Аве, Цезáре

Тяжёлым, тревожным лежит в груди предчувствие новых дней. Всеведущий смысл, меня найди в колосьях ржаных полей…

© Джио Россо

Как затекала в землю кровь, как гремела земля под тысячами ног, как плакало небо слезами Богов, уставших наблюдать за ссорами людей — так слагали легенды мудрецы из уст в уста истории давно минувших дней. В разгаре битвы секунды, считанные мгновения — между жизнью и смертью. Когда вокруг проливалась кровь под цвет алого плаща — Аргос жил этими мгновениями. Там всё сущное сгущалось, концентрировалось и двигалось медленно. Так медленно, что можно было разглядеть угол, под которым меч пронзал сердца… Аргос не помнил имён и званий. Убийство множилось — не потому, что вокруг и так текла река смертей. А потому, что за одним сердцем следовало второе. Их не разлучили даже смерть и долг. Честь? Да что это такое?.. Амур рыдал горше прочих. Так говорили. Он был вынужден смотреть на то, как уходили в Лету связанные им на небесах. О великие Боги, одумайтесь! Помогите! Неужели, вы не видите, как мир тонет в людских страстях?! Неужели, только плачущее небо — знак вашей боли?! Если так, то вы достойны нечто более ужасного, чем ненависть и презрение! Неверие! Забвение! Или что там способно вас изничтожить?.. И Аргос просыпался с хрипом. Сон отдавался дрожью в теле — от кипучей злости на мирскую несправедливость. Ещё свежие раны ныли — но это не про тело. Что-то внутри стенало от тоски и слабости. Собственной слабости. — Уже проснулся? — Сладкий голос, которым говорила сама Нокс. Волчица в свете луны была особенно прекрасна. Она стояла у распахнутого окна, и ветер играл её волосами, пустив по голому стройному телу едва заметные мурашки. От её вида сердце добрело, но болело не меньше. Аргос перевернулся с живота на спину, забыв подтянуть лёгкое покрывало, прикрыть свою наготу. Конечности не поднимались, не двигались лишний раз. Тело казалось тяжелее камня. — Приснилось что-то? А обнажённая богиня уже сидела рядом, заглядывала в лицо большими тёмными глазами. Её аккуратная грудь двигалась вместе с каждым вдохом и выдохом, привлекала взгляд острыми бусинами сосков. По возвращению с войны Аргос уже должен был устать за (без малого) день в постели с этой женщиной, но сейчас вдруг в чреслах сызнова стало горячо. — Всего лишь сон. — Всего лишь ли? Забыв про тяжесть в груди, Аргос сонно улыбнулся, растянув сухие губы. Со стороны он был похожим на ленивого дикого зверя, готового в любой момент перемениться и броситься на жертву в тени. Но волчица — не его жертва. Такую связь было бы очень сложно разорвать — даже острыми когтями. — На войне убили много моих товарищей. Среди них были два влюблённых, два любящих друг друга юноши. …Когда одного из них пронзил поганый меч безымянного грека, второй вскрыл себе горло. Я видел, как под ногами врагов их тела так и застыли рядом. Их руки так и затвердели, сжимаясь вместе. — Мужчины постоянно бьются. И любят до последней капли крови. Ещё не привык видеть смерть? — Видеть как другой человек от большого чувства готов умереть — страшнее обычной смерти. Волчица улеглась под бок Аргоса, положила голову ему на плечо и защекотала кожу лёгким дыханием. — Честь, долг, меч. Я знаю твои правила. Нет ничего важнее для мужчины, чем три эти вещи. Но так видишь мир ты. Для других есть что-то выше и ценнее. Знаешь, почему тебе страшно? — Почему же? — Ты боишься стать одним из тех, кто рискнёт поступиться принципами. Честь, долг, меч, — повторила она. — Ты боишься полюбить. Но любовь — это не слабость. Аргос даже вздрогнул, отодвинул со своего плеча чужую голову и сел в постели, уперевшись в колено локтем и замерев. Снова зверь. Но уже загнанный в ловушку хитрого охотника. — Раз не слабость, то что? Умереть только по причине чужой смерти? Что за бессмыслица… Подобный поступок не достоин настоящего мужа. Волчица обвила своего зверя тонкими руками со спины и прижалась щекой к влажной коже, натянутой на лопатке. — Бывает так, что чужая жизнь важнее собственной. Вы же сражаетесь за тех, кто остаётся ждать вас здесь? Дома каждого легионера ждут родные, за которых он готов отдать жизнь. — Нет. Так быть не должно. Мы сражаемся за свободу Рима, а не за другие жизни. От одной мысли всё внутри бунтует. — Не люби, — усмехнулась она. — Но разве Боги не имеют особую страсть наказывать тех, кто говорит как ты? — Я не верю в Богов. — Тогда они ещё сильнее захотят тебя наказать.

…Я мальчик, оставленный на ветру, не помнящий отчий дом. И вера моя — полусгнивший труп, закопанный под крестом.

© Джио Россо