Аве, Цезáре

Я не думал, что бывает такое, Это как будто видеть стёртое. Ты не то что задеваешь за живое, Ты оживляешь во мне мёртвое.

© Хмелевцев Василий

Когда легионеры сильно ранились в бою, лекари предлагали им облегчить боль настойками, в которых содержались семена небезызвестного красного цветка. Пахло такое варево отвратительно. Аргос предпочитал терпеть боль, чем спасаться от неё подобным образом. Ведь потом тело привыкало к навязанной лёгкости и безболезненности. Но ужасный запах маковых семян Аргос всё равно запомнил, а потому нахмурился, когда среди привычных цветочных масел разобрал гнилостный привкус. Белые мраморные стены по пути в покои либерта были лишены привычных глазу деталей. Только мрамор с разводами природного рисунка. Ни картин, ни статуй (главный зал, отведённый для ожидания приёма был исключением, там же принимали гостей), ни мозаик — ничего. Аргос вдохнул сгустившийся аромат храма. Чем ближе он был к указанному Валерией месту, тем сильнее пахло гнилью, тем меньше пахло цветами. Светлые мысли о хвалёной непорочности сами собой пропали из головы, оставляя за себой нехорошее предчувствие. До этого дальнего угла храма свет утреннего солнца не добирался. Легат по собственной воле зашёл в царство полумрака и замер, боясь отодвинуть занавесь, отделяющую узкий проход в комнату — от общего коридора. Он искренне боялся увидеть то, что его глазам видеть было нельзя. Занавесь была лёгкой, невесомой — взлетела точно пёрышко, а не поднялась рукой Аргоса. Эта занавесь прятала за собой помещение без окон, в котором горела одна единственная свечка, и было тяжело дышать — под потолком скопилось много дыма. Дым резал ноздри на каждом вдохе. Гниль. Горящий мак. Слёзы мака, упомянутые вскользь будущим Цезарем. Вместо кровати было разворошенное напольное ложе из кучи подушек и одеял. В самом центре комочком лежал оракул — Аргос узнал его по кудрям, что обрисовали вокруг головы Тэлио тёмный ореол. Под свечкой лежало блюдо, в нём и нашлись тёмные, почти полностью прогоревшие семена. Аргос зажал нос рукой. Не хватало ещё самому надышаться и прилечь рядом. Нет. Такое поощрять было нельзя — даже будь оно Божьим таинством. Легат знал о процессе, предшествующем предсказанию пифии. Видения Тэлио провоцировали не подземным дымом, а вполне себе земным — доступным каждому. Сны в состоянии опьянения дымом маковых семян ммоли трактоваться как угодно — устами наученных жриц. А то, что либерт проникновенно смотрел в глаза и гговорл чаще странно, чем понятно — ещё одно обстоятельство против достоверности Божьего слова. Вот почему мальчика шатало, когда он подошёл к Аргосу и стал кричать о трёхглавом змее. Вот почему сам Аргос в какой-то момент проникся этим образом. Вот почему все страждущие выходили из храма полными уверенностью в чужих словах. Под свечками, под маской ярко пахнущих цветочных масел в нескольких блюдцах коптились слёзы мака, туманящие голову сильнее любого крепкого вина. — Тэлио… — Аргос присел на одно колено, прочувствовав кожей холод камня. Простыни и одеяла были теплее — в близости к спящему оракулу. Либерт свернулся комочком на боку и спиной к выходу, поджав ноги. Одеяло немного сползло, когда он повёл плечом от тихого оклика. Ткань не скрыла обнаженной кожи, цепочки выступающих позвонков в основании шеи и острых лопаток. Аргос попробовал позвать ещё раз, но Тэлио даже не шевельнулся. Хотелось потрясти спящего, заставить открыть глаза, но ещё больше хотелось прекратить кошмарную вонь, без устали дымящую в углу. Так Аргос и сделал — поднялся, схватил посудину и широким шагом вышел вон. От звона и брызг осколков разбившейся о землю глиняной тарелки Ромул и жрицы рядом с ним вздрогнули. — Брат? Что это? — Спроси у своих подружек, — процедил сквозь зубы Аргос. — Ты что-то говорил мне про однажды впустившего в себя слёзы мака?! Что же ты не сказал о Тэлио, который постоянно этим занимается?! Первой отмерла Валерия. Она слишком очевидно подходила на роль жрицы храма Либертас — такая же высокомерная как и её оракул. — Поэтому я и говорила, что сейчас либерта лучше не трогать. Он ещё спит. В таинства провидения посвящён тот, кому это положено. Мы надеялись, что ты, доминус — один из посвящённых. — Так ты знал?! — Аргос вновь взревел, обращаясь к притихшему Ромулу. — Раньше это были маленькие дозы. Он сам об этом говорил. Здесь тебе не Парнас, чтобы прямой дорогой к Богам. У таких, как он к любой подобной вещи вырабатывается привычка. Они другие, брат. Я же говорил тебе, что Тэлио принадлежит к роду одной известной пифии. Что ты раскричался? — Ромул всё-таки высказался, поднялся со скамейки, осторожно подошёл ближе. — Ты тоже знал об этом и был согласен. — Я этого не помню. И это не привычка. Это прямая дорога к Плутону, раз мы здесь говорим о Божьих дорогах. Слышишь, Ромул?! Я видел, что случается дальше, я… не хочу, чтобы с ним случилось подобное. — Внезапное откровение сорвалось с языка, как от неосторожного жеста бы надорвался папирус — ломко, неожиданно. Ромул помолчал, засобирался ответить, но не успел — Аргос покачал головой, отмахнулся. Злость прошла. Слушать оправдания брата не хотелось совершенно. Голос Валерии он на слова не разобрал, хоть она и закричала ему в спину, когда он гаркнул какую-то угрозу, что исполнилась бы, если за ним решили идти и мешаться под ногами. Первым делом Аргос вернулся в тёмную комнату, вновь опустился на колени, ухватился за край мягкого ложа и подтянул его ближе вместе с Тэлио. Одеяло с тощего тела сползло и уже почти не скрывало ни спины, ни линии позвоночника, ни ямочек у крестца, ни тёмной ложбинки промеж ягодиц. Линия талии соблазнительно изгибалась, и если бы Аргос не знал, то едва ли бы увидел в этой спине мужскую фигуру. Вот тут Тэлио оживился, сам повернулся, взмахнул ресницами, посмотрел одним едва-едва открытым глазом и вдруг улыбнулся. Мягко изогнулся прежде надменный рот (куда-то делись золотые колечки, что украшали мочки ушей и верхнюю губу мальчика). Либерт застал Легата врасплох. Сердце внутри застучало сильнее — от одной этой улыбки. А потом Тэлио прошелестел: — …Арэ? Ты пришёл?

***

Многообразием характеров либерта можно было только восхищаться. Холод и жар — две крайности, а между ними глубокая пропасть неизвестной… нежности? Аргос и сам не верил. Глаза Тэлио постоянно меняли цвет, зависящий от освещения, и сейчас они были тёмными, землистыми, вязкими, топьими. Либерт двигался вяло, смеялся невпопад, и ныне не завораживала его улыбка, а скорее пугала. Аргос с трудом заставил его встать, слушая бессвязный лепет. Он догадался, что сейчас Тэлио не здесь, не в теле юноши, не в теле оракула. Мальчик действительно стал мальчиком — тем самым, которого Аргос, по заверениям Ромула, когда-то вытащил из огня. — Арэ, ты не уйдёшь? — спросил у него Тэлио, трогательно выпятив нижнюю губу. Аргос как раз пытался завязать на тонкой талии пояс белой туники. Легата здорово отвлекало обнажённое тело, и он хотел его спрятать от своих глаз. И от чужих глаз хотел спрятать тоже. А Тэлио шатался, едва удерживаясь на ногах, игрался пальцами в чужих волосах и без устали спрашивал, просил: — Не уйдёшь? Не уходи. Не оставляй… От этих просьб ныло нутро — в тональность слабого и тихого голоса. Аргос бы с самим собой из прошлого поговорил, узнал: «Как ты мог его бросить?» А потом ответил: «Мог. Ещё как мог. Потому что привык… бросать». Под общее звучание тоски голова у Аргоса заболела. Он не мог вспомнить, не мог вернуть, не мог заглянуть в свои же глаза. А в настоящем Легат застыл на коленях перед мальчиком и не заметил, как тот тоже опустился, обняв за шею и тихо заплакав. Солёные капли смазались на сгибе шеи и плеча Аргоса. Так странно, как сейчас, он себя уже давно не чувствовал. Арэ, о котором не уставал повторяться Тэлио, был безумно им любим. До Легата дошло всё то, чем пытался оправдать холод Тэлио Ромул. Холод и жар, и пропасть. Вот так метался либерт, глядя на того, кто посмел его забыть. — Не уйду, — прошептал Аргос. Его руками кто-то управлял — не иначе. Он обнял в ответ, прощупывая очаровательную хрупкость в чужом теле. Под его грубыми ладонями сладко-нежная кожа с солнечным отливом казалась мягче всего в этом мире. Но под кожей, кроме выступающих костей, были и тугие мышцы, что говорило о новом перечне таинства вокруг быта оракула храма Либертас. — Обещаешь? «Самое жестокое — это давать надежду, доминус Юлий. Надежду, которую вы потом сами же и отберёте. Я больше не тот ребёнок, который будет верить вашим словам». Напоминание, в котором нет нужды — для того, кто следовал зову сердца и чести. Вместо ответа Аргос подхватил Тэлио под спиной и коленями, легко поднялся со своей ношей и зашагал туда, где солнце уже успело почти добраться до центра небосвода. Ему не стоило быть здесь сейчас, не стоило видеть, не стоило слышать и чувствовать. Краткий миг — помутнение пьяного рассудка. Если Аргос и добьётся расположения Тэлио, то только в момент, когда они оба будут трезвыми. У всех есть слабости, и Легат — не тот, кто будет пользоваться чужими секретами в угоду собственного удобства. Жрицы, завидившие на руках гостя своего подопечного, встрепенулись. Валерия сверкнула глазами, что орлица, уличившая Аргоса в краже её насиженного яйца. — Отпусти, — сказала она, подойдя ближе. — Я хочу привести его в чувства. Желательно сделать это там, где нет заботы, граничащей с приказом навредить. Вторая жрица выглядела мягче, её осторожно придерживал за плечо Ромул. — Валерия, успокойся. Либерт принадлежит дому Юлиев. У тебя нет права запретить им его забрать. — Петра! Ещё два дня и наступят иды. Оракул… — Валерия, ты имеешь что-то против слов Петры о том, что мальчик принадлежит моему дому? — Ромул сказал это спокойно, но голос выдал необходимую в данный момент строгость, и Валерия не нашлась что на это ответить. Тэлио на руках Аргоса снова уснул. Его тонкие пальчики сжали грубую ткань туники, а лбом он ткнулся прямо в крепкую грудь Легата. — Собираешься его через город таким тащить? — спросил Ромул, проводив жриц в храм. — Тебя возьмёт первый же отряд стражи, появятся вопросы, слухи доберутся до Корнелия… — Что мне с Корнелия? — устало спросил Аргос. — Ромул, ты понимаешь, что мы делаем с ним? — Он сам согласился! — ОН — ДИТЯ! — в ответ на крик Ромула Аргос взревел. Ему было достаточно увидеть малое, чтобы сорваться. — Мне плевать, что мы все решили несколько лет назад! Плевать на то, что я ничего этого не помню! Но травить его я не позволю, слышишь?! Пусть Боги к нему сами дорогу ищут, пусть Корнелий хоть кого отправит за мной, чтобы наказать за самоуправство. Я приёмный сын дома Юлиев. Тэлио этому дому принадлежит. Ты сам сказал, что у нас с тобой больше прав, чем у кого-либо иного! Ромул не сразу нашёлся, что ответить. Аргос ждать не стал. Он закутал Тэлио в собственный плащ и широким шагом направился в сторону дома Ремы. На взгляды со всех сторон Легату тоже было плевать. В жилах кипела кровь. На руках приятной тяжестью лежал мирно спящий либерт — любимец Богов и жителей Рима.

***

— Кто это, отец? — спросил Марк, с искренним детским любопытством. Аргос осторожно устроил Тэлио на кровати. По дороге его никто не остановил. А может быть, он просто так выглядел со стороны, что никто не решился остановить. Вот и приближение сына Легат тоже не заметил. — Тот, кому сейчас нужна моя помощь, — ответил он, тяжело вздохнув и потрепав Марка по светлым волосам. — Он красивый. Как девочка. А почему ему нужна твоя помощь? Все мысли на языке — отличительная черта Марка. Аргос усмехнулся. Поспорить сложно. Вот только ребёнку не объяснить, что красота Тэлио — вне определений женских и мужских начал. Она где-то там — в конце дороги, ведущей в обитель самих Богов. — Он запутался, — ответил Аргос, похлопав сына по плечу. Злость на Ромула уступила место облегчению. В стенах этого дома казалось, что мир политических игр Рима далеко. — Пошли. Пусть он отдохнёт. Марк кивнул, потянул отца за руку, увлекая за собой на нижний этаж. Там Рема уже готовилась к обеденной трапезе. Густо пахло тушёным мясом с бобами и свежим хлебом. Всё-таки из побитой жизнью лупы вышла отличная хранительница домашнего очага… — Не знаю уже, что стоит спрашивать у тебя, а что — нет? — Рема отвернулась от булькающего на печи котелка. — Сначала сын Цезаря, а теперь местный оракул. Никогда не думала, что за столь короткий срок не увижу разве что самого Цезаря. — Она усмехнулась, а потом изменилась в лице, заметив смурной взгляд Аргоса, спросила с осторожностью: — Что случилось? В колыбельке у окна заворочалась Юнона, не дав отцу ответить на заданный ему вопрос. Рема устало вздохнула, обтёрла о тунику руки и поспешила к проснувшейся дочери. Девочка захныкала — проголодалась. Даже у Аргоса от запаха еды заурчало в животе. Так они и сели за стол. Рема передала Юнону отцу, быстро расставила полные тарелки. Аргос старался отвлечь малышку, но она всё равно успела возмущённо покричать, требуя срочно её накормить. Когда все были сытые, Рема попробовала поговорить с мужем снова. Она всё ещё держала Юнону у груди, когда села рядом с Аргосом и положила голову на его плечо. Только Марк убежал из дома — его позвали на прогулку товарищи по местной школе, которую мальчик посещал, пока не начались летние каникулярии. — Прости, что привёл в дом чужака. Кажется, он был важен для меня когда-то?.. — Когда-то? — В голосе женщины отчётливо была слышна улыбка. — Не обманывай себя. Ты не из тех, кто будет с умилением оглядываться на прошлое. Было и закончилось — вот это про тебя. Ты живёшь настоящим. Стало быть, мальчик этот важен тебе сейчас. Осталось разобрать причину важности. — Причина? Да какое там… Всё надумано, навязано. А оставить его всё равно не смог. Руки сами забрали. Будто не я ими управлял… — А кто? Либертас? — Женщина посмеялась. — Свободной Богине подавай свободу, а не ответственность. Вот волчица, решившая вскормить двух братьев — думала ли о причине? Значит, и у тебя её нет. Аргос, послушай. Я вижу, что ты ещё с прошлого лета чем-то мучаешься. Всё из-за оракула? Легат нежно отстранил от себя женщину, поднялся на ноги и отошёл к окну. Молчаливо посмотрев на нескольких прохожих, Аргос вновь повернулся к Реме и честно признался: — Мне кажется, что твои слова про наказание Богов начинают сбываться. За неверие следует божья кара. Да? Думаю, я был достаточно несговорчив с теми, кто стоит выше меня.

***

Юнона тихо посапывала, устроившись на руках Аргоса. Странно, но наличие дочери успокаивало. Сам Легат сидел на их общем с Ремой ложе и, получалось, сторожил сон сразу двух человек. Постепенно снаружи стало смеркаться. Тэлио за всё это время даже не сменил позы — только сильнее сжался комочком. Радовало то, что он не воображал себя малышом, требующим у Аргоса непременно наобещать что-то об обязательном возвращении. Видеть оракула таким он не хотел. Рема отправила Аргоса в сонное царство их общей спальни, когда у неё иссякли силы вытащить задумавшегося названного мужа на более внятный разговор. Юнона удачно закрыла глазки, а Аргос не захотел отказываться. Раньше ему очень нравилось сидеть с Марком в благодатной тишине и наслаждаться спокойствием. Тэлио зашевелился, когда за окном уже совсем потемнело. Юноша сначала сжал в кулак тёплую ткань плаща, снятого с плеча Аргоса, выдохнул, а потом неуверенно открыл свои невероятные глаза. Легат только тогда и понял, что безотрывно смотрел на спящего либерта. Так они и встретились взглядами, как сошлись два меча в битве двух гладиаторов, отчаянно сражавихся за свои жизни — на потеху толпе. Аргос перевёл взгляд на Юнону, и Тэлио тоже посмотрел на свёрток. Юноша приподнялся на локте и еле слышно спросил: — Кто это? — Моя дочь, — просто ответил Легат. Оракул по-кошачьи сверкнул глазами в темноте. Аргос не смог не заметить этот блеск, подняв голову. Они снова замерли друг на друге. Тэлио первым двинулся, осторожно подтянулся ближе. Кожу на плече Аргоса легко тронуло горячим дыханием и пощекотало торчащими во все стороны со сна тёмными кудрями. Близко. И впервые… так спокойно. Но быть рядом с либертом — то же, что стоять на поле боя, ждать в любой момент, со всех сторон света — удара наповал. Те мгновения, когда в бою происходят затишья — делят мир на части. Так и Тэлио сейчас: спокоен и тих. В какой момент он снова решит всё поменять? Ударить? Аргос не готов был ему ответить — он был безоружен. — Красивая. — Тэлио не брыкался, не грубил и вообще не подавал признаков затаённой злобы. Он не двигался, смотрел на девочку, пока Аргос пытался сопоставить нежный комплимент малышке и грубое отчуждение на «вы», которое либерт ещё вчера адресовал ему. Не получалось сопоставить. — Кто такой Арэ? — Слова сорвались сами. Аргос кожей почувствовал, что Тэлио рядом из разомлевшей кошачьей лени напрягся, натянулись все мышцы в его худощавом теле. Ворошить прошлое было, что палкой перебирать тлеющие угли — мгновенно появлялись искры. — Он умер. — Обрубил. Один из гладиаторов вонзил в другого меч. Публика рукоплескала. Вот только кому из этих двух больнее? Юнона заворочалась во сне. Тэлио дёрнулся с кровати, запахнул плащ Аргоса на своих плечах, накинул капюшон и вышел из спальни. Первой мыслью было оставить, а другой — бежать следом. Не дать всё снова отрезать, не позволить обращаться как к врагу, не пустить в храм, где всё пропахло маком… И Аргос сорвался следом. Внизу Рема забрала дочь у отца и бросила ему в спину предупреждение: — Ты говоришь о наказании Богов, а потом сам бросаешься за ним. Здесь твоё распутье, Аргос. За мальчиком стена огня, и ты сгоришь в ней. Вещие сны. Вокруг одни пророки! Но даже они не смогли бы его остановить… Угнаться за тонкой фигуркой впотьмах — дело непростое. Тэлио бежал легко и быстро, меняя улицы города на лес — от дома Аргоса до него рукой подать. Перед глазами ночь и день меняли друг друга, стоило только моргнуть. Они уже так бежали, они уже падали и поднимались, и Аргос уже догонял Тэлио, хватая за тонкую, но сильную руку. Сейчас всё иначе. И Легат поймал в руки, обнимая со спины, отрывая от земли и сжимая до хруста костей. Что с ним сегодня? Кто делал за него всё то, что он делать не привык?.. Тело в руках странно дрожало, а потом Аргос услышал, что Тэлио негромко шмыгнул носом. Наверное, так рыдали статуи — только влага на лице, а само лицо без малейших признаков грусти. — Не уходи, Тэлио. — Об этом меня просите вы, доминус Юлий? — Голос не сорвался. Были ли слёзы в действительности — никогда не узнать. Тонкие пальцы легли на крепкие предплечья воина. Почему-то Аргосу казалось, что он сам сейчас заплачет горючими слезами. Сердце внутри болело. Может быть, оракул мог не только говорить о будущем, но и мёртвое воскрешать — лишь своим словом? Ведь Арэ был мертвец. Но кто, если не он, сейчас рвался удержать в руках вертлявого юношу? — Не я. Об этом прошу не я. Тэлио перестал вырываться, Аргос опустил его, чтобы он встал сам, но оставил в кольце своих рук, ткнувшись лбом в вихристые кудри на затылке юноши. Либерт стоял босым, одетым в тунику и плащ, едва ли доходящие ему до середины бедра, но гордо выпрямленным. И больше он не дрожал. — Вы были человеком, который был способен что-то поменять. А сейчас вы просто убегаете. Если вы спрашиваете про Арэ, то он не вернётся, пока вы не остановитесь и не посмотрите назад без страха. — Он впился ногтями в кожу чужого предплечья. Больно. Но Аргос не размыкал руки. — Отпустите. Вы видели и слышали лишнее. Не делайте те выводы, которые выгодны вам. — Ты всё помнишь? — Так действует этот дым. Приходится запоминать видения и сны. Я ведь оракул. Люди ждут моего совета, потому что через меня с ними говорят Боги. Капля крови скатилась по коже. Тэлио тяжело вздохнул. Либерт явно перестарался с силой, расцарапав руки Легата подобно дикому животному, которого попытались посадить на цепь. Аргос сам отпустил, но лишь за тем, чтобы взять за плечи, развернуть лицом к лицу и сказать: — Дай мне шанс. — Мёртвые не возвращаются. — Но я не мёртв! Прежняя жизнь, жизнь, к которой Аргос успел привыкнуть, ломалась на глазах мириадами осколков. Аргос сам её ломал. Или так возвращался в мир тот, кого утром упрашивал вернуться Тэлио? — Думаешь, что забвение — моя собственная прихоть? Когда люди вокруг получают превосходство и смотрят свысока! Да я потому и бегу на войну, что там всё просто! Нет ни политики, ни тех, кто ею занимается. Я не умею играть по правилам сената. Только выполнять приказ. Что ты хочешь от меня?! — Аргос отпустил замершего Тэлио. Он отошёл на несколько шагов, не сводил глаз, едва ли сдерживал себя, чтобы не кричать так сильно. — Что хочет от меня Ромул? Корнелий? Побеждать на поле боя, верить, что эта победа во славу Рима — вот всё что я умею… — Нет. Не всё, — перебил его Тэлио. Он сам сделал шаг к Аргосу. — Тебя ограничили, внушили послушание, обрекли на жизнь медленно ржавеющего меча. У тебя другая судьба. — Либерт сделал ещё шаг. Аргос замер, наблюдая за тихой поступью юноши, за глазами так ярко блестящими в сумерках. — Верни Арэ. Стань им снова. Или умри под руководством Корнелия. На земле под небом чуждых тебе… Богов. Вокруг затих даже лес. Или так шумело в ушах? Остальной мир выжидающе наблюдал со стороны, как две стихии столкнулись, и одна пыталась вернуть другую к жизни. Или убить? Гладиусы снова встретились оглушительным звоном — взглядами обречённых. Прошлое и будущее стало единым, осталось только собрать в одно куски мозаики, потерянной или спрятанной кем-то, отчаянно желавшим сменить вектор чужой судьбы. Аргос не сможет сбежать от выбора, что решавшего его будущее: идти по следу прошлого или оставить позади. Кажется, в миг прозрения, наступивший ныне враждебной армией, Легату оставалось только подчиниться мольбе, блестящей в глазах напротив. Тэлио был светочем судьбы другого человека — того, кто сидел внутри, того, кто однажды потерялся без следа, но, казалось, готов был вернуться. Вот только… готов ли был Аргос его вернуть? — Ты говоришь так много о моём прошлом. Но ведь тогда ты был совсем ещё юн. — Многие ли остаются юными, когда на их глазах убивают всю семью? — Тэлио усмехнулся. — Многие ли остаются юными, когда их оставляют там, где вместо людей водятся лишь их змеиные подобия, в любой момент готовые укусить? Многие ли остаются юными, когда единственный близкий человек бросает и исчезает без следа, а потом возвращается и смотрит так, будто никогда тебя не знал? У меня не было времени быть юным, иначе по вашей прихоти я бы уже давно стал подстилкой консула! Так много слов за один раз от Тэлио Аргос ещё ни разу не слышал. И лучше бы так осталось, потому что слышать его было невыносимо. От завершения тирады всё внутри вздрогнуло. Тэлио напротив дышал с хрипами, смотрел с ненавистью. «За мальчиком стена огня», — предупредила Рема. А Аргос думал сейчас: «Нет. Тэлио и есть огонь…» Юноша, в глазах которого, прежде безразличных, сейчас была такая страсть, что сама Империя по его желанию могла сгореть дотла. Что уж было говорить о простом человеке? Аргоса обожгло, что сухую ветку, и он вспыхнул ответной волной гнева и ненависти. Разница в росте, весе, силе — руки воина против пламени. Неравная борьба. Аргос с силой впечатал Тэлио в ближайший толстый ствол дерева, преодолев несколько шагов и затянув юношу с собой, в мгновение ока. Либерт больно ударился головой и спиной, почувствовал на шее крепкую хватку чужих пальцев, но только оскалился, задрав нос. Аргос и сам себя бы не узнал, будь он в своём уме. Леность домашнего зверя осталась за порогом дома, где он ночевал. Тэлио разбудил в нём спящую хищность — и в свою же сторону её обратил. А теперь он ликовал — глаза блестели в полутьме восторгом, отвергая само понятие страха. Всё в одно: сластолюбивый голос консула, его руки, оставлявшие следы на золотистой коже, его слова, указы. Аргос сжимал пальцы крепче. А злился на кого? В глазах напротив вызов: «Убей! Ну!» Попробовать стоило. Но может быть, прошлым летом Аргос мог ещё рискнуть укротить, испугать. Тэлио был обманчиво хрупок. И будь Аргос сплошь покрыт доспехами — у него оставалось достаточно слабых мест. Туда и бил либерт, сжимая кулак и нарушая привычный ход дыхания. Аргос от неожиданности согнулся пополам, мгновенно отпустив юношу. — Что стоит ваша честь? Меч? Вы безоружны, потому что у людей без прошлого нет и будущего! Вы слабы — потому что не хотите верить в то, что даже ваши близкие в любой момент готовы обратиться против вас! Аргос медленно выпрямился в попытке восстановить дыхание. Он заметил на тонкой шее следы собственных пальцев и будто вернулся из сна. — Я ненавижу ваше забвение! И вас ненавижу! Оставьте меня, если хотите лишь мучить обликом того, кто уже никогда не вернётся… Из военной тактики Аргос знал один важный принцип: могучие крепости брали изнутри. У любого человека есть слабости, спрятанные внутри — как и у крепости, полной предателей и слабаков. Так получалось, что Тэлио раскрыл перед Аргосом несколько своих болевых точек. Туда и стоило бить. Бить в ответ. Потому что либерт не ограничивал себя. Свою истину он нёс ударом тысячи мечей, и если Аргос так просто её принимал — исход становился смертельным. Поддаться на провокацию, даже если облик искусителя столь прекрасен — забыть самого себя и все свои принципы. — Я не прошу у тебя ничего больше, чем один единственный шанс. Ты хочешь воевать? Против меня? — Будто бы мне есть дело до того, кто стоит против! Я уже сказал, что вы либо должны принять прошлое, либо забыть обо мне, как делали это так много лет. Что изменилось сейчас? — Ты… — Дальше мысль не пошла. Всё остановилось. Тэлио прислушался, ожидая продолжения, но когда его не последовало, лицо либерта исказилось усмешкой. — Вы такой же. Вы как Корнелий. Что? Хотите меня? Ещё спросите правду ли говорят про золото и молоко! Стоило вернуться к началу. К тому моменту, когда Аргос пришёл в ярость, увидев Тэлио под действием ядовитого дыма, когда он забрал его в попытке защитить, оградить, когда спрятал у себя в доме, когда нашёл покой в компании спящего юноши и такой же спящей дочери. А сейчас этот юноша сравнивал его с тем, кто… Кто? Аргос замахнулся рукой, ударил, и от этой силы Тэлио отшатнулся, ухватившись за мгновенно вспыхнувшую щёку. Кожа мгновенно покраснела (даже в сумерках это не скрылось), и ещё больше засверкали обиженные глаза, где связывались в одно три разные стихии. Среди легионеров такой удар был скорее обидным, чем болезненным. — Правда глаза режет? Или вы не видите очевидного? Я был вам не нужен столько лет! А теперь вы ходите за мной, прикрываетесь благим намерением защитить, просите дать какой-то непонятный шанс… Что я должен думать? Что вдруг просто так стал для вас важен? Вы не хуже меня знаете, что среди высших мира сего интерес к молодому юноше — похоть под видом благородства. Тэлио держится за щеку, и в какой-то момент Аргосу показалось, что он увидел в чужих глазах слёзы. Но это был не тот момент, чтобы поддаться жалости или сочувствию. Если Аргос не настоит на своём, Тэлио закрутит им так, как захочет сам. Подобное прославленный полководец никак не мог допустить. — Не сравнивай меня с ним. Никогда. Если кто и вожделеет лишь твоё тело, то это не я. Прошлым летом я узнал тебя заново. И с того момента не могу забыть. Но дело не… — Лёд, по которому вы идёте сейчас, так тонок, — перебил Тэлио. Он отнял руку от горящей щеки и хмыкнул. Аргос же сделал шаг навстречу. — Я лишь раб. Я не заслуживаю слушать оправдания хозяина. Что же вы всё не хотите этого понять? — Кто же я? — Аргос усмехнулся. — Легат? Ещё один Корнелий? Хозяин? Арэ? — Шаг за шагом — меньше пропасть. Крепости берут изнутри… Тэлио поднял голову, чтобы не разорвать их общий взгляд — глаза в глаза. — Разве рабу положено продолжать дерзить, если хозяин уже не первый раз поднимает на него руку? Да ты бы умер уже, если бы я решил вспомнить о твоём положении. Но ты жив и продолжаешь в том же духе пытаться меня задеть. Вот только совсем не хочешь слышать. — Что я должен слышать? — Кого, — поправил Аргос и улыбнулся. Он поднял руку, коснулся горячей кожи чужой щеки, провёл кончиками прохладных пальцев — вместо «прости». И всё-таки Легат ответил: — Меня. Хорошо? Один шанс. — Подумать только. — Тэлио вдруг заговорил тихо, склонив голову, спрятав свои глаза. — Хозяин просит раба, а не наоборот. А если я откажусь? — Тогда тебе не придётся выбирать. Оказавшись ближе, Аргос понял точно: глаза оракула были сухими. Блеск слёз лишь почудился. Кажется, не только Легат знал принцип могучей крепости. Тэлио играл на благородстве славного воина, запуская Троянского коня в чужую душу.

***

На третий день празднование триумфа плавно перетекло в завершающий этап. И к обеду сенат даже назначил общее собрание — до начала финального представления гладиаторов на главной городской арене. По припухшим и румяным лицам почтенных патрициев было отчётливо заметно, что эти несколько дней прошли для них в незабываемом кутеже. Аргос стоял по правое плечо Ромула, с усмешкой разглядывая собравшихся. Ещё утром они встретились в доме Юлиев и обсудили инцидент, произошедший в храме. При этом разговоре присутствовал сам виновник спора. Он же решил собственную судьбу, пусть это решение и трудно было принять. Тэлио отказался от защиты и ограничений в процедурах, в которых был задействован дым мака. — Простые смертные ничего не понимают, так пусть и будут там, где им положено быть — напротив треножника либерта. Здесь нет руки Корнелия, Легат. Прошу, оставьте напрасные переживания. Ромулу пришлось оттеснить от Тэлио мгновенно вспыхнувшего Аргоса. Он откровенно не узнавал прежде спокойного названного брата, зато надменный вид Тэлио был знаком. Сенаторы лениво перебрасывались друг с другом словами, обсуждали сладость прошедших дней. Один уже давно немолодой доминус в красках рассказывал о том, что в скором времени у него в поместье случится пир с участием победителей и главных фаворитов проходящих гладиаторских боев. Другие спрашивали у него, что можно ждать, кроме молодых и увитых мускулами тел. И этот доминус продолжал упиваться рассказом о собственном мероприятии. Говорил громко и гордо — будто этим славил Рим. Только лицо Корнелия выделялось искренним недовольством. Сегодня рядом с ним не наблюдалось его протеже. Два названных брата буквально заперли либерта в его храме, а ответственной оставили Валерию — самую заинтересованную в защите оракула жрицу. Скорее всего, дорогой консул успел встретить строгую защитницу и получил от неё от ворот поворот, которому не смог противопоставить даже свою высокую должность. — Неудовлетворенный Корнелий — это самое лучшее за сегодня. Готов отблагодарить за него тебя и Тэлио. Вы двое… просто нечто! — радостно прошептал на ухо Аргосу Ромул. — Правда, боюсь, что в итоге это может отразиться и на нашем настроении. — Ты бы лучше о собрании думал, — одёрнул брата Легат. — Мы должны вернуть тебе право наследования титула Императора. Как там твой отец? — Вчера весь день провёл в постели, — ответил Ромул и помрачнел. — Ему с каждым днём хуже, пусть он и пытается показать обратное. Собрание началось с повестки: сенаторы обсуждали обязательное повышение налогов, собираемых с населения в конце текущего месяца. Мол, казна Рима нуждалась в усиленной поддержке, а народ и так задолжал Империи. — Насколько известно мне, в данный момент Рим не бедствует. Повышение налогов не приведёт к чему-то хорошему. Разве не показательной была прошлогодняя сецессия? — вставил своё слово Маний, появившийся в лектории последним. Сегодня он, как и прежде, представлял интересы народа перед сенатом. — Есть много других важных вопросов, которые стоит обсудить. Например… Но договорить ему не дали. Сенатор с блестящей лысиной на голове выступил, надменно ухмыляясь. Маний не подал вида, что его оскорбило данное пренебрежение — гордое же и статное лицо магистрата не нуждалось в излишней мимике, чтобы выделиться на чужом фоне неподдельным благородством и бесспорным первенством. — На сецессию, возможно, стоит сделать запрет? Наказание? — И тогда вы получите войну уже внутри Рима, — спокойно ответил Маний. Аргос смотрел на друга с гордостью. Не каждый смог бы так спокойно дискутировать с идиотом, который даже не пытался подумать лишний раз о том, что говорил. — Рим, хоть и стал Империей, но нынешний Цезарь решил дать право народу решать свою судьбу и требовать соблюдений их прав и свобод, если кто-то посмеет ими пренебречь. Для этого он и оставил сенат, магистрат, дал в руки каждого из нас власть. Мы теперь каждое собрание будем начинать с введения в краткую историю настоящего времени и устройства родной Империи? — спросил магистрат с заметной издёвкой в голосе. — Уважаемый Маний прав, Кассиан. Налоги поднимали минувшим летом. В данный момент мы в этом не нуждаемся, — внезапно высказался Корнелий. Вот уж от кого не ожидали поддержки — так от него. Даже Маний выдал во взгляде удивление. — Лучше перейти к делам более важным. — И никто не посмел ему возразить. Вторым по важности стало обсуждение дел недавно присоединенных земель, которые отвоевал у галлов Легат Пропретор и его бравые войска. Аргос поморщился. О людях с этих земель говорили как о товаре, хотя прежде Рим был склонен к тому, чтобы даже на захваченных территориях люди оставались людьми. Совсем недавно появился этот отвратительный принцип, гласивший о том, что любой чужеземец — дикарь и враг, что этот чужеземец был достоин разве что сдачи в рабство — в угоду нехватки новых рабочих рук или продажи тела. На ум пришла девушка-торговка маковыми настойками — ей повезло стать из тех мавров, которых рабство не коснулось. Зато все галлы, бриты, гунны были заранее поделены и проданы… Потому что дикари не имели права голоса. Не все в лектории были, как и первый сенатор, отвратительны на вид и откровенно глупы в делах политики. Аргос обратил внимание, что в рядах сената стало больше молодых и вдумчивых лиц. Неужели, все эти доминусы стояли на стороне Корнелия, а не Ромула? Потом на суд вывели именитого пленника, закованного в цепи и избитого, обмазанного кровью и грязью. Аргос помнил, что этого молодого, высокого мужчину взяли под конец столкновения на границах. Один из вражеских предводителей. Галл с римским именем, знаменующим «величие». Август Непобедимый. И почему-то Легату было грустно принимать иронию. Непобедимый был побеждён и склонял голову перед высшими лицами совершенно чуждой ему Империи. Враг. …Но такой враг, что лучше большей части собравшихся — как воин и как… человек. «Ты слышишь, Легат? Так звучит твоя победа. Хруст костей и швырканье рвущейся плоти. Нравится? Хорошо, если нравится. Плохо, если всё наоборот. Человечность у вас, римлян, не в цене. И Рим, значит, таких как ты, не любит». — Так много слов. Аргос его пленил. В какой-то момент хотел отпустить, но не успел. Августа забрали. Легат смотрел на пленника с трибуны лектория, когда получил ответный взгляд и узнавание, он вдруг отчётливо увидел, как они с ним поменялись местами. И от этого видения его передёрнуло. Сенат что-то решал, что-то говорил, а Август вдруг засмеялся и крикнул: — Легат, а как скоро ты тоже будешь здесь харкать кровью и ждать решения своей судьбы, а?! Ха-ха-ха! Рядом Ромул ощутимо напрягся, коснулся локтя брата в попытке отвлечь. Но что он понимал? Август закричал ещё: — Собственная Империя, которую ты защищаешь и которой так гордишься, может в любой момент предать тебя. Ты знал?! «Вы безоружны, потому что у людей без прошлого нет и будущего! Вы слабы — потому что не хотите верить в то, что даже ваши близкие в любой момент готовы обратиться против вас!» — Отправьте его в дом гладиаторов. Ланиста из Капуи давно просит новых галлов для представлений, — распорядился консул. Аргос повернулся на его голос и встретился с ним взглядом, потому что Корнелий уже на него смотрел. — И заткните его, слушать тошно.

***

Уже в любимой таверне Аргос запивал тяжёлые мысли вином. Дальнейшие события прошли для него как в тумане. Это собрание лишь убедило Легата, что дела политики и власти — не про него. Лицо пленённого Августа стояло перед глазами, а ещё в ушах звенело от слов Корнелия: «Приходите сегодня посмотреть на его первый выход в роли гладиатора. Пусть все его грязные слова растают в его крови — на песке арены!» Есть не хотелось. И просто… не хотелось быть. Какой разговор про толпу и грязные представления? Аргос ведь знал Августа другим, и это знакомство не понимали тем, кто сидел в столице, попивая амброзию и решая свысока: кому сегодня можно было жить, а кому стоило отправиться к Плутону. Молодой воин шёл на превосходяшее его собственное войско с неповторимым бесстрашием во взгляде. Его тёмные волосы до плеч трепал ветер, а в сильной руке не дрожал широкий и длинный меч. Сколько силы было в этих руках, чтобы спокойно управляться подобным оружием? Гладиусы римских легионеров были легче и меньше, чтобы выиграть на маневренности. Но меч Августа… Таких, как Август среди своих звали берсерками. И прежде, чем Аргос выбил из рук Августа его меч, этот берсерк успел перерубить несколько римских отрядов. Там-то, схлестнувшиеся друг с другом, они и познакомились лично. Август не боялся плена и успел много чего наговорить, заглядывая в глаза Легата. «Твоя Империя не любит таких, как ты…» Август заливался смехом. Его речь была чистой, грамотной — если вспомнить о том, что в Риме галлы считались неграмотными дикарями. «Считались»… Ха! Вот и ещё одно зерно сомнения — в почве, что лежала внутри могучей крепости, построенной Аргосом за три десятка лет. Ромул остался с отцом. Сегодня Цезарю к вечеру нездоровилось сильнее, чем прежде. Дорогой Риму человек исчезал на глазах, но Аргос был совсем не в этих мыслях. Он извинился перед братом и просил отсрочки до новой встречи. Ромул гневаться не стал. Он вообще после собрания был странно молчалив и сговорчив. Так они и разошлись. Не было утешения ни в вине, ни в ласках дорогой лупы именитого лупанария. Уже ночью Аргос шёл под светом звёзд и не знал, где именно он хотел оказаться. Обычно он смотрел на пьяниц с презрением, но сейчас сам был таков, что едва разбирал дорогу. Принципы… честь… Что там ещё? Меч? «Что стоит ваша честь? Меч? Вы безоружны, потому что у людей без прошлого нет и будущего! Вы слабы — потому что не хотите верить в то, что даже ваши близкие в любой момент готовы обратиться против вас!» — Слова Тэлио только подливали масла в и так разбушевавшийся огонь. Крепости берут изнутри? Теперь уже не получалось вырвать зерно сомнения, чтобы забыть, как всегда, чтобы спрятаться на войне. Аргос жил в забвении так долго, что давно смирился с собственным недугом. — Доминус Юлий? — Петра перед ним удивлённо моргнула. В темноте только свечка в её руке помогла разглядеть и разобрать её черты. — Я должен… увидеть его. — Губы не слушались, голос был какой-то хриплый. Всё перед глазами расплывалось под действием вина. Девушка помолчала, закусила губу — весь её облик стал одной неуверенностью. Она словно встала на распутье. Но Аргосу повезло встретить именно её, а не Валерию. — Хорошо. Следуй за мной. Жрица повела Легата через центральный вход храма. По пути она объяснила, что уже совсем скоро у храма появятся первые гости, желавшие получить предсказание на половину месяца. Поэтому либерт в данный момент находился в комнате, в приёмной комнате за статуей Либертас. То есть, Тэлио сейчас вновь, сидел на треножнике и вдыхал маковый дым. Они друг другу были равны как никогда. Вино и мак — для каждого свои способы отправиться к Богам. Когда они с Петрой зашли в уже знакомую комнату со множеством свечей и дымчатым дурманом, Аргос ещё некоторое время пытался собраться, чтобы разглядеть золотую фигурку в полутьме. — Что он делает здесь? — Голос Тэлио тихий, на грани слышимости. Аргос заметил в темноте его глаза, подведённые золотом. — Я хотел видеть тебя, — ответил Аргос. Он смотрел, как либерт, с неповторимой кошачьей грацией, спускался с треножника и шёл навстречу. В его верхней губе и ушах вновь сверкали золотые кольца, а изгибы тела не скрывало лёгкое полупрозрачное полотно. Следы от недавнего столкновения оказались скрыты под слоями позолоты и краски. — Увидели? Теперь ступайте. У меня нет на встречи с вами лишнего времени. — Тэлио отмахнулся от Аргоса, и от этого жеста раздался тихий звон золотых цепочек и браслетов на тонком запястье. — Попробуй. Заставь меня уйти. Тэлио прищурился. — Я не понимаю этой игры. Аргос сделал шаг навстречу замершему либерту. — Я хочу вернуть прошлое. Хочу видеть тебя. И получить новое предсказание тоже хочу. Расскажи мне, почему здешние Боги мне чужды. И кто такой змей во трёх головах, которого я непременно должен убить — расскажи тоже. Где-то за пределами храма уже начали раздаваться голоса людей. Скоро начинался приём, а либерт и его первый гость — Легат стояли друг против друга хмельными и впервые искренними. Кровавый мак, глаза цвета чистого летнего неба и золотая огранка неповторимого величия… Тэлио наигранно засмеялся. — Надеюсь, Легат, что вы не врёте. Потому что, если вы обманите меня во второй раз, то пожалеете. Можете не сомневаться. За обман придётся дорого заплатить. — Я готов дать клятву. И готов заплатить. — Не будьте так уверены. — Тэлио перевёл взгляд на Петру, про присутствие которой Аргос уже успел позабыть. — Проводишь его ко мне. Пусть проспится, — наказал своей жрице. — Посмотрим, что он скажет, когда в его теле не останется так много вина и… отчаяния. Легат подумал: «Вот же несносный юнец…» Но спорить не стал. Послушно последовал за Петрой. Обернулся перед тем как выйти. Тэлио смотрел ему вслед. И улыбался. Искренне. Под флёром божественной таинственности. Только уголками губ. Но и этого было достаточно, чтобы сильно изменить линию его надменно изогнутых уст. Аргос не смог скрыть улыбки ответной. Правильный ли выбор он сделал?