.       «Скажешь, прилетел сюда не за этим? Лжец».       — Проклятье! — рыкнул Вейдер.       И заехал кулаком по стволу дерева. От удара во все стороны брызнули щепки, исполинская акация качнулась, но устояла.       Грань между материей и безграничным океаном Силы по ту сторону сознания ужасающе тонка — и Вейдер неумолимо соскальзывал за эту хаттову гребаную грань, все глубже и глубже во тьму. Сны накрывали его удушливым алым маревом. Проваливаясь в сон, он вновь шел гулкими коридорами Храма, а за его спиной чеканил шаг легион. Пламя и пепел, осколки витражей, знамя Ордена под его сапогом и мертвые глаза. Сотни мертвых глаз, слепо глядящих в небо. Призраки выходили из-за почерневших колонн, обступая его со всех сторон, и шептали-шептали-шептали.       «Ты предал нас…»       «Убийца… убийца… убийца»       Эхо рыдало среди пустых коридоров, и он просыпался со слезами, недостойными мужчины. В такие ночи Вейдер лежал в темноте, захлебываясь фантомным ужасом. «Это они меня предали, — убеждал он себя. — Все они лгали мне, а значит, заслужили смерть». Он наощупь искал руку Падме в складках одеяла и целовал ее костяшки с исступленностью смертника. Темный огонь внутри угасал от прохлады ее пальцев на висках, и измученного Вейдера накрывало беспамятство.       Кошмары возвращались, — нет, даже хуже — кошмары обретали плоть. Тени всегда маячили где-то там, за спиной, тянули к Вейдеру истлевшие черные руки, пока в голове у него дробился многоголосый шепот. Сначала тихий и едва различимый, он нарастал, превращаясь в гул огромной волны. Вейдер пытался искать покой в медитациях, но медитации никогда не давались ему еще в годы джедайской юности, а сейчас и подавно. Сила не успокаивала мятущуюся душу, а вместо этого снова и снова пронзала болью гибнущих джедаев. Вейдер до скрежета сжимал зубы и брался за меч, потому что не знал иного способа унять боль. Он самолично выслеживал джедаев, не полагаясь на Инквизиторий, и рвался всюду, куда вели его следы беглецов. Присяга Империи или меч — таков был их выбор. Почти все выбирали смерть. «Если мне не отмыться от вашей крови, то я пролью ее столько, что захлебнется вся галактика», — выплевывал он в лицо очередному джедаю, занося клинок. И кровь лилась.       С каждым днем голоса звучали все громче. Иногда ему чудился голос умершей матери.       «Вы преступно рассеянны, милорд, — заметил однажды Траун над доской для диворанских голошахмат. — Дилетантские ошибки в тактике отнюдь не ваш стиль». Тон чисса был безупречно вежливым, но в его красных глазах читалась неприкрытая тревога. Разумеется, тревожили его вовсе не голошахматы.       Вейдер и сам прекрасно осознавал шаткость своего положения. Имперская пропаганда работала на совесть, и мрачный образ палача в тени трона все еще внушал ужас, но власть рвалась из рук диким зверем, почуявшим слабину.       «Незаменимых нет», — сказал ему Император, сжав его подбородок костлявыми пальцами. Теми самыми пальцами, с которых всего мгновение назад сорвалась молния, прошившая Вейдера насквозь. Тронный зал плыл перед глазами, на висках выступил ледяной пот. Вейдер из последних сил держал спину прямо, чтобы не согнуться пополам от боли. Горло свело судорогой, и он беспомощно захрипел, пытаясь сделать вдох. «Тише-тише, дитя, — погладил его по щеке Император. — Ты мое оружие, ты должен быть совершенен, иначе мне придется снова тебя сломать».       Ломать Император умел.       «Мы еще посмотрим, — подумал тогда Вейдер, сглатывая кровь, — кто кого сломает».       За фиолетовыми зарослями люминоса виднелся просвет. Вейдер рассек мечом клубок лиан и выступил из чащи на луговину. Посреди луговины, со всех сторон окруженной джунглями, раскинулся титанический скелет какой-то древней твари. Поросший мхом и увитый ползучими лианами, он был размером с целый транспортник, никак не меньше. Его хребет служил аркой для усыпальцы из красного базальта, чьи резные башенки вздымались ввысь между заостренных ребер. В их темных бойницах гнездились тишина и запустение.       Изваяния многоруких богов слепо таращились со своих постаментов, навеки позабытые, как и та варварская цивилизация, что оставила их посреди джунглей. «А ведь Империю однажды ждет такая же судьба, — подумалось вдруг Вейдеру. — Забвение пожирает всех».       Асока сидела на балюстраде. Она качала ногой, насвистывая себе под нос незатейливый мотивчик, но Вейдеру было известно, что под напускной беспечностью запрятан страх. Он чуял этот страх, он мог бы запустить пальцы в глубину ее нутра и вырвать страх с корнем, а потом рассмеяться ей в лицо: «Да кого ты обманываешь!»       «Маленькая лживая дрянь, — проурчал дракон. — Представь, как она будет кричать. Только ты, она и пыточный дроид. Вся в твоей власти. Это как глоток тонирея в жаркий полдень, но слаще, гораздо слаще».       Вейдер закусил щеку изнутри.       Метнув взгляд через плечо, Асока плавно перетекла в боевую стойку и активировала обратным хватом два белоснежных клинка.       — Какая честь, лорд Вейдер! — ядовито пропела она. — Чем обязана? У Империи закончились инквизиторы?       — Я пришел поговорить.       — Дерьмовый ты собеседник.       Асока оттолкнулась от парапета и спикировала на Вейдера яростной молнией. Рубанула наискосок так мощно, что Вейдер от неожиданности дрогнул под ее напором, но тут же вернул себе самообладание и ответил градом ударов. Асока уклонилась, поднырнув под очередной свистящий удар, и крутанулась вокруг своей оси. Она отскочила, неловко приземлившись на правую ногу, и ее повело. На боку у нее расползалось красное пятно.       — Я не хочу тебе навредить.       — Как благородно, — сплюнула сквозь зубы Асока.       Превозмогая боль, она приняла боевую стойку и с ухмылкой поманила Вейдера. Тот не сдвинулся с места. Сверкнули двумя полумесяцами клинки — Асока описала ими короткую дугу и одним слитным выпадом скользнула вперед. Затанцевала вокруг Вейдера, закружилась в вихре белых всполохов. Легкая и гибкая, Асока играючи выписывала в воздухе обманные финты, но не спешила нанести удар. Кто-то решил бы, что она попросту дразнится, но Вейдер знал: не дразнится, а дюйм за дюймом прощупывает защиту в поисках уязвимой точки. Он сам ее когда-то этому научил.       В детстве Асока являла собой маленький рогатый комок ярости. Ей хоть ты тресни надо было вперед, на баррикады, в самой гуще битвы кромсать сепаратистских дроидов, да так чтоб шестеренки во все стороны летели. Вейдер пытался ей втолковать, что переть напролом нельзя — нашпигуют плазмой в два счета, но Асока была упряма как банта. «Вся в тебя», — качал головой Кеноби. Вейдер злился. Асока дулась. Пришлось спустить с девчонки семь шкур в тренировочном зале, чтобы перековать ее топорный джем’со в гладкий маневренный джар’кай. Если пятая форма сметала все на своем пути как турболазер, то джар’кай бил точечно как выстрел из снайперской винтовки. Застигнуть врага врасплох, навязать ему свой темп боя, нащупать уязвимую точку и ударить — такая тактика Асоке подходила куда больше. Асока оказалась способной ученицей, поэтому в конце тренировки они оба едва держались на ногах от усталости. Иногда Вейдер даже позволял ей победить. Один из десяти спаррингов кончался тем, что Асока с торжествующим воплем валила его на татами, а потом они грелись в солнечных лучах и шли есть мороженое, потому что должно же в жизни быть хоть что-то кроме войны.       Вейдер еще помнил звук ее смеха и то, как она щурилась на солнце.       — Ничего ты мне не сделаешь, Шпилька, — припечатал он, и его губы под шлемом тронула азартная ухмылка. — Как думаешь, почему?       Асока оскалилась — блеснули резцы — и ударила из-под локтя. Она всегда так делала, когда хотела застигнуть врага врасплох. Вейдер отбил удар не глядя и двинулся к ней тяжелой неумолимой поступью.       — Зря стараешься. Я знаю каждый твой шаг наперед. Еще бы, ведь это я сделал тебя той, кто ты есть. Ты моя до кончиков рогов, — безжалостно чеканил Вейдер, оттесняя Асоку к портику гробницы рубящими ударами. — Помнишь Мортис? Я вот помню. Помню твою смерть. Помню, как ты сжимала мою руку и жадно дышала, будто хотела надышаться на жизнь вперед. У тебя остался шрам, а у меня — страх потерять тебя снова.       — Нет… — глухо пролепетала Асока, но вмиг отмерла и вспыхнула исступленным криком: — Нет, нет!       Столкнулись клинки, рассыпая снопы искр. Белое на алом. Кристалл в сердце меча голодно пел. Лицо Асоки в алом свете казалось посмертной маской. Игра теней и бликов. Она была так близко, что Вейдер мог различить слезы у нее на ресницах.       — Ври сколько влезет, но ты знаешь мое имя. И ты сама искала встречи со мной, не так ли? Искала-искала, не отнекивайся. Здесь на мили вокруг дикие джунгли. Ты могла бы легко затеряться… Но пришла ко мне. Умница. А теперь, — шепнул Вейдер, и вокодер исказил вкрадчивый интимный шепот до металлического скрежета, — назови мое имя.       Рот Асоки искривился в гримасе.       — Лжец, — процедила она. — Ты просто лжец и убийца. Императорская шавка — вот твое имя.       «Маленькая дрянь слишком много себе позволяет. Поставь ее на колени и заткни грязный рот».       Когда говорил Дракон, мир замолкал. Безумие накатывало багровыми волнами, что-то древнее и жаждущее поднималось из глубин подсознания — оно порабощало. Вернуть себе власть над собственным телом и разумом с каждым разом становилось все труднее. «Однажды эта тварь сожрет меня, — мрачно констатировал Вейдер, — но не сегодня, нет, только не сегодня».       Убить Асоку было бы проще простого. Разбить перекрестье мечей и рубануть с правого фланга, она бы не сумела парировать. Рана у нее на боку обильно кровоточила, движения потеряли плавность и сделались порывистыми и отчаянными, как у зверя в западне. Один удар — и все кончено.       Один удар — и ее ненависть останется с ним навсегда. О, Вейдер нутром чувствовал эту ненависть, и ему не верилось, что Асока умеет так ненавидеть. Ее ненависть была ударом хлыста и позорным клеймом на щеке раба. Она была огнем и жгла невыносимо. Вейдер мог победить саму Асоку, но не ее ненависть.       «Жизнь не партия в голошахматы, милорд, — сказал бы ему Траун, — но иногда единственный путь к победе — сдаться».       Сдаться. Горькое слово, оно скрипело на зубах, как пепел Мустафара. Сдаться — снова стать потерянным мальчишкой в пустыне. Как много позора было в этом слове! Сломанный меч, мертвые глаза матери… Смирение — джедайская блажь, и он не падет так низко. «Не смирение, — непременно поправил бы его Траун, — а тактическая хитрость».       Клинки Асоки горели ровным белым светом.       Вейдер улыбнулся и опустил меч.

***

      Асока вскрикнула. Лезвие скользнуло по касательной, отсекая край черного наплечника и прожигая дыру в плаще. Пахнуло едкой вонью расплавленного пластоида. Вейдер окаменел. Он неподвижно возвышался над ней скалой хромированных доспехов, и только свистящее механическое дыхание с хрипом вырывалось из его вокодера. На панели жизнеобеспечения ситхской брони загорелся аварийный индикатор, но Вейдер не шелохнулся. Он опустил меч и просто стоял, открывшись для удара, — бей не хочу. Его маска смотрела на Асоку слепо и безлико, как обугленный череп.       — Что, жестянка, жить надоело? Решил об меня убиться? — Асока хохотнула и тут же задохнулась от боли в боку. — Поднимай свою железную задницу! Я вызываю тебя на бой.       Вейдер не сдвинулся с места.       Асока зашипела. У нее не было времени на игры. Мир кружился перед глазами, бешено стучало сердце, готовое выпрыгнуть из груди. У Асоки было в лучшем случае полчаса, прежде чем кровопотеря свалит ее с ног.       — Я вызываю тебя, слышишь! — крикнула она. — Бейся!       Вейдер стоял как вкопанный, а Асока вдруг ощутила себя ужасно глупо. Подумать только, скачет тут перед ним и упрашивает с собой подраться. Дура, прямо-таки космических масштабов идиотка. Можно подумать, если она героически подохнет в этих хаттовых джунглях, это хоть что-то изменит. Над Корусантом все так же будут реять имперские флаги, а мальчишки будут садиться за штурвал истребителя, чтобы погибнуть во имя мечты о демократии, не дожив даже до двадцати.       — Сука, — припечатала в сердцах Асока.       Ее распирала злость пополам с отчаянием. Какого хатта она торчит на этой забытой Силой планете? Как будто у нее других дел нет! Вернись на базу, почини голодеку, чтоб малышне было на чем мультики смотреть, толкни перед новобранцами бездарную агитку о свободе, напейся вдрызг. Скрутись калачиком в своей холодной постели и тверди себе без конца: «Он мертв, он мертв», — и однажды сумеешь в это поверить.       Асока взвыла и ударила наотмашь. Хлестнула таким потоком Силы, что с портика посыпалась каменная пыль. Вейдер рухнул на траву, грохоча доспехами. Асока прижала его к земле, упершись коленом в пластины нагрудника, и сомкнула мечи у него на шее. Вейдер не сопротивлялся, а наоборот потянулся к ней своей силой. Потянулся к ней тьмой и трепещущим пламенем, жаждой, железом, болью и сокрушительной мощью. Она словно заглянула в бездну. «Моя милая огненная бездна, — мелькнула мысль, — ты не оставишь от меня даже уголька».       Медленно, очень медленно Асока провела рукой по гребню шлема. На дюрастиле остался отпечаток ее окровавленной ладони. Асока очертила скулы маски, обвела по контуру выпуклые линзы, блестевшие, как нефтяная пленка. Она прижалась к шлему лбом. Время застыло. Негнущимися пальцами Асока нащупала клапаны на стыке между шлемом и герметичным воротником.       Он почти не изменился. На Асоку смотрел Энакин Скайуокер, погибший в битве за Корусант пять лет назад. Вот только не было у Энакина Скайуокера этой горькой складки возле губ, и желтых глаз тоже не было.       — Ты… — выдохнула Асока.       Пульс грохотал у нее в монтраллах, как эхо сотни барабанов. Это было похоже на предсмертную галлюцинацию длиной в пять лет, растаявшую по щелчку пальцев.       Очнись.       Асока запрокинула голову к небу. Ребра смыкались у нее над головой гигантским куполом, а высоко в небе сияла одинокая звезда, маленькая и яркая до рези в глазах.       — А я ведь могу убить тебя, — флегматично протянула Асока. — Вот возьму и убью. Может, хоть так ты оставишь в покое меня и эту несчастную галактику.       — Убей, — эхом отозвался Вейдер. — Если умирать, то от твоей руки.       И взглянул на Асоку в упор своими страшными желтыми глазами.       «Он заслужил это тысячу раз, — прошелестел холодный голос на краю сознания. — Он лишил тебя всего, чем ты дорожила. Твой мастер учил тебя убивать чудовищ, а не жалобно на них пялиться. Ты бы еще слезу пустила! Давай, девочка, соберись. На этот раз ты сделаешь все правильно».       На беззащитном горле Вейдера билась нить пульса — в дюйме от клинка.       У Асоки засвербело в носу. Горло свело спазмом, и по щекам хлынули слезы. Асока кусала губы, пытаясь задушить рвущиеся наружу всхлипы, но тщетно. Она давилась глубоко захороненной обидой и глухими рыданиями. Шрамы на ее душе, только-только успевшие зарубцеваться, снова кровоточили, и Асока решительно ничего не могла с этим поделать.       Она от себя такого не ожидала. Казалось, после Приказа 66 у нее не осталось слез. Все выплакала в той заплеванной кантине, где выла и хлестала тарал под сочувственным взглядом Вентресс. Ан нет, не выплакала… И откуда их столько? Льются и льются.       Непрошенная истерика, конечно, получилась до ужаса нелепой. Но прижаться раскаленной щекой к нагруднику Вейдера и ощутить, как за спиной смыкаются его руки, вдруг оказалось приятно. Как будто не было этих пяти лет, как будто они никогда не расставались и дремлют у походного костра под одним на двоих одеялом.       Плачь, Шпилька, плачь, реви во весь голос, пока тебя гладят чужие руки. Можем даже притвориться, что это все еще руки твоего Скайрокера. Кто же знал, что в финале этой дешевой пьесы ты бездарно разревешься на груди у своего главного врага. По программе у нас трагедия, а вышел чистой воды фарс.       Асока шмыгнула носом. Прокушенная губа защипала, когда Асока тронула ранку языком. Вейдер осторожно гладил ее по спине, боясь спугнуть. В лиловом свете луны мир казался ирреальным.       — Держу пари, в твоем личном топе отвратительных истерик моя займет первое место.       — Ты себя переоцениваешь, Шпилька. Никому не переплюнуть те истерики, которые закатывает мне Сенат на каждом пленарном заседании. Вручаю тебе почетное серебро.       Асока прыснула. Рана на боку тут же напомнила о себе тупой болью: не забывай, Тано, пока вы тут светские беседы ведете, ты истекаешь кровью.       — И все-таки, что тебе нужно?       — На тебя посмотреть.       — Насмотрелся?       — Все еще смотрю.       — И что видишь?       — Вижу, что по тебе плачет медблок.       Весь правый бок у Асоки выглядел как красное хлюпающее месиво. Насквозь промокшая туника потемнела от крови. Онемение расползалось от раны вверх по хребту, покалывая кончики пальцев.       — Тебе нужно остановить кровь, — Вейдер говорил с ней мягко, словно увещевая капризного ребенка. — Целитель из меня никудышный, но я мог бы…       — Нет! — Асока оттолкнула его руку с неожиданно злобным оскалом. — Не трогай меня. Ты не только никудышный целитель, но и отвратный актер. Нечего разыгрывать заботу! Где она была, твоя хваленая забота, когда штурмовики расстреливали наших братьев и сестер? Не обольщайся, я все еще помню, кто ты и что сделал.       Асока попыталась встать, но не сумела удержаться на ватных ногах и просто отползла в сторону. Ночные джунгли, руины, печальное лицо Вейдера и звезды над головой — все закружилось в карусели фиолетовых огней. Лес накренился под неестественным углом. Асока вцепилась во влажную траву, чтобы не утратить последнюю связь с реальностью.       — Мне не за что оправдываться перед тобой, — отрезал Вейдер. — Мир покупается дорогой ценой.       — «Цена»? Так вот чем были для тебя все эти смерти, просто «ценой», — мучительно осклабилась Асока.       — У всего в этой галактике есть цена, тебе ли не знать. Республика прогнила до самого основания, ее нужно было уничтожить.       Вейдер помассировал переносицу и вздохнул. Его фигура — скорбная статуя в отблесках лунного света — излучала усталость. В глубоких тенях, залегших у него под глазами, читался внутренний надлом. Вейдер показался ей каким-то хрупким. Асоке захотелось коснуться его: разгладить морщинку между бровей и смахнуть со лба темный локон. Но иллюзия развеялась, когда Вейдер поднял на нее жестокий золотой взгляд.       — Этой галактике нужен был мир, и мы дали ей мир. Воля оправдывает любое действие.       — Тогда зачем ты здесь?       На лице Вейдера отразилось странное замешательство.       — Если твоя патриотическая бравада была искренней, то что ты тут делаешь? — усмехнулась Асока. — Ну же, лорд, отвечай, это простой вопрос.       Молчание разорвал шум двигателя. Серебристая прогулочная яхта, юркая как стрекоза, мягко снижалась над поляной. Лунный луч выхватил из темноты герб дома Наберрие на обшивке. Асока хорошо помнила эту яхту и все те часы, что она провела там за игрой в дежарик и беззаботной болтовней с Падме.       Когда на трап ступила женщина в красном комбинезоне, Асока даже решила, что сама леди спикер почтила их своим присутствием, но приземистая незнакомка имела с изящной Падме лишь отдаленное сходство.       — Мой господин, — женщина присела перед Вейдером в реверансе, а затем отвесила легкий кивок Асоке: — леди Тано.       — Дорме.       — Госпожа желает видеть вас.