Аве, Цезáре

Пусть ничего не вечно под луной, пусть мы — одна лишь пыль в ладонях ветра, но нам идти дорогами бессмертных, пока ты будешь следовать за мной.

© Джио Россо

Аргос хмур. Ночные думы только усугубили его состояние — сейчас лишённое прежней улыбки и характера славного жуира. В лучшие времена он поднимал боевой дух центурий. А сейчас сам ждал знака свыше, чтобы не думать о войне, принёсшей за собой невосполнимые потери и кошмары по ночам. Чем выше Аргоса поднимали в должности, тем страшнее становилось выходить на поле боя. Жизнь обычного солдата казалась проще, ведь находясь на поле битвы, он не видел рек крови, смертей товарищей — так ясно как сейчас. Он просто воевал, убивал сам, а теперь… Рим только просыпался. По улочкам ещё бродили лупы, предлагая посетить свои лупанарии, помочь скоротать остатки бессонной ночи. Где-то вдалеке был слышен шум разворачивающегося на главной площади рынка. Аргос ещё раз плеснул себе в лицо воды из кувшина, зачесал назад отросшие светло-русые волосы и, вернув кувшин в дом, решил совершить прогулку по городу, в который вернулся. Голова была полна мыслей о прошедшей ночи. О словах Ремы, о том, что он не хотел им верить, но вместе с тем — не мог не верить. Рема любила говорить так, что потом её слова всплывали в голове. Порой ей снились вещие сны. И Аргос, стоило ему один раз лицезреть их правдивость, впредь отказывался слушать женщину, если ей брело в голову поболтать о том, что к ней приходило ночью. В такие моменты он буквально сбегал от Ремы, ведь страх перед ней, говорящей о будущих несчастьях, был сродни тому, если бы он вдруг увидел лярву посреди дороги. Даже если Аргос считал себя тем, кто отрицал существование божественного и нечеловеческого. Жителям Рима было присуще отрицать, но верить. Вот и Аргос — истинный римлянин. Сам себе противоречил. Что там в ночном бреду он говорил о долге и чести? О нелюбви? От страха позабылись все связи, все родные сердцу люди, которых он, правда, шёл защищать под знаком гордого орла. Зайдя дальше, Аргос заметил группу пьяниц, ещё гуляющих вчерашним днём. Среди них он узнал и пару центурионов, случайно знакомых ему в лицо. Извилистые улочки степенно полнились людьми, и Аргос был рад, что не стал рядиться в одежду, положенную ему по праву. Он облачился в простую чёрную тунику, подпоясанную на талии старым ремнём из бычьей шкуры. Так он ничем не отличался от обычного плебея на утренней прогулке. Ему улыбались прохожие, не опуская глаз в страхе быть наказанными за недостаток почтения пред вышестоящим человеком. Аргос остановился, когда впереди, у входа одного из хилых домишек на окраине города увидел молодую мать с младенцем на руках, вышедшую провожать своего мужа на работу в полях. Младенец на руках причмокивая сосал сочную грудь, а сама женщина целовала мужа, ласково оглаживая его лицо изящными пальцами. От сей картины на душе немного потеплело. Рема иногда тоже выходила так его провожать. И эти моменты Аргос всегда старался запомнить. Его сын уже не был, конечно, младенец, и отца вставал провожать сам, но это не уменьшало значимость самого мгновения. И его важность… Ох! Рема так смеялась про себя, наверное, когда слышала слова Аргоса про нелюбовь, про то, что он не защищал свой дом на проклятой войне, а защищал Рим. Священный и великий… Да. Она смеялась. Точно смеялась. Ведь Рема лучше всех знает, как Аргос был счастлив рядом с ней и Марком. Как он прощался с ними, стараясь сдержать скупые, но горькие слёзы, и как… защищал их там — среди смерти и крови. Обманщик. Сам себя завёл в тупик. И с чего вдруг вспомнил двух этих юношей? Их глаза и руки в крови и грязи. Их последние взгляды… Тогда он ещё был простой солдат. Потому так странно вспоминалось сейчас прошлое. Он не хотел погрязнуть в нём, как в болоте, но погряз и пропустил мимо окраину города, вышел прочь — на простор. За городом, вдоль Аппиевой дороги простиралась долгожданная свобода. Она так и тянула вдохнуть её полной грудью. Пробежать точно мальчишка — наперегонки с ветром, или упасть в траву и созерцать бесконечное небо. Или обогнуть город, добраться до Тибра, бродить вдоль берега, наблюдая за работой седовласых и загорелых на солнце рыбаков. Или рассматривать неспешно проходящие мимо торговые галеры с алыми парусами. Аргос даже растерялся. У него редко получалось отхватить себе столь долгое время отдыха. Так хотел… а теперь не знал, не мог решить, что ему с этим свободным временем делать. За мыслями Аргос не сразу заметил мерный цокот копыт и ржание лошади позади. Оглянулся, хотя здесь ему едва ли мог кто-то угрожать. Замер, неверяще моргнув, рассматривал горделивого всадника на гнедом коне с умными чёрными глазами. — Ромул?

***

— И не стыдно тебе, брат? Обещался приходить, когда не будет много важных дел, а спустя года так и не заглядываешь в гости. Чтобы уединиться пришлось сойти с дороги, выбрать место и разлечься на траве, отпустив гнедого в поле. Аргос мельком подметил, что и Ромул не спешил светить причастностью к императорскому роду, надев на себя серую тунику с небольшой золотой бляшкой на груди, накинул на плечи лёгкий плащ, чтобы прикрыть голову от солнца и чужого любопытства. Сын Цезаря не хвастался происхождением, предпочитал смотреть не свысока, а вровень с обычными людьми. Встреча с братом отодвинула потрясения прошедшей ночи на задний план. И Аргос поймал себя на том, что не хотел вспоминать об этом. А пока рядом брат — думать хотелось о нём и с ним. Как всегда было раньше. Годы не изменили лицо Ромула, сделав из него уже совсем не юношу, а величавого мужа с ярко-голубыми глазами и светлой щетиной в цвет волос на голове, зачёсанных на пробор. Ромул — родной сын Цезаря, прямой наследник императорского титула и брат Аргоса не по крови, но по духу. Они выросли вместе, вместе постигали азы стратегии, политики, философии, математики и военного дела. Только в итоге разошлись: один остался учиться быть политиком, а другой ушёл воевать. — Война никого не щадит. — Не ищи оправданий. Ты и так знаешь, что я готов бросить всё, чтобы увидеться с тобой хоть на миг. Да ладно бы я один был. Ты же здесь не только меня оставил. — Рема иногда приезжала в лагерь… — Аргос замолчал, заметив тяжёлый взгляд Ромула на себе. — Я говорю не о твоей жене. — А о ком? — Ты не помнишь? — Вместо ответа Аргос отрицательно покачал головой. — С возрастом стало лишь хуже… — Ромул потёр пальцами переносицу. Аргос засмеялся и незаметно тронул затылок, зачёсывая спадающие на глаза волосы. Под волосами ощущался бугор старого шрама, который уже никогда не оставит своего обладателя. Как если бы это была кровь, пролившаяся на поле боя и впитавшаяся в землю, сгинувшая навсегда. Шрам не сгинул. Как и проблемы, которые этот шрам принёс с собой однажды. — Что есть, то есть. Ромул остался суров в лице. — В твёрдости твоя кожа может спокойно победить слоновью шкуру. — Сын Цезаря отвернулся, посмотрел на пасущегося в стороне коня. — Если бы я мог сам это излечить, то излечил бы, брат. К чему этот тон? Ты за что-то на меня обижен? — Поведение названного родственника и лучшего друга сбивало с толку. О чём Ромул пытался сказать загадками? Ромул не ответил. Между его тонких губ весело крутился тонкий золотой колосок, сорванный мгновением ранее. — Отец хотел тебя видеть. Не откажешь ему?

***

Вновь оказавшись в городе, Аргос осознал, что утренние думы о прошедшей ночи его отпустили, сменившись новым интересом. И жизнь заиграла красками, и захотелось улыбаться. Без особой на то причины и наперекор посмурневшему Ромулу, ведущему на привязи своего коня. Тот явно строил вид неприступной крепости. — Да ладно тебе, брат. Перестань секретничать. Расскажи, что я там забыл? Ты же знаешь — я не со зла. Не лукавил. Однажды Аргос получил сильный удар по голове, и теперь порой мучался потерей воспоминаний. — Вспоминай сам. Никто не заставлял тебя давать клятву перед Богами. Ты знаешь, что положено за нарушение обещания? — Смерть? — И Аргос вновь усмехнулся, хлопнув Ромула по плечу. — Помни, когда тебя молнией Юпитера пронзит на ровном месте, что это — не просто так. — И не такое переживал. Ромул искренне сомневался в последнем утверждении. На улице вкусно пахло свежим хлебом, шумели беспризорные дети, а на них кричали скупые на жалость взрослые, забывшие уже мысли, роящиеся в головах ещё в те времена, когда молоко на губах не обсохло. В этом хаосе Аргоса попустило и он расслабился, позволив Ромулу вести его на все четыре стороны света. На любой из семи Римских холмов. В общем — куда угодно. Они купили в одной из лавок по свежей хлебной корке — за горсть сестерциев. Перед глазами пестрело многообразие местного рынка. Всё же Аргосу не получилось его миновать. Сейчас он уже вновь был полон сил. Ах! Как важно наконец-то встретить дорогого брата! Радость проявилась улыбкой на губах. Но внезапно зоркий синий взор вцепился в красное пятно на одном из подносов местных торговцев. То был одинокий бутон ярко-красного мака, запертый в глиняной ловушке простого, грубо слепленного кувшина. Красивый цветок посреди местного захолустья. Ярмарка — праздник плебеев, а не патрициев. И почему-то этот цветок выглядел так, точно не должен был находиться здесь. Эти мысли пришли к Аргосу наперекор тому, о чём он размышлял раньше, о том, как рос, как они с Ромулом мечтали создать мир, где все люди будут друг с другом равными. Этот цветок… — Что это ты продаёшь, прекрасная? — Ромул обратился к молодой черноволосой и темнокожей девушке, очевидно принадлежавшей к тем счастливым маврам, коим повезло укрепиться у римлян и жить не под гнётом многочисленных рабовладельцев. Сын Цезаря не побоялся близко подойти к торговке, заметив повышенный интерес Аргоса к ней. Его лицо едва ли срывал скромный плащ, покрывающий голову. Рядом громко пыхтел гнедой, взрыхляя копытами землю. Девушка скромно улыбнулась и кивнула на множество прозрачных склянок на прилавке. Оказалось, цветок во всём этом многообразии выбора был лишь яркой точкой, намёком — привлекательным, но крошечным. О содержимом решили не спрашивать, ведь девушка всё равно не смогла бы им объяснить — раз не ответила сначала, то либо немая, либо просто не говорила на их языке. А склянки-то понятно, что не местные. Мавры отличались своими зельями на основе маковых цветов. Аргос и сам понял: не раз видел, как солдатам пихали похожие зелья, чтобы унять боль или подарить избавление от неё — навсегда. Но сам не пробовал. И слышал от товарищей, что пробовать не стоит. — Кто впустил в себя слезу мака, будет плакать всю жизнь, — тихо проговорил Ромул, ещё раз улыбнулся девушке и потянул Аргоса за собой, удержав за предплечье. — Что тебе так приглянулось? — спросил, когда они уже удалились, оставив цветок и девушку с настойками опиума за спиной. — Потянуло на диковинку? — Не знаю, — честно признался Аргос. И не соврал. Как приворожили его этим цветком ярким — не иначе.

***

В доме Юлиев Аргос всегда чувствовал себя не на своём месте. Здесь он рос на правах приёмного сына и брата, но его всегда тянуло за границу белых стен и дорогих одежд. Прочь из роскоши и помпезности — слишком сладострастных, чтобы вожделеть их ежедневно. Помнится, они вместе с Ромулом здесь постигали первые шаги во взрослую жизнь. Учились быть мужчинами, ловили в переходах красивых рабынь и делили с ними ложе под светом улыбчивого месяца. А сейчас по тем же переходам шли уже состоявшимися мужьями, какие достойны лишь высших похвал и званий. Но этот дом так и остался чужд для сердца. Пусть было много хорошего, плохого и родного. Белые стены, колонны и величественные статуи не вызывали в сердце ни тоски, ни ностальгии. Аргос помнил людей, но не места. И здесь уже не были замешаны его проблемы с памятью. — На днях отец слёг в постель, не находил сил вставать. А услышал о твоём приезде, и поднялся. Не встал, но сел и сказал вести тебя в срочном порядке. — Что же вы тут без меня наворотили? Сын о каком-то секрете молчит, отец просит скорее встретиться… Ромул не успел ответить. Раб отодвинул занавес меж коридором и покоями Цезаря, пригласив двух братьев войти внутрь. Пришлось отложить диалог до лучших времён. А пока ступить в комнаты, где белое, красное и золотое существовали в неразрывной связи императорского величия. — Цезарь, — сказали хором, склонили головы. — Мои дорогие сыновья, — тепло поприветствовал их в ответ Император. У Аргоса от его голоса по хребту пробежал холодок, как неосторожно ворвавшийся в комнату сквозняк. — Не могу поверить своим глазам, увидев вас двоих рядом вновь. Столько лет разлуки, а выглядите так, что уже устали от общества друг друга. — Не серчайте, дорогой отец. Аргос вновь мучается пробелами в памяти. Ничего нового. Он хорош в том, что никогда не разболтает никому чужой секрет. Ведь он просто его не вспомнит. — Это ты не серчай, сын, — усмехнулся Цезарь. — Будто он тебе своей забывчивостью нанёс непростительную обиду. Его вины в том, что память стала точно рыбачья сеть, нет никакой. Да он и сам себя за этот недуг не терпит. Поэтому оба успокойтесь. Мы живём ныне, а не когда-то. И да будет так. Вы двое — братья. Примите друг друга и живите миром. Аргос не спешил вступать в чужой диалог. Ему было странно самому — вновь стать частью этой семьи. Они ведь просто приняли его сейчас, будто и не было лет разлуки. Цезарь весь стал седой и сухой, как дерево в бездождье — время неумолимо забирало своё. Только вот серые глаза правителя оставались прежними — спокойными и таинственными. — Не мне, — ответил Ромул, складывая руки на груди. — Я давно его принял. — Тогда и не тебе его отчитывать, сын. Оставь другим мучиться прошлым. Пусть мальчик тешится тем, что его старый друг вернулся с войны живым. На том и порешили. Дальше Цезарь сменил вектор их беседы и спросил у Аргоса о ходе войны: о духе воинов, о разговорах вышестоящих, о врагах, с самого возведения Рима точащих на него зуб, сидевших на границе. Аргос отвечал охотно, знаючи. Теперь уже Ромул молчал, так и замерев со скрещенными руками на груди. В какой-то момент Цезарь пожаловался на слабость, и братьям пришлось его покинуть. Мальчик? Старый друг? Аргос не стал спрашивать напоследок, прекрасно замечая, что Император говорил из последних своих сил. Дорогому для всего Рима человеку осталось уже немного — это слишком хорошо видно со стороны. На сердце выросла тяжесть. Сегодня так и будет крутить от одного к другому? То слёзы в глазах, то мучает необъяснимая тоска, то тянет улыбаться всем подряд… — Если не мне тебя отчитывать, то кому? — недоумевал Ромул. Он вёл Аргоса к выходу одного из садов императорского дома. По пути встречались рабыни и рабы, управляющие и личная охрана Императора. Дом был полон людей. И из-за этого было душно. — Никому, — согласился с братом Аргос. Он засмотрелся ветками винограда, густо обвивающими перила невысокой лестницы, ведущей в сад. Узкая дорожка вымощенная белыми камнями и бегущая вдаль от лестницы, пряталась в небольшом лесу. Сам сад состоял из нескольких скульптур и поросшего камышом пруда, в котором безмятежно плавали сейчас несколько уток и селезней. Здесь былл красиво. И тихо. Насколько Аргос мог помнить — именно за этим садом следили меньше всего, а значит всё здесь было диковатое, но притягательное настолько, насколько могло быть притягательным место, почти лишённое людей. — Я не верю, что ты забыл, — продолжил говорить загадками Ромул. Аргос закатил глаза. Он сбежал по лестнице и, собирая сандалиями влагу с невысокой травы, пошёл наперекор дорожке, так и манящей поддаться именно её белокаменному пути. По звуку шагов Аргос услышал идущего следом Ромула. Ответить — не ответил. Но Ромул больше не спрашивал. Так они и зашли в лес за домом — без страха потеряться. Аргос просто ступал вперёд — куда глаза смотрели, туда и шёл. — А вот скажи, брат. Ты приезжал в Рим и раньше, но даже не заходил к нам. Сегодня я тоже встретился с тобой только благодаря собственному желанию? — Ромул догнал брата, и они зашагали нога в ногу. — Я приезжал, но не находил сил на нашу встречу. Каждый раз как последний, Ромул. Уходить тяжело. Прощаться — ещё тяжелее. Но это не сравнится с тем, что чувствую те, кому приходится остаться. Опять же, в памяти вновь прошедшая ночь, свои жестокие слова. Аргос знал, что не прав. Зачем он тогда так сказал? Вот тебе и правда — о защите возлюбленного Рима. Речь не о священной земле. Нет… Речь о людях, которые ежедневного по этой земле ступали без страха быть порабощёнными. Чтобы ответить на вопросы, надо былл найти их первопричину. — Ты переживал о нас? — так странно вновь сказал Ромул о себе во множественном числе. — А твоя жена? — Рема мне не настоящая жена. Да и ей эти разлуки привычны. — Вот как? Очень интересно… Под ногами хрустели сухие ветки, где-то в ветвях кричали птицы. На согретую солнцем кожу изредка садились жирные лесные твари с блестящими спинками и длинными усами. Аргос привык к лесам, в нём всё пело, когда он уходил дальше от людей. Хоть на первый взгляд и кажется, что он, как любою римлянин, жаждал хлеба и зрелищ: гулял до утра на пьянках легиона или заходил в лупанарии, коротая свои холодные ночи. Да только истинное спокойствие приходило к нему именно таким — в компании брата и дикой природы с её дикими обитателями. — Здесь всё… так знакомо, — удивлённо произнёс Аргос вслух, прервавшись из-за резкого хруста под чьим-то шагом. Третьим шагом. Шагом ещё одного человека. Чутьё военного не проведёшь. Аргос мгновенно вскинулся, готовый атаковать, он даже потянулся за мечом. Но на нём была лишь туника и ремень из бычьей шкуры. Прославленный воин… совершенно безоружен. Даже забыл взять с собой пугио! — Ты слышал?! — Тэлио, выходи! — закричал сын Цезаря с улыбкой на губах. Не поддержал повышенный тон. — Тебя заметили. Вопреки просьбе Ромула раскрыть себя, неизвестный Аргосу человек лишь перестал шуметь. Ни звука. Затишье перед бурей. А потом — как удар молнии — сразу целый набор звуков. Из кустов неподалёку стремительно, подражая дикой лани, вырвалась невысокая фигурка и быстрыми прыжками унеслась вдаль. Аргос, поддавшись чему-то внутри, какому-то инстинкту, сорвался следом. Охотник и жертва. Но кто из них — кто? Грудная клетка радостно вспыхнула от быстрого бега. В росте фигурка впереди уступала Аргосу, но вот в скорости, лёгкости и ловкости проигрывал уже полководец. Странно было среди сливающегося в одно сплошное изумрудное полотно мира разглядеть белую короткую тунику, хвостик чёрных кудрей на макушке, тонкую шейку, ещё узкие мальчишеские плечи. Сколько они так бежали — трудно сказать. В какой-то момент Аргос потянулся ухватиться за тонкую руку, на миг откинутую назад, оказавшуюся в опасной близости, и поймал. Но никто из них не смог бы уже остановиться. Аргос налетел на Тэлио каменной глыбой, и они покатились кубарем — вниз по склону. Благо, что склон был не крутой, и по пути не торчали острые камни. Аргос, в попытке защитить, обнял мальчишку, прижал его за макушку к своей груди и принял основной удар на себя. Кто бы ни был этот… Тэлио — в конечном счёте они сорвались вниз из-за Аргоса. Когда мир всё-таки остановился, и они, сцепившись руками и ногами, оказались в самой настоящей яме, Аргос ослабил свою хватку. Юноша двинулся на пробу, осторожно поднял голову. Оказавшись сверху, он прижался грудью к груди Аргоса и сбивчиво дышал из-за недавней погони. От такой близости ноздри ошпарило пряным запахом, словно Тэлио натёрли маслами перед тем, как он здесь появился. Густой цветочный запах окутал с ног до головы. Аргос совершенно случайно опустил руки на бёдра Тэлио, отчего тот дёрнулся и вскинулся, наконец показав своё лицо. Что-то зашевелилось внутри от одного только взгляда в большие, распахнутые глаза напротив. Аргос не мог понять, где уже видел это неповторимое сочетание: синего, зелёного и карего. Тёмные у зрачка и светлые ближе к белку. Пушистые, невероятно длинные ресницы — обрамление. Округлое лицо с ещё мягкими скулами, вздёрнутая линия рта, словно сейчас этот мальчик обижен на кого-то до глубины души. Этот юноша точно нимфа — красота вне разницы между мужчиной и женщиной. Существо созданное самой Венерой. И меньше всего — обычный человек. — Кто ты? — сорвалось с губ Аргоса на выдохе. Он не узнал собственный голос, а юноша вдруг резко поднялся, сбросил с себя чужие руки и встал в полный рост, старательно отряхивая тунику от травы и мелких веток, собравшихся на ткань во время их полёта вниз… — Кто ты?! — Аргос встал следом. Его всего трясло изнутри. Что такое? Он заметил на руке мальчишки — в том месте, где он схватил его — остался красноватый след. — Больно? Но Тэлио не ответил. Он вернул свой взгляд Аргосу, но продолжал молчать. Внутри бушевал настоящий шторм. Иногда случалось так, что Аргос не понимал откуда некоторые вещи ему знакомы до малейших черт. Этот юноша… Что с ним не так? Или что в нём такого? Какой вопрос правильный только гадать — подобно гаруспикам — на кровавой каше. Разница в росте позволяла Аргосу смотреть на мальчишку сверху-вниз, но тот не выглядел этим оскорблённым. Смотрел Тэлио гордо, задрав подбородок. Молчание затягивалось узлом. На шее. Аргос отчётливо ощущал знакомую нарастающую боль в голове. Так всегда было с ним, когда он хотел, но не мог вспомнить. — Ты обещал, — едва слышно прошептал Тэлио, что Аргос только чудом его расслышал и уже открыл рот, чтобы ответить, но с вершины склона их окликнул Ромул: — Вы там живы?! Сейчас бы подумать над другими вопросами, но Тэлио уже отвёл взгляд. Склон небольшой, но всё равно пришлось карабкаться вверх, цепляясь за корни и ветки деревьев, гнущихся к земле. Мальчишка первым устремился вверх, вынудил Аргоса глотать пыль из-под его сандалий. И смотреть на изящные линии стройных и длинных ног… Аргос ухватился за самый близкий выступ, подтянулся и в несколько таких подтягиваний нагнал Тэлио уже ближе к уступу. Юноша отвлёкся на шум рядом, повернулся и чуть снова не упал, по ошибке взялся за камень, выскочивший из земли от веса чужого тела. Тэлио не устремился следом только благодаря Аргосу, вовремя подцепившим его за талию и подтянувшим к себе, чтобы удержать и уже толкнуть его наверх. Ромул подтянул Тэлио. Аргос выбрался сам. Но мгновение близости отпечаталось на коже. Что не так?! Больше всего Аргос ненавидел свой недуг именно в такие моменты — в моменты, когда тело его предавало и… помнило. — Если вам двоим есть, что сказать… — «Истинный муж Рима держит своё слово, и даже смерть ему в этом не помешает», — перебил его Тэлио. Его голос отразился в ушах несуществующим эхом. Он процитировал самого Аргоса. Точь-в-точь. Перед уходом всегда он говорил так Марку и Реме, обещал непременно встретиться вновь. Даже интонация… Откуда этот мальчишка знал её наизусть?! — Если смерть — не помеха, то проблемы с памятью — да? Зачем тогда что-то обещать, зная о хвори, которая позднее не позволит вспомнить? Аргос воззрился на Ромула с немым вопросом в глазах, но тот лишь плечами пожал. Вот и дружба — всем на зависть. То, что пришлось пережить неслабый удар по голове — не вина Аргоса. Но он от слов Тэлио всё-таки чувствовал за собой тысячу и одну ошибку. Над головами в зелёных кронах деревьев закричали лесные птицы. — Я всегда сдерживаю свои обещания. — Если только вспомнишь? — Красивая линия рта изогнулась в хамоватой усмешке. — О том и речь, что не стоит обещать, чтобы потом не быть осмеянным. — Ты!.. — В самом деле! Сколько мог этот щуплый малец бранить его?! Ему по возрасту положено робеть перед статным мужем, а не задирать нос. — Брат, ты объяснишь мне или так и будешь усмехается вместе с ним?! — Нет. Пока эта бестия здесь, пусть сам говорит, что ему не так. Сопляк перед Аргосом едва ли был толще руки Ромула, а сам сын Цезаря перед ним слова подбирал! Где такое видано? И как?! Тэлио раздражённо цыкнул и посмотрел на Ромула, стоило тому замолчать. — Глупости. — Нет, не глупости. — Ромул! Это уже не смешно. Кто он такой? Всё тело дрожало от того, что понять происходящее у Аргоса не получалось. — Боги! Тэлио, перестань так на него смотреть. Он не здоров. Да и ты теперь не тот ребёнок. Будь милостив. Дурное настроение оставь на кого-то ещё, кто более его достоин. — Нездоровый полководец. Второй после Легата. — Продолжил гнуть свою усмешку Тэлио. — И не может вспомнить событий ближних лет! Так удобно, правда? Видеть смерть и не помнить о ней… — Я не забываю о смерти и том, что приходится терять на пути к славе Рима — Стало быть забывается то, что не важно? — Стало быть так. Тэлио усмехнулся, и Аргос не знал показалось ли ему, что в этой усмешке проскользнула тщательно скрываемая горечь. — Брат… — Мне пора, — Тэлио не дал Ромулу договорить. — Завтра начинается приём? — Да. И юноша был таков. Он больше не взглянул на Аргоса, которому захотелось уже взять всё, что он сказал обратно. Он терпеть не мог обижать кого-то своей забывчивостью, но Тэлио… точно играл на его чувствах. И результатом этой игры стали обидные слова, которые не вернуть.

***

— Что за приём? — спросил Аргос, когда они с Ромулом вновь выбрались из леса к императорскому дому. Всю дорогу они молчали, а из головы у обоих не шёл образ тонкокостной фигурки с кудрявым хвостиком на затылке, внезапно появившейся и также внезапно пропавшей с глаз. — Послушай, брат. Не говори так больше Тэлио. Он ждал тебя, как никто не ждал. Я шутил по поводу твоего недуга, ведь я о нём знаю и давно смирился. Но Тэлио… он ведь ребёнком был, когда вы встретились. Для него ты больше отца и брата. По секрету. Он никогда в подобном не признается. А потому ему слишком больно слышать от тебя, что именно его ты забыл точно нарочно. Не смотри на его лицо, он хорошо умеет скрывать собственные чувства. Аргос отбросил носком сандалии небольшой камень. Белый кварц покатился в зелёные заросли цветов с солнечно-жёлтыми сердцевинами. — Расскажи мне о нём. Пусть это не обязательно вернёт память. Но ваша игра в загадки мне осточертела. Ромул согласно кивнул. Он потянул Аргоса сесть на мраморную скамью напротив поросшего пруда, вздохнул тяжело. Рассказ был краткий, но Аргос отчётливо понимал, как много в нём чужой боли. Маленький мальчик, потерявший семью. Сын предателей, чей дом разбили, убив родителей и младшую сестру. Этому ребёнку повезло оказаться далеко от дома в момент нападения. Но ему не повезло увидеть уже хладные тела родных, не повезло зайти в родные стены именно тогда, когда наглумившиеся над предателями Рима убийцы решили для пущей убедительности поджечь дом. В пламени мальчик мог погибнуть, ведь он не хотел бросать своих родных… — Ты вытащил его. Ты был там как новобранец. И ты один не смог остаться в стороне. Ты стоял там и видел ребёнка в огне. Ты бросился за ним. В огонь. Так ты говорил. А потом спрятал мальчишку в своём плаще. Если бы не война, ты бы успел усыновить его, забрать себе. Ты много говорил об этом тогда. Ты чувствовал себя бесконечно виноватым и не хотел оставлять мальчика. Но тебе пришлось уйти. Мы с отцом взяли его в дом Цезарей, а потом… Аргос готов был рвать волосы на голове. Он ненавидел самого себя за то, что… совсем ничего не помнил. Предатели, дом в огне… Как он мог позволить этому произойти, даже если был ещё молод?! Смотреть со стороны?! Над тем как предателей не судили по закону, а просто убивали, жестоко издеваясь в процессе?! Да разве же это достойно истинного римлянина?! — Как я мог? Как… — Тогда приказ Корнелия должен был быть святым для тебя. Ты не мог его ослушаться. — Но как Он допустил сына предателей в доме Цезаря? — Мы с отцом скрыли Тэлио. Он стал просто сиротой, которого приютили как любого другого мальчика-раба. Так ты попросил. Ты хотел его защитить любыми возможными способами. Ведь ребёнок не виноват в грехах своих предков. Вновь и вновь вспоминая то тихое, едва слышимое «ты обещал», Аргос самолично гнал себя в царство Плутона, терзал и мучил. Если эта история — правда, то сравнение со слоном — даже похвала. Ведь его кожа была ещё твёрже и жёстче. Но ещё хуже память, которая не возвращалась. И чувства… точнее — чувство. Чувство всёпоглощающей вины — волчицы глодающей кость. Но на этом… всё. — И что он делает теперь? — Видишь ли… По его словам, он — прямой потомок одной из знаменитых пифий Дельф. — И чем он это доказал? — Его туника была из обрывка золотых одежд пифий. Посол из Дельф подтвердил её подлинность. После этого отец ему поверил. Потом покажу тебе храм. Его построили специально для него. — Пифия? Насколько я знаю, там были молодые девушки или взрослые матроны. — Никто не утверждает обратного. — …он? — Лучше увидеть самому, — усмехнувшись, заключил Ромул.