Аве, Цезáре

Я вздрагиваю от холода — Мне хочется онеметь! А в небе танцует золото — Приказывает мне петь.

© Осип Мандельштам

Братья расстались только к ночи. Ромул всё-таки разговорился, Аргос от него не отставал. За кружкой крепкого вина в любимой таверне не получалось забыть о мальчике с забавным хвостиком кудряшек. Что-то в этом мальчике держало на привязи, не позволяло выпустить из головы. Оставили заботы, сны, вопросы без ответов. Был образ Тэлио, которого совсем недавно касались руки. От переизбытка мыслей о нём хотелось стереть с себя запах цветов, отмыть кожу, чтобы исчезли навсегда невидимые глазу чужие следы. Но Аргос просто продолжал слушать Ромула, что-то говорил сам. А ночью нашёл себя в объятиях какой-то лупы, с лихвой утолившей странный и внезапно проснувшийся голод плоти. Под светом полной луны Аргос вернулся в дом, подаренный Реме лично им — на достаток военачальника. Аргос сделал этот дом местом, в которое он хотел бы возвращался. И где его ждали. Но домом… принято считать совсем иное. Какое? Если бы Аргос только знал! Наверное, «иное» было похоже на взгляды двух юношей, готовых умереть друг за друга — без сожалений? Марк — единственный сын Аргоса — этой зимой празднующий своё десятое лето, крепко спал в своей кровати, поджимая ноги. Он весь пошёл в мать, взяв от отца только заострённые черты лица и цвет больших выразительных синих глаз. Аргос мало общался с ним, но сын его за это не винил, понимая, кем его отец являлся. Взрослый не по летам. Марк знал о проблемах отца с памятью и принимал это, иногда терпеливо напоминая об их общих играх и уроках. Сын прощал, а мальчишка, обязанный Аргосу жизнью, заявлял о своей обиде так открыто и нагло, что нутро до сих пор потряхивало, как в те дни, когда земля дрожала под ногами волей самих Богов, на что-то, как и всегда, разгневанных Аргос признал, что Тэлио мог держать на него обиду за то зверское убийство его семьи. Почему нет? Но ведь Ромул настаивал на том, что эта обида лично Аргоса не касается… Бессмыслица! Рема во сне перевернулась на бок, когда Аргос зашёл в их спальню, отодвинув занавес, отделяющий комнату от коридора. Её силуэт очертил свет луны, а тёмные волосы волнами рассыпались по подушке. Нельзя не залюбоваться. Но миг восхищения прошёл сразу после того, как Аргос, смотря на кудри Ремы, вспомнил ещё одну темноволосую и кудрявую голову… И здесь достал этот несносный юнец без рода и звания, нагло задирающий нос перед будущим Императором и действующим Трибуном Латиклавием вспомогательного легиона! Ночью Аргосу снилось целое поле алых маков. От многообразия яркого цвета рябило в глазах. Цветы выглядели так, будто их произвела на свет не земля, принадлежащая Теллус, а море крови, пролитой в бою самого великого Марса. Потому что с тонких лепестков периодически падали густые бордовые капли. Руки от одного прикосновения к ярким бутонам обожгло, перепачкав вязким и страшным. Настолько ужасного и красочного сна Аргос не видел, наверное, никогда! Проснувшись к рассвету, он обнаружил Рему сидящую на его половине их общего ложа и смотрящую на него своими безразлично-беспокойными глазами, точно в ней сейчас боролись какие-то две невидимые для Аргоса стороны. — Ты кричал, — сказала она, заметив, что он проснулся. — Приснился кошмар? — Кричал о чём-то конкретном? — Аргос закрыл лицо ладонью и стёр холодный пот со лба. — Я не поняла ни слова, — покачала головой Рема. — Но за тобой подобного раньше не замечала. Что-то ещё случилось на войне? — Ничего больше того, что обычно происходит там, — отрезал Аргос, не желая продолжать разговор. — Тебя внизу ждёт какой-то оборванец в плаще, — бросила Рема вслед, когда Аргос уже надел на себя чистую тунику другого плебейского цвета (вчера он носил серую) — тёмную, в цвет мокрого после дождя чернозёма и затянул пояс легионера с пугио на талии. Знала бы Рема, что оборванец в плаще — сын Цезаря, стала бы она говорить о нём в подобном тоне? Аргос усмехнулся. Ещё будучи дешёвой лупой эта женщина умудрялась оставаться высокомерной и даже гордой. Сейчас её гордость хотя бы имела основание за спиной именитого мужа. Зато Ромулу было забавно, Аргос застал их с Ремой за спором о том, как правильно стоит накрыть на стол. Рема уже замахивалась на новоиспечённого советника буханкой хлеба, а тот радостно смеялся, будто его не бьют, а по голове гладят или дарят божескую благодать. — Не понимаю причины, по которой ты не называешь эту женщину своей женой. — Не хочу называть вещи не своими именами. Аргос скрестил руки на груди и не отвечал на вопросительный взгляд Ромула. Тот не совсем понимал о чём речь — из-за того, что они с братом давно не виделись и многое из жизней друг друга упустили. — Расскажешь об этом? — Тут и говорить нечего. Мы познакомились в Анциуме, когда хозяин тамошнего лупанария отдал мне её за гроши. Пусть она была молода и красива, но её нрав не умасливал посетителей. Постоянно избитая за свои скандалы, она только больше злилась на каждого нового любовника. Билась в ответ… Не знаю как смогла дожить до встречи со мной. — Тебе стало жаль её? Мимо братьев промчалась толпа детей местной знати — спешили на занятия в школе. Лёгкий ветер приятно коснулся горячей кожи. Под ногами сквозь подошву сандалий ощущались ещё непрогретые солнцем камни, сложенные в дорогу центральной улицы Рима. — Нет. Мне захотелось помочь ей. А потом это просто… — Стало чем-то важным? — Ромул улыбнулся, и эта тёплая улыбка напомнила Аргосу их другой разговор. О Тэлио Ромул тоже улыбался так. — Мы с тобой и здесь не отстаём один от другого. Дальше шли уже молча. Ещё вчера Ромул уговорил сходить Аргоса в храм, построенный по указу Цезаря — для местного божества без разницы между мужчиной и женщиной. Пифия! Дельфы уже давно стали землёй, принадлежащей Риму, но всё равно в историю об общей родословной римского юноши и греческих провидиц верилось с трудом. Сам же Ромул говорил обо всём этом так, будто пифийское видение было настоящей причиной оставить и защитить. Первое время народ не верил в то, что Тэлио, которого Цезарь и его сын выдвинули на рассмотрение коллегии понтификов, правда являлся оракулом. Проще говоря — понтифики не приняли это выдвижение всерьёз. А потом Тэлио вышел к ним как был — совсем мальчишка. И сказал, что они ещё пожалеют, если откажут воле Богов. Цезарь после заседания долго хохотал с его смелости. Тэлио дали срок, оставили при Цезаре, отвели день для дачи предсказания, стали ждать. В день, когда на общем празднике сената и магистрата, его вывели перед толпой. Он подошёл к одному из сенаторов в первом ряду (Ромул не смог вспомнить даже имени этого сенатора) и сказал ему, глядя прямо в глаза, что тот умрёт на следующий день, если сейчас продолжит праздновать. Конечно, над мальчиком посмеялись. А сенатор, тем временем, действительно умер на следующий день… Конечно, до легионов редко доходят слухи, поэтому Аргос даже не слышал о том, что тогда Рим вздрогнул. После произошедшего Тэлио вновь вывели на суд, и сотни мужчин в белых тогах с красными окантовками смотрели на него уже не так, как смотрели прежде. Его подозревали в подставе, проверили всех, кто видел того сенатора перед смертью. Предполагали всё подряд: яд, сговор или даже убийство. Но ничего не нашли. А Тэлио стоял и слушал, как они решали его судьбу, вызывали понтификов и даже несколько известных на весь Рим авгуров. Никто не хотел ему верить… — Ты сам-то веришь, Ромул? — спросил Аргос уже у входа в храм. — Я не просил у него предсказаний, чтобы верить. Но он ни разу не ошибался. Легат постоянно его посещает, когда приезжает в Рим. Он тебе не рассказывал? Аргос отрицательно покачал головой, и они зашли в храм, минуя двух легионеров из императорской стражи. В ходе споров, которые длились почти два лета, постоянно подкрепляемые точными предсказаниями Тэлио, было решено отстроить ему храм и назначить среди прочих жрецов ещё одну должность. Его назвали либéрт — в честь Либéртас, являющейся почитаемой богиней, но почему-то никем особо не отмеченной, кроме профиля на редких монетах, сделанных в её честь. Так пожелал сам Цезарь. Понтифики, фламины, авгуры, весталки, гаруспики и прочие причастные к Богам, не могли принять единоличного либерта в свои ряды, но, подобно своему имени, он и не думал обращать на это внимание, тихо обустроившись в собственном небольшом, но невероятно красивом храме в отделке из белого мрамора. Позднее про него стали говорить в народе. Либерт явился бесполым оракулом в молоке и золоте, и, подобно пифии, восседал на триножнике, вещая о будущем не только Рима, но и о простом житейском — для тех, кто хотел знать что-то о своей крошечной, но не менее важной жизни. В день календы внутри храма не было свободного места. Сегодня начался новый отсчёт до следующей полной луны. Понтифики возносили почести богам в основных храмах Империи — во славу Рима. А в храме Либертас толпились плебеи, желавшие получить прогноз до наступления иды. Самого либерта видно не было, но зато им пахло повсюду — теми же цветочными маслами. — Его комната вон там. — Ромул махнул рукой в сторону статуи изящной богини на пьедестале. — За статуей есть проход. Можно зайти только одному человеку. Вместе с Тэлио там будут ещё две жрицы, которые помогают объяснить видение оракула простому смертному. — А сам он плохо объясняет? — С Богами можно говорить на том уровне, который недоступен простым смертным. — Ромул… — Послушай, с того момента, как он стал оракулом, я едва ли был посвящён в происходящее в этих стенах. Но я знаю, что его слушает сенат, легат, ему верит мой отец и даже Корнелий порой бывает здесь. О жителях Рима и говорить не надо — посмотри сколько их здесь. Аргос не стал спорить. Он и не заметил, как толпа разделила их с братом, и теперь перед синими глазами возник тот самый ход за статуей. Жрица, вышедшая встречать следующего гостя, вопросительно посмотрела на Аргоса. Он не нашёл причины отказаться. В конце концов, любопытство его победило. Действительно, даже если Тэлио водит всех вокруг пальца — на это интересно было посмотреть лично. Из громкого шума толпы он ступил в тишину и полумрак. Здесь цветочными маслами пахло сильнее. Уже в узком коридоре появилась слабая дымка и сдавило болью виски. В воздухе было что-то пьянящее рассудок. В конце коридора за занавеской был виден слабый свет свечей. Это они дымили? Нет. Горели курительные палочки, которые он видел у мавров. Сразу вспомнился алый цветок мака и чернокожая девушка, предлагающая попробовать склянку с опиумом. А потом и сон, и глаза в которых земля, зелень и синь — единое целое. Создание самих Богов. Алый занавес поднялся лёгкой рукой жрицы в зелёной тунике. Золото её браслетов громко зазвенело от этого жеста. Аргос отвлёкся, прошёл дальше, посмотрел вперёд, застыл, покрывшись холодной испариной. На триножнике в окружении десятков или сотни свечей сидел… Сидела? Странные слова Ромула про то, что местного оракула лучше увидеть вживую скоро обрели смысл. Хоть все и знали, что либерт — мужчина. Сейчас, смотря прямо на него, Аргос видел не юношу в белой тунике, а божество в полупрозрачной изумрудной накидке на тонкое голое тело. Боги! Как ладно золото сочеталось с зеленью. И как горели большие глаза, подведённые этим золотом, теперь похожие на хищный кошачий взор. В распущенных тёмных локонах — пышный лавровый венок, и всё тело в тонких цепочках с маленькими драгоценными камнями. Накидка не скрывала очертаний тела под собой и сквозь неё просвечивали бусины тёмных сосков, изгиб талии, бедра… Так должна была выглядеть Либертас? Кому здесь поклонялись? Никто не забыл о том, что любой римский жрец — слуга Бога, а не наоборот?! — Что ты хочешь знать, доминус Юлий? — тихо спросила жрица. Девушки выглядели скромно на фоне либерта — чтобы точно приковать внимание к исключительности оракула? — Хочу спросить о свободе. — Аргос вернул взгляд Тэлио и уже не смог его отвести. Юноша тоже смотрел на него, даже не моргал. — Будет ли Рим когда-то свободен от войны? И самое важное для меня… Смогу ли я когда-то вспомнить то, что забыл однажды? Каждый вопрос — совсем немного — о той или иной свободе. А зачем же ещё приходили в храм Либертас? Жрицы склонили головы, в комнате воцарилась оглушительная тишина. Тэлио медленно разомкнул уста, чтобы начать говорить: — Пока змей во трёх головах жив, ничто не будет возможно. Убей змея, и захлебнёшься свободой. Убей змея, и подаришь Риму долгожданный мир. Убей змея и… сможешь вспомнить себя. Станешь свободным от бремени чужого обмана… Аргос не сразу понял, что Тэлио замолчал. Его тихий голос звучал в голове точно музыка арфы. Жрицы, приставленные к Тэлио для того, чтобы объяснять людям туманные слова оракула не спешили говорить. Что они тут смогут объяснить? Змей во трёх головах… — Оставьте… нас, — распорядился либерт. И девушки исчезли быстрее молнии. — Теперь я должен понять, кем или чем является тот змей? Тэлио даже не пошевелился. От его взгляда нутро переворачивалось. Но когда он встал, плавно выпрямившись, а потом сделал шаг к Аргосу, то стало ясно, почему до этого он сидел ровно, без движения, точно натянутая струна. Сделав шаг, второй, он пошатнулся, вздрогнул, утерял былое напускное величие божества и упал бы, если бы Аргос не успел его подхватить, сократив расстояние между ними до жалкого ничего. Звякнули цепочки на теле, а один взгляд встретился другим, и всё замерло. Чёрные зрачки почти закрыли собой смешение мира в чужих глазах. Карий, зелёный, синий, и чернота, поглотившая их. Тэлио выдохнул, вздрогнул, но не оттолкнул. Вблизи Аргос разглядел, что и всю кожу юноши покрыл лёгкий слой золота, который был ярче на глазах, на шее — странными завитками — на плечах и руках. Может быть, золотые узоры были везде, но их не позволяла рассмотреть полупрозрачная накидка. — Змей во трёх головах должен умереть! — выкрикнул Тэлио. Он схватился пальцами за плечи Аргоса и закричал: — …должен умереть! Наказывалось ли прикосновение простого смертного к божеству? Насколько оракул — простой смертный?.. Потомок дельфийской пифии, сын предателей, мальчик, которого спас убийца. Аргос, пребывавший в постоянном страхе забыть вчерашний день, отчего-то не забывал ничего, что узнавал о Тэлио за последнее время. На крик прибежали жрицы, они и разняли одни, другие руки, вцепившиеся друг в друга. Аргоса вывели и оставили среди толпы. На его коже отпечаталось золото. Ладони были как у позолоченной статуи, посвящённой любому высшему Богу. Он и двинуться не мог, всё смотрел на это золото. Пока его не нашёл Ромул, Аргос словно был не в храме, а где-то бесконечно далеко или же наоборот — бесконечно близко…

***

Не успел Аргос моргнуть, как его вновь отправили на границу, где сейчас велись ожесточённые бои с галлами. Цезарь лично вызвал его и сообщил о том, что легионы в той местности требовали подмоги. Аргоса назначили Легатом вспомогательного легиона, сместив его весьма посредственного предшественника с должности. Отказ не принимался, да и сам Аргос, склонив голову, даже не думал о том, чтобы отступить. В период активной военной деятельности Империи каждый римлянин был обязан защищать свою родину до последней капли крови. Те, кто считал иначе в глазах любого становили бесчестными тру́сами. Размышления о любви, способной убить, потеряли значимость. Так было нужно, чтобы не сойти с ума. На войне только о войне и ничто не имело смысла. Подытожив, Аргос пришёл к тому, что любовь к Риму — лично для него — стала воплощением любви к тем, кто важен для него. Он умрёт за них — в бою, под ударом вражеского меча. Такая смерть имела смысл. Выезжая из Рима, Аргос прощался с Ромулом, Ремой и Марком… оставляя на пальцах нестирающиеся следы жидкого золота. Восседая на своём сером коне в полной амуниции, Аргос видел уже знакомую фигурку в белой тунике посреди толпы, отдававшей почести своим воинам-защитникам. Без украшений, наряда и макияжа юноша вновь стал собой — простым мальчиком. Аргос затормозил коня, вцепился в знакомое лицо взглядом, кивнул, говоря этим кивком что-то, возможно, понятное только Тэлио. Либерт в ответ на чужой жест лишь отвёл взгляд. Их прощание скомкалось листом папируса и рассыпались песком, убегающим сквозь пальцы. «Что же ты злишься? — хотелось спросить Аргосу. — Возможно, в этот раз я смогу понять о каком змее ты говорил». Воспоминания о храме ещё были свежи в голове, но самое главное — они не уходили. Не убегали, не заставляли держать их подле себя насильно. Что же было в тех курительных палочках? Тэлио… Они обязаны были встретиться вновь.

***

В лесах галлов дислоцировалось несколько римских каструмов, в центральном обосновался Легат Пропретор. Там же назначили собрание полководцев легионов — для сбора общих сил и организации контрнаступления. Пересекая главную улицу каструма, Аргос снял с головы душный шлем, пригладил пышный гребень из конского хвоста, окрашенного в красный цвет. И спешился со своего коня, оставив его молодому легионеру, идущему позади. Жизнь в военном каструме кипела, как вода в котле для перловой похлебки. Пахло жареным мясом и костром. Доспехи тяжело лежали на теле, стальные пластины на них звенели от каждого шага. Аргосу хотелось сбросить всё с себя вместе с кожей и вымыться дочиста. Долгая дорога вымотала, выжала досуха. Впереди ждало ещё больше: собрание, бессонная ночь, а если повезёт, то можно было урвать немного времени для сна между ночью и восходом нового дня. Легат Пропретор, как ему и полагалось, обнаружился в своём огромном шатре — за столом с огромной картой местности с медными фигурами зверей, каждой из которых отводилась своя роль и значение. Марк Туллий Агеласт был мужчиной старшего возраста — всего на пять лет младше Цезаря. Статное мужское лицо с высоким лбом, острым носом, скулами и широким подбородком едва ли тронуло время. Только глаза очертились резкими морщинами, и пролегла глубокая складка между бровей. Серые глаза всегда смотрели холодно. — Старый друг, — сухо поприветствовал Марк Аргоса, кивнув ему, когда тот замер, перешагнув вход в шатёр. — Вот кого здесь всё это время не хватало. В окружении олухов и бездельников, в постоянной опасности предательства со стороны наёмных варваров, я, стоит признать, совсем не могу сомкнуть глаз. — Вспомогательный легион прибыл, Легат. Теперь можете быть спокойны, — тепло усмехнулся Аргос. Ему льстили слова вышестоящего полководца — такое не скроешь. Аргос не зря дал своему сыну имя в честь именно этого великого полководца. Аргос подошёл ближе и заглянул в разложенную на столе карту. Другие легионы и каструмы на ней отмечались красным цветом, а на месте каструма под началом Легата Пропретора стояла фигурка золотого орла. Но не этот орёл обратил на себя внимание Аргоса, когда он стал смотреть вниз. Большие ладони Марка Туллия задели любопытство новым золотым перстнем, где извивалась золотая змея с крохотными изумрудными глазками. — Вождь одного из галльских племён подарил такую вещицу — в знак мира между нашими народами. Впрочем, это не помешает ему в любой момент предать нас, выступив на стороне своих местных соратников из другого племени, — объяснил Агеласт, наблюдая за Аргосом. — Как и змея, выпускающая яд, стоит только отвернуться. — Верно. Именно поэтому верить нельзя даже тем, кто кажется преданным и послушным. В любой момент стоит ждать беды. Позволив себе отойти от дел насущных, они ещё некоторое время побрасались друг в друга вопросами и ответами, а потом уже обсудили предполагаемое расположение вражеских отрядов. На том Марк Туллий отпустил Аргоса отдохнуть до общего сбора. Снаружи шатра нещадно палило солнце, и кожа под доспехами прела. Пот стекал градом, но опасность, окружившая лагерь, не позволяла снять с себя защиту. Лагерь делился улицами и представлял из себя ровный квадрат с частоколом и рвом — по границе, а внутри — полноценным палаточным городом со своими жителями и порядками. Тут были даже дети: сыновья и дочери легионеров, живущих здесь на постоянной основе и берущих в жёны жительниц местных племён галлов, что уже являлись частью Империи. Земли галлов постепенно становились римскими вместе с их коренными жителями. Насильно или добровольно — дела каждого отдельного случая. Пред Аргосом склоняли головы. Слава бежала впереди него. Среди солдат его знали как справедливого военачальника. Он был суров в меру, был в меру мягок и всегда исполнял свои обещания. Тут память редко подводила. Получалось, что предавались забвению лишь жизненные мелочи? Жизненные мелочи… Как скупо и кратко можно описать чужую боль! В голову, подобно стреле, вновь ворвался мальчик в золоте. Необычайной красоты создание Богов. Но кем бы ни был Тэлио в прошлом — сейчас Аргос мог только ему сочувствовать. Наверное, это было так страшно — видеть человека, но не иметь право прикоснуться к нему, как прежде. Точно он — мертвец. Запах крови и пота в этом месте — амамброзия. Сейчас вокруг была война, её жертвы, но Аргос безответственно отвлёкся. Ему хотелось вернуться в комнату со свечами и курительными палочками, чтобы вдохнуть цветы и стать причастным к какому-то необъяснимому таинству. С этими топьими мыслями Аргос прошёлся вдоль частокола, проверил его на наличие случайных вражеских лазов, поговорил со сторожевыми и вернулся к шатру Легата Пропретора. Как раз тогда затрубили со входа — обозначая прибытие вождей нескольких покорённых племён и посла из соседнего каструма. Когда их всех собрали в шатре, Аргос заставил себя забыть о Тэлио. Но в этот раз — лишь на время, ведь теперь он просто… не мог о нём забыть.

***

— Как поживает Рим? — Прекрасен, как и всегда. Только взволнован состоянием Цезаря. Марк Туллий покивал, отпил из кружки вина, откинулся на своё кресло. Снаружи уже была глубокая ночь, когда он позвал Аргоса остаться с ним после собрания. — Время нас не жалеет. Перед старостью мы бессильны. Но Цезарь держится. А ещё ему повезло с тобой и родным сыном, который помогает ему. Конечно, нет сомнений, что народ выберет его в качестве приемника. — Ромул повзрослел. Едва ли я признал его после стольких лет разлуки. — Такое родство достаточно сложно забыть. Аргос усмехнулся. — Я слышал из уст брата историю одного нового жреца в среде понтификов. Или оракула? В Риме его знают под должностью либерта. Ромул сообщил, что ты часто его посещаешь. — Интересное знакомство, не стану отрицать. Мальчишка, если говорить о всех жрецах, не привязан к Богам. Хоть его и приписали под покровительство Либертас, но он свободен от своей же Богини, и ей не поклоняется. Впрочем, очень подходит для её жреца — быть свободным, подобно ей же. — И что же в нём интересного? — Аргос старался говорить отстранённо, будто ему даже скучно. — Его предсказания не касаются будущего напрямую. Словно нет веления Богов свыше, и человек может сам решать своё будущее. И он говорит лучший способ это личное для каждого будущее изменить. И правда, Аргос вспомнил слова, которые Тэлио посвятил ему. Пифии делали также? Говорили, к ним часто обращались, спрашивая о делах мирских, а не для того, чтобы заглянуть за горизонт событий. — Конечно же он поведал лучший выход из нынешних конфликтов? — Если ты переживаешь о будущем империи — то не стоит. Я делаю всё, чтобы наши границы ни только не сжимались, но и расширялись — день ото дня. На этих словах Аргос не мог отвести глаз от золотого перстня со змеёй — на среднем пальце правой руки Агеласта.

***

Сегодня он сам сорвался на поле битвы. Полководец — тот, кто шёл нога в ногу с обычными легионерами. Хоть он и мог отдать приказ, наблюдать со стороны. Аргос всё же скакал на своём белом коне во главе отряда конницы. Заглянуть в глаза врага — самое главное превосходство простого солдата. Запах крови, звон стали гладиуса, ярость, что ощущалась вибрацией в груди. Здесь был только миг между одним ударом и другим. А больше не было ничего. И он выходил на бой десятки, сотни раз — за месяцы, проведённые на границе. Однажды его едва не пронзили мечом со спины, но он вовремя ответил, вскрывая чужую глотку. Спрыгнув со своего сдохшего под ударом врага коня, Аргос оказался лицом к лицу с теми, о ком бездушно говорил Легат Пропретор на каждом собрании. Говорил как о тех, кто жизни не достоин — раз до сих пор не принимал на веру величие римской Империи. Так вот вблизи они… ничем не отличались от легионеров Рима. Испуганные глаза мужчин и юношей сменяли один другого. И не было им конца… Кровь с рук всегда было трудно смывать, потому Аргос морщился, когда с гладиуса на его ладонь стекала густая горячая влага. Уже вечером, положив очередное войско, в своей палатке он всё не находил утешения. От усердия, попыток отмыться кожа покраснела как и вода в деревянной бадье. Её принесла молодая рабыня, живущая в отдельном отсеке военного лагеря и приставленная к Легату вспомогательного легиона личной прислугой. В честь очередной победы назначили праздничный ужин. Аргос решил отвлечься — среди таких же как он сам уставших телом и духом. Пиво и вино проливались этой ночью рекой, густо пахло жареным кабаньим мясом, со всех сторон раздавались весёлые голоса легиона. Здесь был и Марк Туллий, принимал поздравления. Блестящий ход со взятием в кольцо врага позволил им погасить восстание на этапе искры — не дать этой искре тронуть сухое дерево, разгоревшись неумолимым пожаром. И всё, конечно, благодаря блестящему руководству. От вина голова лёгкая, хмелевая. Под рукой хрупкие плечики личной рабыни. С вершины отчаяния до пьяного угара — путь близкий. Иначе просто не получалось жить, когда вчера ты резал мечом врагов, а сегодня праздновал победу. И это всё о смерти да пляске на чужих костях. Наверное, только самый бессердечный человек просто переступал, раздробив подошвой чей-то позвоночник или ребро. И забывал об этом шаге — тоже самый бессердечный. — Легат в последнее время сильно задирает нос, — шептали на ухо Аргосу. Квинт Серторий раньше тоже принадлежал к какому-то галльскому племени, был рабом, перекупленным домом гладиаторов. Он сражался на арене и выкупил свободу кровавой победой. Аргос никогда не был на боях в Риме, хоть это и считалось популярным среди народа увлечением. Квинт, получив свободу, вступил в ряды легионеров, дослужился до центуриона, был верен Риму, как истинный римлянин. — Он ещё в нашу первую с ним встречу здесь заявил с ходу, что не верит никому из союзников. Не обращай внимания. Грязь прилипает только к тем, кто сам о себе думает как о грязи. — А ты сам? Как думаешь? Аргос сделал большой глоток вина. Он отвлечённо игрался пальцами свободной руки с тёмными длинными локонами рабыни, не отходившей от него и сидевшей рядом верной домашней кошкой. Аргос не сказал про собственную аналогию с ядовитой змеёй — само собой. Он и сам допускал подобные мысли, но Квинту об этом знать было необязательно. — Думаю, что Легату стоит вспомнить повесть о Юпитере и пчеле Он и Цезарь любят такие примеры. — Неужели, ты, будучи тем, кто машет сейчас мечом и убивает, считаешь, что всё это — того не стоит? — Я считаю, что во всём должна быть мера. Здесь было мирно, пока Агеласт не предложил расширить территории. Рим, воистину, великий, но с каждой новой битвой его земля всё больше пропитывается кровью. — Римляне любят спорить о воле Богов, когда речь заходит о величии Рима. Когда я был на арене, стоял посреди моря песка и крови, смотрел в глаза врагу, я в какой-то момент решил довериться судьбе. В руках другого гладиатора было копьё, которое он бросил в меня, и от которого я решил не уклоняться… — И что же? — Копьё пролетело между моей шеей и плечом, оставив тонкую царапину. И тогда я, наверное, поверил в чужую власть над моей жизнью. Возможно, я был более достоин жизни, чем тот гладиатор. Посему только время покажет, чего нам будет стоить выбор в пользу бесконечной войны за эти территории. Стоило Квинту договорить, и на губах Аргоса растянулась шальная улыбка. Он был уже достаточно пьян, чтобы снять с себя маску серьёзности и вспомнить времена, когда он умудрялся развлекать толпу и завораживать своими синими глазами любую женщину, неосторожно оказавшуюся поблизости. Рабыня от брошенного на неё вскользь взгляда вся зарумянилась. Наверное она была рада, что спустя долгое время воздержания от всего земного и плотского, Аргос обратил на неё своё внимание. Воистину, счастье! Молодой полководец был известен и среди рабов (не только легионов) своей историей с Ремой. Не жена, но удостоившаяся чести быть им защищаемой и оберегаемой, выкупленной и освобождённой от оков рабства. — А ты, Аргос… Так и не стал одним из тех, кто славит Рим по его праву быть лучшим в глазах Богов? — Всё меняется. Почему бы и мне не сделать это? Верить в Богов так просто, правда? Они подскажут и решат всё за тебя. Только стой и жди… — Я понял, не продолжай издеваться. Мы с тобой в этом не сойдёмся. Всё познаётся в сравнении. Бывают моменты, когда те, кто не верят, прозревают. Но, надеюсь, этого с тобой не случится никогда. — И почему? — Потому что все прозрения — это боль, Аргос. А я, как твой друг, не хочу желать тебе боли. Больше… чем уже есть сейчас.

***

Ночь привыкла скрывать собой порок. За вуалью прятались два тела, сливавшиеся потоком страсти, двигавшиеся навстречу друг другу — хаотично, беспорядочно. О поцелуях речь не заходила, как и о крепких объятиях. Только само соитие имело вес, и удовольствие, получаемое в процессе. Так Аргос в какой-то момент зажмурился, резко двинулся последний раз и вышел, пачкая семенем нежную кожу бедра рабыни. Она замурлыкала, точно та же кошка, стала лезть под бок, ища ласки. И Аргос её не оттолкнул. — Чем планируешь заняться на свободе? — спросил он, вновь зарываясь пальцами в её волосы. Аргос всё-таки пообещал ей с свободу. Ему сстало её жаль. Молодая девушка попала в рабствопосле того, как её отец не выплатил долги и зарезал себя вместе с матерью девочки, чтобы их не тронули те, кто потом пришёл бы забирать своё. В итоге забрали Агриппину — так её звали когда-то. — Хочу вернуться домой. Не знаю, остался ли мой дом, но я так хочу добраться туда. Там очень красиво… — И она пустилась в рассказ о том, как прекрасны дикие сады винограда, как по осени золотится поле пшеницы, как после сбора, они с матерью готовились к зиме, укладывая урожай в погреб. Аргос слушал, чужая болтовня отвлекала его от его собственных тяжёлых дум. — А ты, доминус Юлий? Тебе есть к кому вернуться? Такой простой вопрос вызвал смятение в сердце — оно застучало как-то странно. То быстро, то спокойно. Соскучился по дому? В этот раз Рема не приезжала к нему в лагерь. Он заскучал по ней спустя неполный год разлуки? Они, бывало, расставались и на гораздо больший срок. — Да. Мой дом — Рим. Хочу снова увидеть родину. — Это прекрасно, — выдохнула с улыбкой Агриппина. — Наверное, твоя жена очень по тебе заскучала. Я бы заскучала… Аргос подумал почему-то совсем не о Реме. Если бы эта женщина извелась от тоски, она бы нашла способ увидеться. А раз не было вестей, то и желания видеть не было — так посчитал Аргос. Другое дело — человек, который, даже если бы очень захотел, не смог бы оказаться рядом. Спустя неполный год войны на границе, Аргос всё ещё не забыл мальчишку, однажды обиженно бросившего краткое «ты обещал». О «змее во трёх головах» Аргос тоже помнил. За месяцы здесь он стал часто видеть поле с алыми маками. И засыпая сейчас, не хотел ощущать этот сон на себе вновь. Вот только у Нокс были другие планы, и в многообразии красного цвета, сливающегося с синевой неба, он стоял один, пока сзади его кто-то крепко не обнял за торс. Голая кожа к голой коже. Пряный аромат, жилистые руки, а потом — темнота… Ему чудился перекрес миров на радужке чьих-то огромных глаз, и он тонул в них, как в болоте. Так наступал новый день. Уже утром Агеласт собирал вспомогательный легион и его Легата с собой — обратно в Рим, праздновать триумф. На замену Марку Туллию здесь остался другой именитый полководец. Вот только Аргос впервые поймал себя на мысли, что не хотел быть частью пышного празднества. Его тянуло куда-то… куда он и сам не знал. И с головой топила необъяснимая тоска!