Теория и практика малой науки

***

      — Только бы не Шухан.       Фёдор кивнул. Но шёпот Ольги застал врасплох, и это было плохо: совсем не выходило сосредоточиться. С другой стороны — пошло всё к волькрам.       Он сделал ещё один глоток новоземского виски — когда ещё он попробует такое — но спокойнее так не стало.       В сердцебиении Ольги был страх. Впрочем, не у неё одной. На южной границе сейчас был активный фронт и большие потери обеих армий Равки.       Но чего она хотела? Успокоиться? Могла бы успокоиться сама — для них обоих это было вопросом одного-двух жестов. Но Ольга явно начала разговор не для того.       Тогда зачем, вспыхнула и тут же угасла злость. Ведь она его тоже слышала, и соврать Фёдор просто не мог.       Хорошего ответа не было. И быть не могло.       — Рано или поздно, — сказал он негромко, — на передовой окажемся мы все.       Ольга не ответила.       Вокруг было шумно. Их поток ждал распределения по гарнизонам, но на этот раз…       Фёдор прислушался к залу.       Предвкушение. Радость. Нетерпение. Страх.       Распределение на полгода, потом ротация и последние курсы в Малом дворце, и снова полгода на границах. Потом финальный экзамен и — звание рядовых Второй армии.       Если получится выжить.       В открытые настежь двери заглядывали младшие гриши. Фёдор точно так же приходил посмотреть на ждущих распределения старших — до своей первой фронтовой командировки полгода назад. Всего на три месяца, но этого хватило, чтобы понять: даже того, чему учили на полигонах Малого, будет недостаточно.       Фьёрда. Короткие пасмурные дни, вечный дождь пополам со снегом и пробирающий до костей холод.       Фьёрданцы нападали ночью. Фёдора не брали в разведывательные патрули — в них ходили только самые опытные сердцебиты; но он оставался с дозорными каждую ночь. Вслушиваясь в тёмный враждебный лес, не знал, чего хочет больше — наконец услышать чужие сердцебиения или никогда, волькры их раздери, никогда их не слышать. Он отсыпался днём урывками, просыпаясь каждые несколько часов.       Но в тот раз с ними был Пётр.       Фёдор посмотрел туда, где собрались эфириалы. Пётр, как всегда, был в центре группы. И был спокоен, даже расслаблен — а ведь он, инферн, не мог держать свой пульс так, как держал бы корпориал — что-то рассказывал, и стоящие вокруг смеялись и тоже на глазах становились спокойнее.       Пётр не разговаривал с ним по-настоящему уже год. Общие тренировки — да, но…       Он снова отпил виски.       Пётр его так и не простил.       И был прав.       И даже тогда, на севере, когда Фёдор рывком очнулся от мутного сна и приподнялся на спальнике, сначала ощутив вместо вечного холода тепло и только потом увидев в палатке Петра... Тот сидел у прогоревшего до золы очага. Едва заметные искры касались его пальцев, вспыхивали и разгорались, и очаг продолжал греть. Пётр посмотрел мимо него и ровно сказал: «Сухие дрова закончились. Подумал, что смогу помочь». И Фёдору показалось, что после этих месяцев молчания они могли бы всё же… А потом он не помнил ничего — провалился в сон.       — Пришли, наконец, — сказала Ольга. Сделала короткий вдох, сложила жест, успокаивая свой пульс.       Фёдор обернулся. В зал действительно входили остальные корпориалы их курса.       Они с Ольгой подошли к пришедшим, и его тут же обступили. Ещё бы — он слишком выделялся. Без блокад, не удерживающий собственный пульс — он звучал для своих вызывающе.       — Ты в порядке? — тихо спросил рядом Кудаш.       — Нет, — ровно ответил он. Словно это не было для них очевидным. — А должен быть?       Он не понимал, что должен скрывать и от кого.       Кудаш отвёл взгляд.       — Да будет вам, — с нарочитой бодростью сказал Михаил. — Последний день. Пойдёмте, — он кивнул в сторону эфириалов. — В конце-то концов.       Остальные потянулись за ним следом. Фёдор отшутился, отошёл к стене, остался один. Кудаш посмотрел понимающе и не стал уговаривать — в конце концов, не так часто Фёдор этого хотел; почти никогда. Но сейчас… сейчас ему нестерпимо хотелось допить виски до того, как — Фьёрда, Шухан, безопасный Запад? — старшие гриши Малого принесут списки.              В этом никогда не было торжественности. Имена не объявляли — списки передавали из рук в руки, и шум не стихал, наоборот, становился только сильнее. Вокруг окликали друг друга. В какой-то момент каждый так или иначе узнавал, в каком гарнизоне проведёт следующие шесть месяцев.       Фёдор сжимал пустой стакан, бездумно держа жест поиска, когда совсем близко почувствовал волну радости от…       Он поднял голову.       Кудаш сел рядом:       — У нас с тобой север.       Фьёрда. Фёдор выдохнул. С этим можно было жить.       — Но с гарнизонами не повезло. У тебя Нежки, у меня Осково. Может, попросимся в один? Они, конечно, не позволят, но…       — Кто из наших на юге?       Радость Кудаша померкла. Он посмотрел в сторону, и Фёдор проследил за его взглядом. У окна собиралась большая группа. Фёдор было коснулся их, но тут же сбросил жест — слишком ярко, слишком болезненная безнадёжность. Степан, Цаган, Арса, Никита, Тереза, Тарас, Кирик… Почти все целители и четверо сердцебитов. И среди них — Ольга. На ней не было лица.       «Только бы не…»       Фёдор заставил себя отвести глаза.       «Рано или поздно…»       А когда снова поднял взгляд, сердце сбилось с ритма. Туда же подходил Пётр. Он казался спокойным и собранным. Не успев подумать, Фёдор коснулся его пульса, но — тот действительно был спокоен.       Много лет назад они лежали на летней траве полигона. «Шухан, я думаю», — Пётр не сомневался. В его благоразумии сомневался Фёдор: «С ума сошёл? Шуханцы расчленяют гришей заживо» — «Значит, они будут гореть медленно. Постараюсь этому научиться». «Только не Шухан. — Ненавижу этих скотов. Так почему нет?»       Только не Шухан, Пётр. Только не сейчас.       Фёдор встал, отставил стакан и поймал на себе удивлённый взгляд Кудаша.       — Послушай, ждёт до завтра, давай выпьем.       Это не могло ждать до завтра.       Нетвёрдым шагом — кажется, он всё же выпил лишнего — Фёдор пошёл к группе отобранных на южную границу.              Рядом с Анастасией, куратором их потока, стоял Азат Кадари. Майор южного округа; нечастый гость в Малом.       И, видимо, недолго в нём пробудет.       — Фёдор? — Анастасия смотрела с удивлением. Она-то знала, что в списках южных гарнизонов его не было.       Он вежливо кивнул Азату и обратился к Анастасии:       — Я бы хотел заменить Ольгу. Если позволите.       Вокруг них стало тихо.       — Причина?       — У меня больше шансов выжить.       Он даже не понимал, почему был так спокоен, но это было очень кстати. Если бы пришлось держать свой пульс, Азат, фронтовой сердцебит, непременно заметил бы.       — Я сильнее. Смогу спасти больше жизней. Так почему нет?       Азат с интересом смотрел на Анастасию:       — Это правда?       Та колебалась несколько секунд, прежде чем всё же ответить:       — Да.       Фёдор действительно был сильнее — не во всём и не всех, конечно, но Ольга… Ей нельзя было сейчас ехать на юг.       — Ты понимаешь риски?       Фёдор хотел было ответить, но слова стали неважны: Азат его коснулся. И теперь удерживал его сердце:       — Трезвым ответь.       Фёдор начал жесты, заставляя себя игнорировать свербящее ощущение чужого контроля. Ускорить собственное сердцебиение, направить алкоголь в печень и замедлить его распад, сбросить опьянение на время. Тонкая работа, почти на грани целительства — и у него вышло чисто, Азат должен был оценить. И тот действительно одобрительно усмехнулся. Фёдор выдохнул, когда его сердце отпустили.       — Хорошо. И хорошо, раз понимаешь. Пусть.       — Иди, Ольга, — негромко сказала Анастасия.       Фёдор так и не посмотрел в её сторону. Не смог. Просто ощутил, как отдаляется её сердцебиение; её злость. И облегчение. И радость. И наконец — опустошение.       Азат окинул взглядом группу:       — Завтра в семь на восточном полигоне. Посмотрю на вас.       Больше никого не ждали. Старшие гриши ушли.       Фёдор обернулся — хотел увидеть Петра. Тот смотрел на него неотрывно.       Если получится, он не просто спасёт больше жизней.       Мы оба выживем.       Но вслух этого Фёдор, конечно, не сказал. Пётр качнул головой и молча прошёл мимо — и в его пульсе теперь была смесь усталости, тревоги… и ярости.       Фёдор сомневался; но всё же в последний момент пошёл следом. Им нужно было поговорить.              На полпути он понял: они шли в западное крыло. Крытые полигоны. Пётр шёл вымещать злость.       Фёдор невесело усмехнулся. В ночи перед отъездом на границы в Малом предпочитали секс, но… Воспоминание обожгло стыдом и горечью.       Этот год Фёдор заставлял себя не интересоваться, с кем Пётр спал, но и не знать не мог. Как не мог игнорировать очевидное: сердцебитов, да и целителей тоже, среди них больше не было. Это не было чем-то странным — в Малом говорили, что лучше переспать с волькрой, чем с корпориалом, и Фёдор теперь отлично понимал, почему. Это было справедливо.       Но они должны были поговорить. Сейчас, перед Шуханом, обязаны были.       Пётр выбрал самый большой из полигонов. Он размеренно разделял огненный шар на десятки поменьше и снова собирал огонь в единую массу. Базовое упражнение, не требующее ни мастерства, ни сосредоточенности; Фёдор коснулся его пульса, и — да, Пётр действительно просто успокаивался.       Тот обернулся на звук шагов. Окинул его взглядом, погасил огонь — сразу же стало непроглядно темно. И тихо.       Наконец Пётр сказал с ядовитым сарказмом:       — Герой. — Помолчал и спросил уже спокойнее: — Зачем?       — В чём я не прав?       — В Нежках бы выжил.       Фёдор застыл. Пётр отследил его назначение; значит, ему было не всё равно. Жар разошёлся от сердца по всему телу. И — Фёдор устал сдерживаться; отпустил опьянение, следом накатила усталость. Но, несмотря на них, постарался сказать спокойно:       — Возможно. А ты бы выжил в связке с Ольгой?       Пётр не ответил.       Фёдор сделал шаг, чужое неровное сердцебиение глухо отдавалось во всём теле. Пётр всё ещё был зол и, судя по всему, совершенно точно не хотел, чтобы Фёдор подходил; но он подошёл.       Давящая тишина. Сбитое дыхание.       Фёдор остро помнил его горячий шёпот. Полную открытость. Доверие.       Пётр ему доверял.       Год.       Но он так и не...       — Послушай, тогда…       — Нет, Фёдор.       Он не простил.       Пётр прошёл мимо к выходу. Сказал только:       — Лучше лечь сейчас. Завтра к семи.       Фёдор кивнул, хотя и понимал бессмысленность жеста в темноте полигона.       Хлопнула дверь.       Завтра к семи. Потом — Шухан, и если…       Но опьянение помогло не думать.       И — он всё сделал правильно.              Фёдор совсем немного не дошёл до комнаты — его сердцебиения коснулись. Он остановился. Ольга. И она звала. После этого дня у него не было сил на ответ, но пульс дёрнулся снова, теперь чуть ускорившись.       Она всё же хотела поговорить.       Или…       Пульс не приходил в норму. Он мог бы сбросить её воздействие, конечно, но…       Ему понадобилось ещё несколько секунд, чтобы понять: Ольга не хотела с ним поговорить. Она совершенно чётко давала понять, чего хотела на самом деле.       Фёдор прислонился к стене. К учащённому пульсу добавилось возбуждение. Но он её не хотел. Сейчас он вообще ничего не хотел; только заснуть, проснуться завтра, собрать вещи. Отработать на полигоне. Всё.       Но Ольга не отпускала, и с каждой секундой становилось только хуже.       Вот только он мог это остановить двумя жестами.       Он — мог.       Но не эфириалы.       Не Пётр.       Оглядываясь назад, он даже не узнавал, не понимал самого себя. И одновременно очень хорошо понимал — тоже.       Их только-только научили работать с чем-то сложнее базового уровня целительства. И конечно, они много экспериментировали — и старшие целители даже не пытались сделать вид, что так не будет, потому что ничем другим это кончиться не могло. Но одно дело было экспериментировать друг с другом, а другое...       Фёдор мог бы оправдаться тем, что их влечение всегда было взаимным: он и до того слышал, что Пётр его тоже хотел. Но по-настоящему оправдаться бы не вышло, потому что однажды, когда Фёдор открыто предложил, они вместе решили, что это плохая идея, что это пройдёт.       Но пройти не успело. Ликующий Пётр: «Я сумел, у меня получилось, я понял, что имел в виду Андреев с разделением потоков… ». Секс где-то совсем рядом, на их же этаже — и то ли он, то ли она, то ли оба были сердцебитами, и не надо было слушать, но не слышать уже не получалось. Ему хотелось секса, и Фёдор не удержался. И тогда он коснулся Петра воздействием. Тот так и не понял — и Фёдор не посмел в этом признаться потом — что сбитое дыхание и разогнанная кровь были не просто его собственным желанием, подогретым эйфорией от удачного дня.       А дальше было просто. Уже Пётр не мог остановиться, целовал коротко и жадно, и от этого было невозможно отказаться. Когда тот с неимоверным усилием отстранился, поймал взгляд, Фёдор уже не слышал ничего вокруг — только его. И не понимал, почему сдерживал себя раньше. Ощущая всем собой чужое горячее тело, выдохнул: «В конце концов, ничего ведь не изменится». Этого хватило. И всё было хорошо. И в тот раз, и потом — тоже.       Но он начал со лжи, так стоило ли удивляться, что всё закончилось… так. Шесть лет дружбы. Сумасшедших полгода — больше чем дружбы.       Фёдор сбросил воздействие Ольги. Выправил пульс. Стряхнул возбуждение.       К семи. На восточный полигон.

***

      Он проснулся вовремя. Михаил и Кудаш собирались, негромко переговариваясь.       Фёдор умылся и вернулся обратно в комнату.       Он отвратительно спал и теперь чувствовал себя откровенно плохо. Его собственные блокады были слабыми; они распались ещё до утра и совершенно не помогли. По-хорошему, ему стоило ещё ночью пойти к дежурному целителю, но большую часть времени он даже не понимал, что не спит, а теперь было уже поздно.       — Прости.       Он вопросительно взглянул на Кудаша.       — Я пытался выровнять тебе сон. Не получилось.       Фёдор благодарно кивнул. Получиться и не могло, поддержка сна — сложная целительская техника, никто из них троих её так и не освоил. Но попытка дорогого стоила:       — Спасибо.       — И, Фёдор…       Кудаш пересёк комнату, положил руку на плечо, но потом неожиданно крепко обнял.       — Выживи, — тихо сказал он.       Фёдор закрыл глаза, сжал его предплечье. Начал несложный ритмический рисунок, который тут же повторил Кудаш. Синхрон. Одно сердцебиение на двоих.       «Ты тоже, Кудаш. Выживи».       В это утро предательски хотелось остаться в синхроне подольше. Но они больше не имели на это права.       Обратная последовательность. Сердцебиения разделились, мир обрёл привычный объём.       Но стало немного легче.       Он не хотел по-настоящему прощаться. Сказал, что ему нужно на полигон, успеть поставить себе хоть что-то из базовых блокад до прихода остальных. Но, уходя, Фёдор знал, что вернётся в пустую комнату — отряд на северную границу уезжал уже через час.       Трава была мокрой от утренней росы. Фёдор сел на скамью, застегнул наспех накинутый кафтан. Он успел усвоить, что солдаты Первой различали гришей только по цветам. И его красный кафтан с черной вышивкой будет значить для них одно — сердцебит. Серую вышивку ценили больше: целителей было меньше, репутация у них была лучше… Да и жили они дольше. Но сколько Фёдор не пытался, он так и не смог по-настоящему заинтересоваться фундаментальной физиологией.       А вот слушать мир он мог часами. Просто слушать чужие сердца и эмоции.       И сейчас он слышал, что к нему шёл Пётр. И тот был совершенно спокойным и очень усталым.       Инферн сел рядом:       — Увидел тебя из окна, — сказал он. — Подумал, стоит сказать сейчас — ты прав.       — Прав?       — Мы сработаемся. В связке. На юге проседает разведка, нас бросят в патрули, — Пётр откинулся на спинку скамьи. — У тебя самый большой радиус слышимости из ваших. А я неплохо ставлю щиты. И да, я предпочту работать с тобой.       — Уверен?       Пётр вымотанно усмехнулся:       — А ты не слышишь?       Фёдор слышал. И всё внутри скручивало от желания поговорить.       Но — не сейчас: через минут десять на полигоне станет совсем людно.       Поговорить они не успевали. Но…       — Я научился хорошо ставить «юлу». Откат будет длинным и почти незаметным.       Он сказал это, не глядя на Петра. Если тот сейчас решит…       Но Пётр понял его правильно:       — Точно не вырубит в дороге?       — Точно.       «Юла» была блокадой, временно снимавшей усталость, а потом возвращавшей её двукратно; но при правильной постановке интенсивность отката скрадывалась его длительностью.       — Если разрешишь.       Пётр колебался несколько мгновений, но потом всё же расстегнул несколько пуговиц кафтана и рубашку под ним, обнажая шею. Фёдор начал последовательность заученных жестов, думая только о точности. Напортачить ему было нельзя — но он сделал всё чисто. И даже руку не задержал ни на миг дольше нужного.       Пётр закашлялся, привыкая к новым ощущениям, и через пару мгновений действительно стал выглядеть лучше. Но времени больше не было — они оба встали, приветствуя подходящих офицеров.              Их гнали по программе всего обучения, но лишь где-то к середине тренировки Фёдор понял, почему — старшие гриши проверяли не столько умения, сколько слаженность. Двойки и тройки менялись, и всё повторялось заново, но они с Петром шли ровно. И когда Азат приказал Петру поставить круговой щит — техника не простая, но и не запредельно сложная — они даже не ожидали подвоха.       Фёдора окружило кольцо пламени.       — Усиль, — сказал Азат.       Огонь взметнулся выше головы, но жар был терпим, а кислород внутри круга оставался — Пётр действительно умел ставить щиты.       Вот только затем — затем Азат приказал сужать радиус. За стеной пламени Фёдор не видел инферна, как и тот — его; огонь стал подходить ближе. Пульс Петра перестал быть ровным. Это не было паникой, но уже было страхом; самому Фёдору было удушающе жарко, но дышать было ещё можно. Он различил голос Азата:       — Ещё. Я не буду повторять.       Но Пётр медлил, и Фёдор тут же понял — их разобьют: это был тест на доверие и коммуникацию, который они проваливали.       Он не знал, что делать; и сделал самое простое — перехватил пульс Петра. Они никогда такого не пробовали — он вообще не слышал, что бы кто-то такое пробовал — но Фёдор надеялся, что тот поймёт: опустил его пульс до нормы, а затем поднял. И — да, тот понял и сузил круг. Ещё на пару ударов вверх — и огонь приблизился снова. Фёдор почти не мог дышать, раскалённый воздух обжигал, но Азат молчал — конечно, ведь он его слышал и точно знал, что это ещё не было пределом.       Предел будет… через три длины ладони. Это… плюс два удара сердца?       Если Пётр ошибётся, будет по-настоящему больно.       Но недолго — с ними были проливные.       Надо было рискнуть.       И Фёдор поднял пульс Петра ещё раз. Пламя обожгло незащищённую кафтаном кисть руки; он отшатнулся, но больше совсем не мог дышать —       И даже падать было уже некуда —       — Достаточно.       Голос Азата Фёдор услышал как сквозь вату.       Огонь опал и исчез, и в непривычной после звука пламени тишине Фёдор осел на растрескавшуюся от жара землю. Было плохо; перед глазами все ещё плясали всполохи; ожог на руке уже начинал ныть; остаточный страх обжечь лёгкие не давал вдохнуть полной грудью.       — Неплохо. Вы двое — свободны. Сбор через четыре часа.       Пётр опустился рядом, затем помог подняться. И молчал. Фёдор тоже не представлял, что можно сказать.       С полигона они вернулись уставшие и взмокшие.       Но они справились.       И они выживут на этом проклятом юге.