На неведомых дорожках

Забувай свої печалі,

Забувай, хто ти і де.

Хай ця стежка без моралі

Тебе в пекло приведе

©Лея | Блуд

| Ныне |

      Совсем Ригг сбрендил иль тьма сегодня задумчива?       — Близко он совсем, чую.       Знакомый голос шелестит песком. Длинный палец — не палец даже, а вытянутый сгусток тьмы, острый щуп из морока, — поддевает молот Сварога на груди.       — Потускнел. Времени у тебя мало.       Вправду ли в сухом голосе — досада? Ужель это молот Сварога не даёт Риггу свихнуться, забыть Лучезара? Как долго он еще будет помнить?.. Мысли путаются.       — За чем придет твой ненаглядный — за тобой иль за крестом своим первее?       У Ригга нет ответа. Он не знает, услыхал ли его Лучезар, понял ли, иль и вовсе ему тот разговор под ясным небом примарился. Ригг не поручится, что все это — не проделки Темного. И сам себе боится сознаться в том, как он хочет, чтобы Лучезар не приходил.       Холод. Холод везде. Сдается, она промерзла до самого сердца. Белава дивится своему людскому обличью: сила, что сейчас в ней бурлит — темная и нехорошая. Как же она человеком снова обернулась? Ведьма садится, подтянув к себе голые ноги, шевелит задубевшими пальцами. Холодно. Пламя навьего костра, слабо тлеющее в предзакатном мареве, совсем не греет.       — Очнулась, — в голосе Ярыны, замотанной в полуистлевший платок до самых очей, явное довольство.       Белава ощущает гнев и смутный стыд. В горле кисло от животной крови — упивалась ею ночью допьяна. Не подивится, если половину волчьей стаи загрызла. Ведьма стискивает ноги, невольно вспоминая, чем еще тешилась. С кем — уж лучше б забыла. Но забыть не дает саднящее чувство внизу и сверкающий торжеством взор Ярыны. Все видела, подруженька заклятая. «Чтоб тебя скопом ярили». Упивалась, небось, безумием, с каким Белава ложилась под нечисть. Лишь бы не быть человеком, лишь бы прогнать жестокую муку, грызущую ее после могилы Вьюнка. От нее и бежала из избы посреди ночи, убедившись, что Лучезар крепко спит.       Но не перед Ярыной ей каяться.       — Что сказали Дивьи люди? — прочистив прогорклое горло, спокойно молвит Белава.       У них с Ярыной одно дело — остальное нявки не касается. И все ж змеиная усмешка в очах бывшей подруги жалит. Небось, доложит о ее бесчинствах Костлявому, потешит его гнилое сердце. Леший ее ядри, ей то безразлично. Пусть он тешится пустою надеждою, думая, что она уже почти у него в руках.       — Крест обычный. Из чистого серебра отлитый, человеческой рукою, — пожимает плечами Ярына.       Навье пламя взвивается выше. В воздухе удушливо и сладко тянет прелостью полумертвого леса. Белава едва не плюет с досады, зябко кутаясь в остатки изодранной нечистью рубахи. Как они ее совсем голой не оставили.       — Что ж, давай его обратно. Пора мне.       Пошатываясь, с куда большей слабостью, чем ей хотелось бы признать, Белава подымается. С тоскою думает, что до избы идти босиком по хвойному валежнику — ноги в кровь разобьет. Да, велика цена за миг отрады звериной. Человек в ней жив, да слаб безмерно.       — Ну? — супит Белава брови.       На полусгнившем лице Ярыны удивление. Слишком невинное, дабы подлинным быть.       — Вот ещё. Буду я лишний раз мерзости христианской касаться. Ты не просила его назад нести.

***

      Шесть ночей Лучезар выглядывает ведьму. Утром после их откровенной беседы обнаруживает, что в избе он один, однак беспокоиться начинает, лишь когда Белава не возвращается к вечеру. Одиночество, какого не ощущал уж много лет, поначалу оглушает. После продолжительных поисков Белавы в окрестном лесу, Лучезар возвращается в избу и ждёт, сам не зная чего. По всему, Белава ушла добровольно. Даже не оделась: под лавкой лежат ее поршни, а сверху — мятый платок. Конечно, зверю одежа ни к чему. Как он сразу не додумался, для чего она в лес ушла? Нехорошим холодком в животе клубится чувство обманутости и покинутости.       Догадка, что теперь он может быть свободен, может уйти, куда захочет, посещает его на третий день. Однак он тут же с удивлением разумеет, что не хочет. И дело не в том, что идти ему некуда, а в сердце острым шипом колет призрачная надежда. Надежда, что Белава в нем поселила, прежде чем исчезнуть. Нет, дело не только в этом. Лучезар чует, будто связан чем-то боле глубоким с этим уже и не пугающим по-настоящему лесом. Будто он прибыл туда, где раскроется неведомая ему часть жизни и его натуры. И Белава — часть этого всего. Всего, чему он до конца не знает названия. Доля?       И то, что ведьма, обнадежив, так внезапно пропала, злит. Он ещё не понял, верит ли до конца в ее слова, но уже понадеялся на ее участие. На какое-то человеческое отношение. Подмогу. Не только вызволить Ригга из-за Кромки, но и понять, кто он, Лучезар, вообще такой. И мысль, что Белава по привычке своей могла просто забавляться с ним, поселяет внутри странную обиду.       На подворье слышится скрип криничного колеса. Метнувшись к шибке, Лучезар видит Белаву: ведьма жадно пьет воду из ведра, а потом окунает в него голову. Явилась. Ядовитая неприязнь опаляет с новой силой. Внутри воет тревога — с чего он решил, что ей можно верить?       Лучезар нащупывает нож, вспыхивая какой-то дикой решимостью. Тенью шмыгает к двери, затаивается. Ступеньки крыльца хрипло скулят под поступью ведьмы. Тяжело шагает. Ранена?       Створка двери медленно отворяется. Белава заходит в избу, пошатываясь, как слепая. Дыхание ломается в горле, когда Лучезар видит кровавые следы от ее босых ног. Вид у Белавы неважный: рубаха почти не скрывает тело, один рукав оторван, по подолу — то ли грязь, то ли кровь засохшая. Но он не обманется ее беззащитным видом. Ведьма разворачивается всем телом, и Лучезар, не раздумывая, кидается на нее зверем, придавливает спиною к столбу, что подпирает крышу.       — Вижу, соскучился, — хрипло выдавливает Белава, когда лезвие ножа касается ее горла.       Очи ее горят знакомым рыжим блеском, но она стоит спокойно, не пытаясь освободиться. Они глядят друг на друга в упор: во взоре Лучезара кипит раскаленное серебро, Белава же кажется усталою и равнодушною.       — Коли глотку мне перерезать собираешься, — сглатывает ведьма, щурясь насмешливо, — дак на дворе удобнее. Кровь в землю утечет, а избу ты долго отмывать будешь.       Она глумится над ним. Зубы заговаривает, дразня. Лучезар надавливает сильнее на бледную кожу, не торопясь нанести удар. Отчего-то он совсем ее не боится боле: не боится голодного блеска в отчаянных очах, едва ощутимого запаха крови, что исходит от ее зверя, кривой диковатой усмешки, змеящейся по сухим бледным устам. Лучезар не боится. Он просто очень-очень зол.       — Ну же, сокол ясный. Избавь Явь от такой нелюди, как я.       Она глядит ему прямо в душу. Грязная, со всклокоченными мокрыми волосами, что облепили худые щеки, Белава не выглядит смиренной или жалкой, только неестественно спокойной. Будто ждёт одной ей ведомого нечто. Миг, другой, третий… Лучезару вдруг становится жарко. Кровь лупит по вискам, пальцы на рукояти ножа становятся влажными. Нелюдь озверевшую ударить — одно, а бабу, что испепеляет испытующим взором, точно совесть его взвешивая, — совсем другое.       Не убирая ножа, Лучезар впивается устами в ее уста. Вначале он ничего не ощущает, кроме медного привкуса крови и оглушающего стука в голове. Лучезар не знает, зачем целует ее, не понимает, хочет ли того сам иль нечто темное, чужое толкает его к ней, но расцепить поцелуй даже не пытается. Если он не убивает ее, то хотя бы обезвредит. Конец концом, обычной бабой она слабее него. Внутри скользким аспидом на миг шевелится отвращение к своему нелепому порыву. Так и не решив, что делать с этим чувством, Лучезар медлит, отстраненно прислушиваясь к своему телу. И тут Белава отвечает ему. Худые цепкие пальцы ложатся на его затылок, а рот ведьмы приоткрывается, впуская язык. И в этот миг Лучезар ярко и остро осознает, что разум, сердце и тело в полном разладе. В груди больно колет виною перед Риггом, разум кричит оттолкнуть, а тело, истинный предатель, уже тянется навстречу Белаве.       Внутри что-то ломается, вспыхивает безумием, которое смывает все остальное, смыкаясь удушливой мутной волной над головой Лучезара. И в то же время он понимает, что это ошибка, что он пожалеет потом. И, осознанно перешагнув через это чувство, не останавливается.       По-прежнему держа Белаву на лезвии ножа, Лучезар терзает ее рот, наказывая за то, что она так близко, за то, что он не хочет и не может прекратить это. В нем разгорается нечеловеческая похоть, сжирая волю и стыд. Он отстраняется на миг, ожидая лукавой победной усмешки, а находит лишь осоловевшие очи с плещущейся на дне неугасимой жаждою.       — Еще…       Она облизывает искусанные им уста, через лезвие тянется за очередным поцелуем. Необычно покорная и податливая, как домашняя кошка. Прирученная и ласкающаяся к его руке, что в любой миг может ее умертвить. Не опуская ножа, Лучезар толкает ведьму к столу. На пол летит посуда, превращаясь в черепки. Белава, попятившись, легко запрыгивает сверху, с готовностью задирает рубаху выше колен, раздвигая ноги. Лучезар приникает к ней в горячечной жажде, льнет всем телом, отыскивая устами шею. Соскользнувший нож легко царапает кожу на плече. С животным урчанием Лучезар слизывает выступившие капли крови. Белава низко смеется, запрокидывает голову, дозволяя ему терзать ее плоть злыми поцелуями-укусами. Хищные пальцы скользят по его телу, мнут плечи, забираются под рубаху, тянутся к завязкам портов.       Лучезар резко отталкивает ее, разворачивая к себе спиной. Нож, прижатый к ее подвижному горлу, заставляет Белаву исторгнуть жалобный стон. Но ему не жаль. Кроме жалящей, как змея, похоти он не испытывает ничего: ни ярости, ни страха. И в этом незамутненном безумии так хорошо, что Лучезар смеется, ощущая странную свободу и господство над ней — страшной ведьмой. Неведомое ему зловещее удовольствие плавит тело. Он отбрасывает боле ненужный нож. Одною рукою удерживая хнычущую Белаву за шею сзади, другою выдергивает из портов гашник. Связав ведьмины руки в запястьях за спиной, толкает ее грудью на стол.       Белава глухо мычит, извиваясь, потирается задом о его пах. Огненная волна похоти накрывает Лучезара с головой. Спустив порты до колен, задирает ее изодранную рубаху. Нащупывает щель между ног, толкается двумя пальцами, дивясь, как там горячо и мокро. Она готова и ждёт его. Лучезар делает пару оборотов ладонью вокруг уда, но это лишнее — он тоже готов. Белава громко вздыхает, когда он медленно заполняет ее внутри. Первые ощущения оглушают и ослепляют. Все совсем иначе, нежели он знал до того. И так хорошо, что Лучезар сатанеет от неправильности происходящего. Грубое движение бедрами вбивает Белаву в стол, почти расплющивая на нем. Лучезар не думает о ее наслаждении: по всему видно — ей нравится. И он бездумно двигается в ней все быстрее и быстрее, хрипло по-звериному дыша, загоняя себя и ее. Белава, запрокинув голову, вскрикивает от каждого несдержанного толчка. Подаётся навстречу бедрами, насаживаясь глубже. Лучезар наваливается сверху, придавливает жестко рукою меж лопаток, обездвиживая. Слепая похоть ведет его к кромке, за которой он не хочет взаимности. Дернувшись, он с невыносимо приятной судорогой изливается под гортанный Белавин стон. Несколько бесконечно долгих мгновений они, по-прежнему сцепленные телами, сипло дышат, как звери в гоне. Затем Лучезар, грузно поднявшись, негнущимися пальцами распутывает гашник на запястьях Белавы и, наспех подпоясавшись, выходит из избы, шатаясь, как пьяный.

***

      Упругие студеные струи дождя хлещут по почти нагому телу. Первая гроза! Настоящий дар Живы-весны! Белава смеется, вдыхая свежий влажный воздух полной грудью. Хорошо! Вдалеке угрозливо рокочет гром. Сдается, звуки те проходят сквозь Белаву, заставляя трепетать каждой жилкой, наполняя все ее существо силою и живым теплом. Как же хорошо!       В миг, когда Лучезар оставляет ее в избе — расхристанную, смятую его животным порывом, — Белава ощущает невероятную наполненность и целостность. Точно все годы с плеч. Жажда жизни внутри звенит тонкою чистою струною. Сытость, что она дает, не сравнится со звериным насыщением кровью. Белаве так легко, будто весь мир — пёрышко, танцующее на кончике ее пальца. И, заслышав гром, она не может упустить возможности испытать себя.       Ведьма стоит посреди двора, раскинув руки в стороны. На кончиках пальцев вспыхивает чародейское пламя. Белава вдыхает полной грудью и, дико, по-вольному завизжав, выпускает силу. Молнии, струящиеся из ее пальцев, вырываются двумя искрящимися хлыстами и, переплетаясь в полете, с треском бьют в небольшую сосенку. Дерево скрипит, качаясь, но выстаивает. Белава хохочет во все горло, кружит по двору, забыв о боли в израненных ногах, бормочет, как полоумная.       — Жива, жива!       То ли весну кличет, то ли себе радуется. Кажется, ее разорвет от собственной мощи, если не выпустить чуток наружу. Все вокруг слишком мало́, слишком хлипко… С нечистью бы сразиться, с достойным противником! Предвкушающе ухмыльнувшись, Белава лисицею кидается в чащу. Ослепительно яркая природная молния разрезает потемневшее небо и ведьма резко останавливается, углядев в рваных сполохах Лучезара. Он, тяжело дыша, привалился к высокой сосне, зажмурился. Промок весь, тонкая рубаха обнимает сильное тело второй кожей, мокрые волосы змеятся по белому неподвижному лицу и плечам. Руки безвольными плетями висят, а с пальцев медленными каплями падает кровь. Та же кровь марает притуленую к кордуба́тому стволу щеку. Бил его Лучезар отчаянно, да только себя ранил. Белава осторожно приближается, жадно вглядываясь в его лицо. Он точно зверь, напуганный грозою. Тронь — укусит. Белаву окатывает забытою нежностью. Хорошо он ей сделал, соколик, как давно не бывало. И теперь хочется сделать ему хорошо в ответ. Не раздумывая, Белава налетает сзади, обнимает, смыкая руки на его животе, зарывается лицом в мокрые волосы на затылке.       — Красень мой…       Лучезар вздрагивает всем телом. И вдруг, резко развернувшись, впечатывает Белаву в шершавый сосновый ствол. Его очи мечут молнии ярче тех, что разрываются над их головами, и Белаве кажется, что Лучезар возьмет ее второй раз прямо так, посреди разбушевавшейся стихии. Но он, качнувшись к ее лицу на миг, отшатывается, и вдруг — грубо, до боли, — сдавливает горло. Теперь сдается, что он хочет ее удушить. Белаве на миг становится страшно. Но Лучезар, тряхнув головою, лишь тянет ее в сторону избы. Присмиревшая, сбитая с толку вспыхнувшей в его взоре ненавистью, ведьма послушно плетется следом, немного хромая.       В избе, едва не швырнув ее на лавку, Лучезар резко отворачивается, утыкаясь лицом в сложенные на двери руки.       — Вытрись. Оденься.       Глухой отрывистый наказ не оставляет даже мысли ослушаться. Непривычно робкая, Белава делает, как он велит. Торопливо переодевшись, отжимает в корыто волосы, с которых уже набежала лужа.       — Ты бы тоже вытерся, — негромко окликает Лучезара, — не ровен час, простудишься.       Подобрав ноги, Белава сжимается в комок на лавке, наблюдая, как он, не скрываясь, переодевается. Неторопливо, то и дело застывая, словно прислушивается. Видеть Лучезара таким злым и неприступным страшно. Однак Белава отчетливо сознает, что ее пугает не его ярость и мощь, что могут обернуться против нее, а то, что она не будет отпираться. Что-то первозданное разгорается в груди, опаляя внутренности томительной покорностью. Опасным она вожделеет Лучезара пуще прежнего. По-бабьи хочет прильнуть к нему, выгибаясь в его руках ивовым прутиком, покорно принимать ласку и даже побои, благодарно скуля, как течная сука.       И когда он опускается на пол и берет в ладони ее ступни, Белава невольно сжимается, но не противится. В касаниях Лучезара нет ласки и нежности. Он исследует израненные валежником ноги со злой порывистостью, и Белава кусает уста, дабы удержать рвущиеся наружу стоны. И все ж его близость и хмурая забота заставляют сердце бешено частить, а низ живота растечься теплым медом. Не поднимая на нее очей, Лучезар вытаскивает занозы и оборачивает ступни чистым куском холстины.       А потом велит:       — Спать пора.       Под его тяжелым взором Белава забирается на полати, тайно надеясь, что его «спать» означает вовсе не спать. Однак Лучезар действительно просто тушит лучину и ложится на полу. Избу окутывает тьма. Белава может только слушать дыхание Лучезара, не видя его. Несколько мгновений ведьма ждет, но, уразумев, что он не собирается подыматься к ней, ворчливо вздыхает. Снова — здоро́во. И чего он так взъелся?       Спать не хочется совсем. Тело, вкусив теплой сытой неги, вновь требует мужчину. Но теперь Белава не может просто спуститься к Лучезару и взять желаемое. Ей хочется иначе: чтобы он — ее.       — Лучеза-ар, — ласково зовет во тьму, — ты чего такой тихий и злой, а, Лучезар? Али не понравилось? Знаю, понравилось. Видела.       Он упрямо молчит, а она едва не скулит и часто дышит, сжимая ноги. Тело каждой жилкой тянется к нему, а он холодный, хоть вой!       — Спи, Белава, — доносится из темноты безучастное.       Но ведьма не оставляет попыток его соблазнить:       — Меня так много лет никто не ярил. Голодно, жарко и зло.       Не выдержав, она опускает ладонь себе между ног, надавливает там, где горячо и мокро. Шепчет быстрее, сбиваясь на каждом слове:       — Ты будто с цепи сорвался. Я, признаться, едва надежду не утратила, думала уже тебя травами опоить, а всего-то и требовалось — в лес на несколько ночей убежать…       Из темноты прилетает его ледяной смешок:       — Да, совсем ты отчаялась, ведьма, коли это, — Лучезар звучит брезгливо, — так тебя тронуло. Для меня же произошедшее ничего не значит, не обманывайся. И боле то не повторится, — припечатывает он сурово.       — Спи уже, надоела.       Обида и ярость темная вспыхивают в Белаве. Спесивец упрямый! Ну, она ему покажет! Гибко сев на полатях, спускает ноги вниз. Нарочито небрежно роняет во тьму:       — Ну, уж куда мне до лада твоего. Витязь-богатырь. Под такого лечь кто угодно не прочь. Тут я тебя понимаю.       Мурлыкающий голос Белавы сочится ядом.       — Ох, видела я во сне, как вы любились, м… Сама бы не отказалась, с Риггом твоим…       — Да умолкнешь ты, конец концом, нелюдь поганая?!       Темнота под ногами взрывается чистой яростью. В избе что-то оглушительно грохочет, будто Лучезар вымещает свои злобу и ненависть на ни в чем не повинной утвари.       — А если не умолкну, то что? — ощеривается Белава, больно задетая его бранью.       — Заставишь? Удавишь, прибьешь? Али, быть может, снова ссильничаешь меня?!       В ней клокочет обида непомерная и ярость, но и страсть удова разгорается против воли. Злые слова Лучезара растревоживают внутри тугой клубок чувств, понять которые она не в силах.       — Дура, — выдыхает Лучезар изумленно.       — Да я… Да ты ж сама меня хотела!       В его голосе проскальзывают сомнение и вина. Белаве хочется его помучить, усовестить, чтобы неповадно было кочевряжиться и рычать на нее!       — Прости меня, — слышится надломленное, и колкие слова застревают в ее в горле.       — Прости, Белава, — повторяет Лучезар и как-то устало всхлипывает.       Ведьма бесшумно соскальзывает с полатей. Выставив руку, делает пару шагов в темноте наугад, почти сразу натыкаясь на Лучезара. Он вздрагивает, однак остается на месте, когда она мягко, но властно обхватывает его плечи ладонями.       — Дурак ты, — примирительно выдыхает Белава, по-кошачьи щекою о его спину потираясь.       — Дурак, — соглашается он, слегка ежась в ее объятиях.       — Не должен был… Не хотел. Прости.       — Эй, — она насмешливо хмыкает, силком разворачивая Лучезара к себе лицом.       — Обидно, между прочим. Не хотел он, вишь. Бабе, думаешь, приятно такое слышать? Я вот хотела и не стыжусь. И сам хотел, не ври. Да ты никак… плачешь?..       Он сердито смахивает блеснувшую в полумраке влагу со щек, уворачивается от цепких рук, весь дрожа, точно со стыдом борется. Но Белава неумолима: немного сопения, возни и сурового шиканья, и Лучезар, сдавшись, обмякает, опускаясь щекою ей на плечо. Слезы его вмиг пропитывают тонкую сорочку, а у Белавы сердце болезненным стуком заходится. Ее сковывает странная робость.       — Эй, да чего ты впрямь. Не сильничал ты, я сама тебя дразнила. Не могла такого случая упустить. Ты б меня не подмял, когда я б не захотела. Правду сказать, не надеялась, что мне так повезет.       Она неловко гладит его по волосам, не понимая, отчего близость плачущего Лучезара ей так приятна — каждую косточку щемящей негой изломало, каждый мускул точно банным паром умягчило. И заместо бурного, сметающего все преграды на своем пути потока, она сама — словно журчащий ласковый ручей.       — Всерьез, что ли, не можешь распознать, когда баба тебя вожделеет, а когда — нет?       Ей действительно то страсть как любопытно. Допущение, что она многому могла бы его научить, горячит кровь. Хищно впиваясь в его плечи, выдыхает ему в висок с легкою поддевкою:       — Ты же воин — ужели баб силком не брал?       Лучезар издает какой-то возмущенный хрип, пытаясь вырваться, и Белава охает, уколотая догадкою.       — Вообще баб не брал? Охо-хо. Выходит, я — первая? А Ригг твой единственный али?..       Не дожидаясь его ответа, баюкает, нашептывает, утешает. Белаве самой невдомек, откуда в ней столько доброты, неги, бабьего участия. Знает только, что, утешая Лучезара, сама крылья обретает. Они, каким-то чудом не упав, оказываются на шкурах. Лучезар уже не бежит, не отталкивает, лишь, как прежде пряча очи, обвивается вокруг Белавы и затихает. А она вдруг осознает всю вину и стыд, которые он на свои плечи взвалил за удову страсть, что их днём обуяла. Теперь ведьма разумеет, что и злость его не на нее — на себя самого направлена.       — Ты, поди, думаешь, что Ригга со мною предал? — негромко молвит она, вплетая пальцы в его растрепанные волосы.       — Пустое. Со мною ты лишь телом был, не сердцем. Я на сердце твое не посягаю. А то, что помогли мы друг другу тоску развеять — не страшно, поверь. Нужны мы один другому, чтобы выжить — что плохого в том? Я тебе Ригга спасти подсоблю, ты мне — человеком остаться. Я давно ни с кем такою живою не была.       Они лежат, тесно переплетаясь, но на сей раз тела не взывают к страсти. Какая-то новая, тонкая ещё ниточка плетется меж ними. Белава чует то и не хочет спугнуть.       — Я… — хрипло начинает Лучезар.       — Молчи. Ради богов, молчи, не порть момент!       Ей сдается, он улыбается в темноте.       — Спасибо, Белава.       Не разумея толком, за что он ее благодарит, она тоже улыбается. Упавшее меж ними молчание уже не сдается тягостным.       — Ты как?.. — все ж нарушает тишину Лучезар.       — После того как мы… как я…       Белава фыркает, шутливо ударяя его в грудь.       — Спортил-таки момент, окаянный!       От его виноватой заботы внутри разливается приятное тепло. Чудно́.       — Жить буду, — ворчит, чуя, что он ждёт ответа. — И не такое бывало.       — Я о твоей силе, — странным голосом уточняет Лучезар.       — А, — она беспечно усмехается, потягиваясь всем телом. — Да вроде при мне. Хочешь, лучину пальцами разожгу?       И тут же пытливо хмурится:       — А чего это ты любопытствуешь? Убежать от меня снова попытаешься?       Теперь уже хмыкает Лучезар. В избе темно, хоть око выколи, но вблизи она может разглядеть его силуэт. Лучезар опрокидывается на спину, уставившись в потолок.       — Да уж куда от тебя денешься, — тянет он задумчиво, и ее снова досадою колет, что он хотел бы.       — Говорила же — с тобою иначе будет. Так и есть. Да и с простым мужиком сила ведьмина не навек исчезает, лишь на время.       Она говорит будто сама с собою, делано-равнодушно, а сама украдкою непрошеную слезу смахивает. Вот напасть, чего это она рассупонилась? Как ни люб ей Лучезар, а душу не смущает, как Вьюнок когда-то. Только тело. И все ж мысль, что такой чистый и светлый сокол, как Лучезар, видит в ней только нечисть и досадную помеху, отчего-то ранит.       — Хорошо, — молвит Лучезар с внезапною теплотою. — Не хотел бы тебе навредить никоим образом.       — Вот ты!       Белава отворачивается, зарываясь в шкуры, раздраженно бурчит:       — Блаженный…       И замолкает изумленно, когда Лучезар подкатывается ей под бок и робко обнимает. Сам!       — Не хочу быть твоим врагом, чародейка.       Какой у него усталый надломленный голос! Она и сама не хочет, и не только ради своей выгоды. Белава не может даже помыслить, когда в последний раз лежала с кем-то вот так, доверчиво развернувшись спиною.       — Я от слов своих не отрекаюсь, — она прячет в суровом голосе дрогнувшую в груди слабость.       — Ригга мы попробуем из-за Кромки достать. Только бы понять, чего Бессмертный от тебя хочет…       — Я умер однажды, — говорит Лучезар просто.       И рассказывает ей свой давний сон, который теперь вовсе сном не кажется.       — То не сон. — Белаве ли не знать, как это бывает.       Она задумывается.       — Так вот, что нас роднит. Потому ты и действуешь на меня так живительно, силы не отнимая — не совсем ты человек, выходит, — она теснее прижимается к Лучезаровой груди, на миг скованная могильным холодом от внезапного озарения.       Догадка лишь, допущение, однак ей отчего-то страшно становится.       — Ты, как и я когда-то, на полшага Кромку переступил, а Он тебя отпустил. И просто так Бессмертный ничего не делает. Выходит, должок за тобой пред ним, как у меня. Да только я свою цену знаю, а что ему нужно от тебя за Кромкой? Твой свет?.. — добавляет больше сама себе.       — Да о каком моем свете ты толкуешь?!       Лучезар взвивается, очевидно, напуганный ее словами. Мечется, уворачиваясь от Белавиных рук.       — Обычный я, обычный! Человек. Не самый праведный. Знала бы ты! Я же кесарем был, вторым лицом после базилевса византийского. И врагов наказывал, и в плену печенежском убивал, и…       — Тихо!       Едва не силком укладывает его Белава обратно на шкуры. Вглядывается в смятенное лицо, сверху нависая. И строго, убеждая в том, говорит:       — Воину положено убивать как и правителю — наказывать провинившихся. Цыц, говорю! Вина твоя, быть может, и тяжка, но душу твою не расколола. Все, что делал — во имя справедливости али без выбора, с совестью, не собственной выгоды ради, права я? Вот и сберег ты свет тот, коим каждый при рождении отмечен. Даже подобные мне, уж поверь. Выходит, все твои грехи — обратимы.       — Откуда тебе знать? — задушенно шепчет Лучезар.       — Знать, конечно, наверняка не могу. Но если со мною сравнивать… Расколола я свою душу ритуалом темным. Сознательно на то пошла. Часть себя Бессмертному отдала взамен отмщения. И, выходит, мы с тобою как свет и тьма — дополняем друг друга, оттого и притягиваемся. Быть может, ты одну меня лечить способен, как знать. Как бы то ни было, иного допущения у меня нет. Да и надобно ли оно? Главное — ты здесь и я здесь, и мы можем друг другу помочь.       Лучезар молчит, точно силясь принять сказанное. Белава на ощупь находит его безвольно лежащую руку, сжимает, переплетаясь пальцами.       — Продолжим с того, на чем остановились: будем союзниками, будем говорить друг другу правду, даже если она ранит или опасна?       Белаве страсть как хочется надавить, склонить на свою сторону силою, однак разумеет: чистое Лучезарово согласие ей надобно. Его пальцы оживают, сжимают ее в ответ, даже чересчур сильно, но она не вырывает руку.       — Будем, Белава. Какою бы правда ни была.       Едва не рассмеявшись от довольства, укладывается Белава ему на плечо.       — Вот и славно, сокол ясный. Спи теперь, утро вечера мудренее.       Несмотря на все беспокойство этого дня, Лучезар и вправду вскорости уже сладко спит, согретый телом чародейки. А она, внезапно почуяв внутри тревогу, очей не может сомкнуть и вспоминает, вспоминает…